Собрание соч.: В 2 т. Т .2. : Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи.Письма. - Игорь Чиннов

– Над черным льдом летали — голуби?

Снежинки? Чайки? Крик о помощи?Философ шел по тонкой корочке —Он умер на больничной коечке.

Фома «боролся за существование»,Не несуществование. ТечениеРеки Времен его несло и ранее,Да, уносило в темное зияние,В холодное, бесчувственное пение.Не стоит, брат, — за несуществование.

* * *

В аду кромешном злюки злобствуют(Мы улыбнулись равнодушно),Льстецы и подлецы там рабствуют.Темно, и холодно, и душно.

А кто в чистилище — раскаиваются.Так огорчаются бессильно,Всё вспоминают и расстраиваются,Приносит ветер снег обильный.

А наверху, на райском облачке,Два праведника почивают:Врачи и сестры в райском обликеНаш теплый сон оберегают.

Увы и ах! Мы просыпаемся:Загробный мир нам только снился.Он не такой. Пора, прощаемся:За нами проводник явился.

И лодочнику — привидению —Мы дали медную монету,Когда в обратном направленииПереправлялись через Лету.

* * *

От унылых, от ворчливыхСобеседников,От зоилов и тоскливыхПривередников

Улети на тихий островОдиночества,Где ответов и вопросовНе захочется.

Улети от серых, скушных,РаздражительныхВ край веселых и воздушных,Небожительных.

Вдаль веселые умчатся,Ты останешься.Одиночество — и счастье,И пристанище.

Тишина большого поля,Солнце раннее.Пушкин… Да! «Покой и воля».И молчание.

* * *

Полночный лунный снегопад,И воздух — колкий.Нам оборотни говорят,Что люди — волки:

Они друг другу перегрызтьГотовы горло.Грызутся, злобные, всю жисть,Глаза их — свёрла.

Беда: я мирный человек,Куда мне деться?Два волка, навалясь на снег,Грызут младенца.

По снегу лунному бежит,Чернея, стая,В сиянии светло дрожитСлюна, стекая.

А я — ночную тишинуНе беспокою?Но я не вою на луну.Почти не вою.

* * *

Грачи по вспаханному полюШагали и качались мерно.Они червей наелись вволюИ думали, что жить – не скверно.

А под землей лежали урны,Большие амфоры — и кости,На вазах нимфы и сатурны,Сатиры, козлища и грозди.

Венки, кентавры и вакханкиНа черепках… И череп, череп!След человеческой стоянки,Река Времен, далекий берег.

Пусть откопают их! НочамиВ блаженно-эллинское небоГляди бессмертными очами,Как прежде, мраморная Геба!

* * *

Архитектура дивного закона!О совершенство, мощь и торжество!Над головою купол Пантеона,Могучее величие его.

О каменные сферы Птолемея!На фоне далей, пиний, площадейСферические стены КолизеяВ прекрасной соразмерности частей.

И колоннада круглая Бернини —Гармония объемов и пустот, —А в галереях нежные богини,И круглый мрамор в воздухе плывет.

Я остаюсь в Италии. И — баста!Осуждена безвинно красота.И мед полупрозрачный алебастра:Как будто вечность в мире разлита.

* * *

Царский, имперским «кредитный билет».Бледно-оливковый, чуть розоватый.Старый: билету за семьдесят лет.Он полутысячный. Вот я богатый.Только империи более нет.

В рыцарском панцире Петр Великий.Крест на короне. Двуглавый орел.Шар: золотая держава… ПрестолКажется прочным. «Коль славен», и клики«Царствуй!». И ворог еще не пришел.

Я с пятисотенной сразу бы к Яру.Пляшут цыганки и льется «Клико».Красное небо — наверно, к пожару.Пару гнедых! — И огнистую паруКучер стегает… костлявой рукой.

Кучер безносый, пустые глазницы,Мертвенный холод имперской столицы.Поздно, прощай кутежи!Прямо на кладбище, мимо больницы,Finis, тужи не тужи.

