Океан Бурь. Книга первая - Лев Правдин

Вскоре после этого умерла мать.

Отец приходил поздно. Он никогда не оставался ночевать на заводе, как делали многие. Хоть под утро, хоть на час, да придет.

Придет и спросит:

— Ну что?

— Вот квартирантов пустила. Эвакуированные.

— Правильно, дочка. Пусть живут.

И она привыкла к тому, что все сделанное ею встречает одобрение со стороны отца. А он ни во что не вмешивался, и это приучило Валю к самостоятельности.

Это было еще в самом начале войны. Валя бежала из школы. Неподалеку от дома ее остановили две женщины: молодая и пожилая, крупная, хмуроватая и, видать, нелюдимая. Пожилая гудящим, как труба, голосом спросила:

— Не знаешь ли, девочка, где бы нам квартиру сыскать? Мы эвакуированные из Пскова. Мой сын на фронте, а это его жена. Ей тоже скоро на фронт, так что квартира нужна мне одной.

Так появилась в доме Елена Карповна Бродникова. Она, тяжело ступая, бродила по опустевшему дому, восхищаясь его красотой и талантом мастера, создавшего такое чудо. Она и сама была мастером по росписи тканей и скоро поступила на работу в театр.

Ее сын Валерий Ионыч вернулся года через три, когда хозяйка, сдавшая им квартиру, уже сама находилась на фронте. Он нисколько не походил на свою могучую мать — сухонький и большеголовый, как гвоздик. Масса необычайно густых волос косматой тучей клубилась над темным его лицом. Прихрамывая, он побродил по дому, потом, так же прихрамывая, по городу, постоял на высоком берегу широчайшей реки, посмотрел на заречные горы, на тайгу и решил, что никуда он не уедет от этой суровой, могучей, не всякому открытой русской красоты.

Валя привыкла все делать, не спрашивая разрешения отца. Он даже не сразу узнал, что его дочь работает в госпитале. Ее сначала не хотели принимать. Главврач сказал, что здесь не детский сад и не школа, а когда она начала показывать свой настойчивый характер, он попросту выставил ее из кабинета.

Это было, когда главврач еще не вполне уяснил себе, что такое Валин характер. Когда уяснил, то сразу принял. Нет, она ничего такого не сделала. Она просто села на диван, покрытый белым чехлом, и сказала, что никуда отсюда не уйдет.

— Ну, сиди, — усмехнулся главврач. — Мне не жалко, сиди хоть до самого вечера.

Он сидел за своим столом и читал какие-то инструкции, напечатанные на папиросной бумаге. И Валя отлично видела, что читает он без всякого интереса, потому что она мешает ему. И, наверное, он обдумывает: как бы выгнать эту девчонку из кабинета.

— Ты уйдешь? — спросил он.

— Нет.

Он еще почитал и снова спросил:

— Долго ты еще будешь сидеть?

— Пока не примете, — ответила Валя. — Может быть, до конца войны.

Она сидела на диване и мило улыбалась. Этот большой строгий человек отлично понимает, какая сила привела ее сюда, и он, конечно, думает, что она маленькая своенравная девчонка, которую ничего не стоит припугнуть и выгнать из госпиталя.

Но она докажет, что совсем она не такая. Если уж ей нельзя воевать, то позвольте хоть здесь, в глубоком тылу, отдать все силы для победы над врагом.

Конечно, она не произносила таких громких слов. Она просто так думала. Но ведь у главврача есть и другие дела, и, кроме того, у него есть нервы. Сколько можно смотреть, как на диване сидит худенькая загорелая девчонка и болтает загорелыми в белых царапинах ногами.

Он сказал:

— Я вот сейчас позвоню в твою школу.

— Пожалуйста! — с готовностью согласилась Валя, и в ее глазах заиграли какие-то торжествующие огоньки. Пожалуйста. Телефон 33–15.

— Вот и позвоню, — пригрозил главврач и снял трубку.

Застрекотал телефонный диск. Валя рассеянно ожидала.

— Что ты меня разыгрываешь? Это номер моего телефона. Вот этого.

Валя с улыбкой подтвердила.

— Правильно. Это и была до войны наша школа. А здесь был кабинет директора. А сейчас мы учимся в чужой школе в третью смену. Ночью. Так я вполне могу работать днем.

Он сделал такое скорбное лицо, словно у него вдруг заболели зубы.

— Ну, марш отсюда!

Валя улыбнулась и не сделала ни одного движения.

Тогда главврач позвал какую-то тетку в белом халате. Выслушав приказ главврача, она сказала «есть», и не успела Валя оглянуться, как уже оказалась в полутемном коридорчике. Бороться с ней дальше у тетки не хватило сил.

