Как быть двумя - Али Смит

занимается только литературой, сотрудничает с газетами «The Guardian», «The Scotsman», журналом «The Times Literary Supplement». Пишет тексты для шотландской рок-группы «The Trash Can Sinatras».

Али Смит автор многочисленных эссе, новелл, двух пьес и ряда романов, в том числе «Like» (1997), «Hotel World» («Отель — мир», 2001, шорт-лист Букеровской премии, переведен на 11 языков), «The Accidental» (2005, шорт-лист премии Оранж и Букеровской премии, Уитбредовская премия лучшему роману года), «Girl Meets Воу» («Девочка встречает мальчика», 2007, книга года по версии журнала «Diva», премия Шотландского совета по искусству), «There But For The» (2011, книга года по версии газеты «The Guardian», Готорнденская премия) и «How То Be Both» («Как быть двумя», 2014, шорт-лист Букеровской премии, книга года по версии «Saltire Society», премия «Коста Новел»).

В настоящее время писательница живет в Кембридже со своим партнером, режиссером Сарой Вуд.

БЛАГОДАРНОСТИ

Иллюстрации с глазом и видеокамерой созданы Франческо дель Косса и Сарой Вуд.

Благодарю вас, Даниэль Чатто, Полли Данн, Роберт Глисон, Джейми МакКендрик, Кэти Мур, Сара Пикстоун, Мэттью Рейнольдс, Кадья Виттенберг и Либби Виттенберг.

Большая и особая благодарность Кейт Томпсон.

Благодарю вас, Эндрю и Трейси, и всех, кто был в Уэйле.

Благодарю тебя, Саймон, и тебя, Анна.

Спасибо, Сандра.

Спасибо, Мэри.

Спасибо, Эмма.

Спасибо, Сара.

ОДНА

Эй что там за мощная штука извивается как

рыба на крючке которую тащат из воды

если конечно рыбу можно поймать сквозь

стену кирпичную в шесть футов толщиной или как

стрела если способна стрела так вольно кружить

вдоль завитков раковины-спирали или словно

звезда падучая с хвостом что уносится ввысь

сквозь сонмы могильных червей и кости

и тлен и камни и рвется кверху

так быстро как вниз летели

те кони из сказки

о солнечной колеснице когда

дерзкий юноша воссел на нее против воли отца своего

и все равно никто не решился его задержать

он был слишком юным слишком слабым

и устремился вниз

разбился уничтожив паденьем своим толпу

народа и без числа овец в лугах

и вот теперь я падаю вверх со скоростью

сорока коней Господи милый, возлюбленный

отец-матушка молю подстелите

хоть что-нибудь там куда я рухну

вы ведь знаете где (прошу

простить меня) (срочно) какую-нибудь

милую пушистую овечью отару чтобы смягчить (ой) то

за что я цепляюсь моим (чем?)

за (ox)

отскакиваю от (ух) (бух)

(бах) (ох)

(пощады)

но подождите

взгляните на это

солнце

синее небо а по нему белое плывет

а сквозь него сквозит голубизна

восходя к еще более глубокой синеве

нижний слой подмалевка сине-зеленым

добавь индиго под лазурит подмешай

свинцовых белил или пепельную глазурь и ляпис

это ли то самое древнее небо? и земля? снова?

снова домой снова домой

кружным путем вниз через верх

как крылатое семя

потому что корень

устремляясь к поверхности почвы

прорывает ее и становится ростком

а тот набирается сил — и вот побег

а на верхушке побега

цветы что открываются

для всего мира как

глаза:

здравствуйте:

что это?

Мальчик перед картиной.

Хорошо: мне нравится красивая спина: наилучшее в том, кто стоит к тебе спиной, — то, что лицо, которого ты не видишь, остается тайной: эй, или ты меня не слышишь? Не слышишь? Нет? Мой подбородок на твоем плече прямо под ухом, а ты не слышишь — ну и ладно, старый спор о том, кто сильнее, глаз или ухо, — а выходит, что не то и не другое, когда ты и не здесь и не там, поэтому зови меня Космо, зови Лоренцо, зови Эрколе, называй неизвестным художником какой тебе угодно школы — я тебе прощаю — мне все равно — мне незачем об этом беспокоиться — и это хорошо — пусть беспокоится кто-нибудь другой, потому что, слушай, когда-то один старый человек спал зимой, беря с собой в постель моего «Марсия» (ранняя работа, бесповоротно утрачена, лен, холст, тлен), его напряженные цвета горели поверх его одеяла, а одеял он имел не так много, но мой «Марсий» грел его, эта плотная тяжелая вторая кожа, думаю, удерживала его в жизни: я хочу сказать — да, он умер, но не слишком быстро и не от холода, понимаешь?

Никто не помнит этого старика.

Только я, хотя

очень смутно, цвета теперь

едва припоминаю, как звали почти ничего не помню

хотя мне нравится, нравилась

красивая ткань

и как ниспадает складками подол рваной сорочки, или как скручивается, спускаясь к запястью, рукав

и как тонкая, едва различимая в неярком свете линия углем колдовским образом очерчивает трещину, рассекающую скалу

я люблю красивые, смелые изгибы и кривые; его спина слегка согнута у плечей: печаль?

Или просто извечная тоска того, кто соприкасается с жизнью

(хорошо сказано, хоть это и не мои слова)

но Боже мой милый Христе и все святые с ним — картина — она — он — это моя работа,

но, опять-таки, кто на ней?

не святой Паоло, хотя святой Паоло всегда лысый, потому что так принято представлять святого Паоло -

погодите, да, думаю, я… лицо…

но где все остальные? Ведь был здесь не только он, тут были и другие, кто-то вставил картину в раму очень красивую раму

и камни на ней, как есть, и плащ прописан хорошо, нет, очень хорошо, и черный показывает свою силу, смотрите, как плащ открывает ткань там, где ты ожидаешь, что покажется тело, — это тонко, ничего не открыто, и — о! — маленький лес крохотных сосенок на верхушке сломанной колонны позади головы -

но что это за старый Христос вверху?

Старый?

Христос?

будто он стал человеком уже потом и постарел, несмотря на то что все знают, что Христос никогда не станет иным: глаза без морщин вокруг блестящие волосы цвета спелого лесного ореха с аккуратным пробором посреди как у назореев прямые вверху а от ушей начинают виться выражение лица ближе к слезам чем к смеху лоб широкий гладкий спокойный не старше тридцати трех и вообще красивейший из сынов человеческих старый Христос, и почему мне взбрело в голову изобразить его старым (кощунство)?

Погодите — вот причина — кажется, помню что-то: да, тут есть руки — две руки под его (то есть Его) ногами: то, что становится видно, когда присмотришься, руки, принадлежащие ангелам, которые при этом кажутся ничьими руками: словно золотистой ржавчиной покрытые, на них золото, словно раны в золото превратились,