* * *

— Полно, русский, пей вино! –Эх, чайку бы! прямо с блюдца!Нам советуют давноЗакруглиться и загнуться.

Политические страстиНе улягутся никак.Дай-ка, друг, сюда на счастьеТу селедочку. Вот так.

Да, «черна неправдой черной»!Я «с меча сдуваю пыль».Политической платформойРазбужу степной ковыль.

Очень родину люблю!И сейчас, напившись чаю,Я к родному ковылюМолодцом проковыляю.

А совсем перед концом,Перед тем как возродиться,Не мешает подкрепитьсяМалосольным огурцом.

(«Сказка ложь, да в ней намек,Добрым молодцам урок».)

* * *

Примите сердечный приветРассвет и закат!Пожалуй, бессмертия нет,А есть — листопад.

Но листик, засохший, мечталО райском тепле,О том, чтобы подал во мглеАрхангел сигнал.

Шумит широко водопад,Милее — фонтан:В края Гесперид и ПлеядФонтан устремлен.

Снежинки, не падайте вниз!Попробуйте вверх!Лети к облакам, кипарис,Где свет не померк!

Где месяц под крик петуховВисит? Наверху!Соседка сварила ухуИз трех пастухов.

Сияет большая звездаС обоих концов.Забавно, что дети всегдаМоложе отцов.

Я завтра поеду в Ливан.Мерси, я здоров.Пишу детективный романИз жизни грибов.

* * *

А луна-то криворога,А лунатик — молод, пьян.Здравствуй, лунная дорога,Голубой Афганистан!

Вот светает, золотеютГоры в розовом огне.Минарет напоминаетСбитым боком о войне.

Здравствуй, Ваня или Вася,Упадут в бою бойцы,Красным кровушка окраситГолубые изразцы.

Мертвый мальчик в темных ранах.Убиваясь, плачет мать.На коврах темно-багряныхРусской крови не видать.

Капли алые на розеСохнут. Кто отдал концы?Мальчика везут в обозеМусульманские бойцы.

Ждут у полевой больницыНовгородец и казах.Видят длинные ресницыСмуглой девушки в слезах.

* * *

Нам говорили нежные японки«Охайо!» или «Домо аригато!»,Что значит «С добрым утром!» и «Спасибо!

И кланялись, надушенные тонко,И в царстве хризантем и позолотыВели к столу: вкусить гиганта краба.

Сырая бледно-розовая рыбаБыла вкусна. И пестрые салаты,И сладкие пахучие приманки.

На черном лаке нежные рисунки:Цветенье вишен в вечности, в Киото.

Я что-то вспоминал, но смутно, слабо.

Буддийский храм на золотом закатеС резным драконом, с цаплей на тропинке.И небо. Небо, золотое небо!

И желтое кимоно на японке.

* * *

В соседстве Большого Каньона,Где кондоры в небе висят,Песчано-кремнистая зона:Под солнцем лежит Аризона,Похожий на Мексику штат.

Там кактусы (два миллиона!)До самого до небосклона,Высокие свечи, стоят.

Там ползают пестрые змеи —И суслики, прыгнуть не смея,Там жалко предсмертно свистят.

А ночью — иная планета?В молчании звездного светаГорит немигающий взгляд:

Не кактусы — нет, вурдалаки,Утопленники в полумракеСлетаются в мертвый отряд

И пляшут в безмолвной пустыне,В холодной ночи темно-синей,Где кактусы утром стоят.

* * *

От волков и от овечекБесполезно в темный лес,А сосед мой — человечек:Полуангел-полубес.

Я кружиться в хороводеВ одиночку не могу,Я китайца в огородеУхватил бы… за ногу.

Ни Пегас, ни белый лебедьНе везут меня к луне,Я валяюсь в синем небеС черной вечностью на дне.

И в дуду, дурак-старатель,Дую из последних сил,Но бессмертия, читатель,Я — увы! — не заслужил.