Потом каждый раз, когда главврач выходил из кабинета или возвращался обратно, он обязательно натыкался на нее. По блеску ее глаз и зубов он догадывался, что она улыбается, и, наверное, ему было совестно за то, что он, такой здоровый, пожилой мужчина, полковник, не может справиться с девчонкой, которая, судя по всему, годилась ему в дочери. А может быть, он именно и вспомнил о своей дочке?

Она не смеялась над ним. Ее улыбка, он это видел, не была насмешливой, скорее заискивающей, но от этого не становилось легче.

Девчонка высидела на подоконнике до поздних летних сумерек.

Вечером главврач вышел в коридорчик и, не говоря ни слова, сунул ей в руки кусок хлеба с маслом. Немеркнущая ее улыбка вспыхнула с новой силой.

— Спасибо! — прошептала Валя.

— Черт знает что такое!.. — прошипел главврач, скрываясь в своем кабинете.

Валя съела хлеб и задремала на подоконнике.

Ее разбудила та самая тетка, которая днем так ловко выставила ее из кабинета. Валя привычно улыбнулась, а тетка теплой рукой обняла ее, и они вместе поплыли по ласковым облакам.

— Где это таких характерных выращивают? — приговаривала тетка. — Против нашего Михаила Васильевича выстояла. Надо же!..

Валя плыла и думала: «Какие сны бывают хорошие».

Потом, как и полагается во сне, все исчезло в теплом тумане. Но когда она проснулась, то оказалось, что все произошло на самом деле, и Михаил Васильевич — главный врач — уже приказал зачислить ее санитаркой в пятую палату. Все мечты сбылись, как во сне.

Конечно, Валю как самую младшую все начали учить уму-разуму. Особенно старались санитарки. Все они были пожилые, и, наверное, им казалось, что их работа здесь самая сложная и что такая девчонка может только все напутать, если за ней не уследишь.

Все это Валя перенесла. Тоненьким голоском она послушно повторяла:

— Хорошо, тетя Маша, так все и сделаю, тетя Маша.

А сама думала: «Ох, как вы все надоели со своими советами». Но все терпела, не показывала своего строптивого характера, боялась, что ее могут выгнать из госпиталя. А сама между тем выглядывала ту дорожку, которая привела бы ее — несовершеннолетнюю девчонку — прямехонько на фронт.

Но боялась она напрасно. Скоро все увидели, какая она ловкая и понятливая и с какой любовью относится к делу.

Раненые называли ее дочкой и сестренкой: это смотря по тому, сколько лет было им самим.

Лейтенант Михаил Снежков называл ее просто по имени. Он лежал в пятой, палате дольше всех. Перед самой выпиской у него вдруг началось нагноение.

Он был художник и на фронт попал сразу по окончании училища. Лежа на своей постели, он целыми днями рисовал в альбоме, который Валя принесла ему из дому. Все врачи, сестры и санитарки, все товарищи по палате получили от него свои портреты.

Получила и Валя. Михаил нарисовал ее цветными карандашами и написал внизу: «Любимая сестра Валя».

Она принесла портрет домой и кнопками приколола его над своей кроватью. Как-то ночью, вернувшись из госпиталя, увидела, что портрет висит в красивой рамке под стеклом. Отец постарался.

Когда Снежков уезжал на фронт, Валя пошла его провожать на вокзал.

Ей шел уже шестнадцатый год, но она, маленькая и смуглая, все еще казалось девчонкой, а ей очень хотелось казаться взрослой и сильной девушкой.

Она попросила:

— Дай мне твой мешок, я понесу.

Мешок был очень легкий. Валя гордо несла его на одном плече.

Михаил, посмеиваясь, тихо сказал:

— Взял бы я тебя вместе с мешком и понес.

Валя обиделась и заносчиво ответила:

— Как это у тебя получилось бы — не знаю. А я так сколько таких, как ты, перетаскала на носилках.

Но тут же опомнилась. Дура. Провожает человека на войну, на смерть, может быть, и еще гордится перед ним.

Она взяла его под руку:

— Может быть, и тебя тащила. На второй этаж.

— Ну вот, — оживился Михаил, — зачем тебе обязательно на фронт, и здесь достаточно тяжело.

— Я тяжелого не боюсь.

— Дай мне слово, что останешься в госпитале.

Валя не ответила. Михаил вздохнул.

После второго звонка он бросился к поезду, потом снова вернулся к ней, почувствовав, что надо еще что-то сделать, но что — не знал. И Валя тоже не знала.

Но когда поезд уже тронулся, он вдруг обнял ее и поцеловал в горячие твердые губы. Или это она поцеловала его. Ни он, ни она об этом не думали. Они вообще сейчас ни о чем не могли думать. Они были просто очень счастливы. Они даже не понимали, что их счастью сейчас наступит конец.