* * *

Я — недорезанный буржуй. (Надеюсь,Теперь уж не дорежут.) АнанасовИ рябчиков жевать не приходилось,

А приходилось — мерзлую картошку,Изысканного розового цвета,Противно сладковатую. И рыбу

Копченую — и жесткую настолько,Что надо было ею бить нещадноПо мраморному бюсту королевы

Виктории, чтоб размягчить. И солиВ ней было столько, сколько в океане.

Как хорошо, что нас не расстреляли!Ведь если бы прихлопнули, то как быЯ дожил до восьмидесяти? То-то.Но это, милый, не твоя забота.

* * *

Здесь тоже и березы, и рябины,И в поле тютчевские паутины.

Пахучее тепло сухого сена,И в палых листьях слабый запах тлена.

И даже клин над лесом журавлиный,И пруд, где выгиб шеи лебединой.

И будто липы дедовской усадьбы.Мой дед и бабка. Воскресить, сказать бы…

Нет, не они, и нет былой России,И мы, душа, напрасно попросили.

А все же — дар, «у гробового входа»:Здесь будто новгородская природа.

Как будто мы недалеко от въездаВ Порхалово Крестецкого уезда.

* * *

Ты тоже с луны свалился, лунатик, приятель, я знаю:На луне оказалось уныло, ты соскучился и зевая

Упал на эту планету, рассеянно сел на верхушкуВысокого дерева, увидел жеребенка, речку, телушку.

Увидел разные доски, запрещавшие то или это:С высокого дерева плевал ты на глупые эти запреты.

Ты понял потом, что запреты бывают и умные тоже:Но глупых запретов не слушал, лунатик, мой ангел, и позже.

Листва прекрасно шумела, и мелкая синяя птицаКормила птенцов желтоватых, очевидно желавшихкормиться.

Листва прекрасно сияла, и дятел стучал не жалеяКлюва, как будто стучался в неразумный лоб фарисея.

Но у законника, ясно, была в голове уже птица:Сидел нахмуренный филин, восклицая: «Ах, я девица!

Мне стыдно слушать такое! Уйдите, нахал, безобразник».Оставив его в покое, пошли мы с тобою на праздник.

В подлунном мире недолго мы будем, лунатик, приятель.Давай шутить и смеяться. А после, ну что ж, заплачем.

* * *

На карусели. Или – на качели:То в царство Зла, то в мир Добра?!Мы постарели. Но – не повзрослели:Все та же легкая игра.

Дунь в дудочку. Из маленькой свирелиМы извлекали тонкий звук.Как будто эхо нежной эмпиреиПронизывало все вокруг.

Был влажный день, прохладный дух сирени.Был геликоптер над рекой.И тучи проплывали и серели,Протягиваясь далеко.

Кружились кони старой карусели,И пламя изрыгал дракон,И Ева пролетала на качели,И Змей нам посылал поклон.

Добро и Зло?.. Мой друг, ведь мы хотелиЗагадку бытия решить.Душа играла в постаревшем телеИ дергала сухую нить.

И красками неяркой акварелиБыл тронут воздух. И слегкаМы вдруг задумались, когда светлели(Почти по-райски?) облака.

* * *

Те жалобы в земном адуПриятной рифмой приукрасить,Про нашу общую бедуСказать, гарцуя на Пегасе,

И за непрочные цветы,Вися над бездной, уцепиться,Кусочком каждым красотыПленяться (камнем, садом, птицей).

Не без иронии порой,Приманчиво приукрашая,Кого-то утешать игрой,Миражем маленького рая.

Наперекор глухой судьбеУкрасить бедные печали.То о себе, то о тебе…И написал я Пасторали.

* * *

Друг, посадят вас на электростулЗа растление и прогул(Я по дружбе сладко зевнул).На десерт будет лампочка Ильича(Как мешает сидеть свеча!),Превратится Сезам в желтый Содом,В желтый дом, в дымный бедлам,Но вам будет упомянутый тарарамДо лампочки, потому что электростулВас унесет — ковер-самолет! —Туда, где вас не то еще ждет.

* * *

Еще танцуют смуглые подросткиНа старой площади провинциальной,И проплывают пестрые обноски.Еще торгуют пестрые киоскиМороженым и мелочью сакральной:Горящими сердцами в пестром воске,Медальками Гонзаги или Костки,Святых юнцов с их верой беспечальной.

Мне быть святым не хочется. Мне снится,Что как-то удалось омолодиться,С пленительной смуглянкой закружитьсяИ что она ко мне неравнодушна,Что в мире все заоблачно, воздушно,Что мы летим, греховны, но безгрешны(И поцелуи долги и неспешны) —Над крышами костела и вокзала,Как легкие влюбленные Шагала.

* * *

Задумываясь в лунном полусне,Душа на зов не отвечала,Но музыка запела о войнеОгромным грохотом обвала.

Казалось пережившему войну,Что всё рвалось и всё дымилось,Но ветер возвращался в тишину,Как бы сменяя гнев на милость.

* * *

В полуночное царство лунатиковМы из темного царства фанатиковУлетим на Коньке-Горбунке

И ночным голубым привидениям,Облакам с голубым оперениемПоясним, что летим налегке,

Что мы званы в Созвездие Лебедя,Что с Землей разлучаемся нехотя,Потому что иначе нельзя.

И растаем, по звездам скользя.

* * *

«Руководство для свежеумерших». Обложкав семь цветов и недорого. Все жея не купил. К чему опережать события? И может,пожалуй, устареть. Ведь в наши днитак быстро все меняется. К тому жея, может быть, бессмертен. Так зачемвыбрасывать на ветер деньги?

* * *

– Кого здесь нет, прошу поднять руку!Я не поднял. Меня не было, ноБыло лень поднимать. Пусть вместо меняОбе руки подниметМой читатель, которого тоже,К моему сожалению, нет.

* * *

По небу ходят андрогины –Невеста то же, что жених.Оттенок сизо-голубиныйПросвечивает в плоти их.

Две голубые половины —Под стать сиамским близнецам.Но двуединой сердцевиныЯ не пойму, приятель, сам.

Библейские женомужчиныГермафродиты? Да и нет.Нам не понять такой картины:Закат и вместе с тем рассвет.

Эдема странный обитательРаздвоен, да, но двуедин.И только вы, мой друг читатель,Наполовину андрогин.

* * *

Дал объявление, что обменяюСвой возраст — восемьдесят — на семнадцать.Вы думаете, кто-нибудь ответил?(Был светлый вечер, легкокрылый ветер.)

Так не хотите, мальчики, меняться?Вот молодые: злые эгоисты!Ну, к черту! Я раздумал: отменяю.Играйте туш, небесные горнисты!

Мы грешники: нам помирать опасно…Иосифа Прекрасного напрасноМафусаил молил: «Ну поменяйся!»Иосиф отвечал: «Иди ты, знаешь», —И пояснял, куда (не усмехайся!).

А впрочем, я напрасно обижаюсь.Ну, нет так нет. Насильно мил не будешь.Какая тут обида? Только жалость.Они не ангелы. Не боги. Люди ж.(Сквозь темный дождь к могиле приближаюсь.)

* * *

Я сочинил премиленькую пьескуО том, что кошка вышла за кита.Не за кота. В ней было много блеску,Но я забыл… Не помню ни черта.

Во что сыграем? В бридж или в железку?Какая ночь по небу разлита!Я в карты проиграл на днях невестку,Точней — невесту. Девушка — мечта!

Что мне добавить к этому гротеску?Что рыба-кит длиннее от хвоста?Увы, убили душку Чаушеску,Бай-бай навек, земная суета.

Я получил судебную повестку.Как ночь прозрачна, улица пуста!Кит проглотил Иону. Но в отместкуПророк Иона — проглотил кита.

* * *

Кролики и крамбамбули каламбурятпо-каракалпакски,Каролинги вместо Килиманджаро говорятКракатау,Ихтиозавры и психиатры говорят кра-краили мяу.А в Папуасии мамуас женился на таксеМаксе,Морскую свинку Селинку в Египтеслучили с Сфинксом,И у них родилась пирамида между Марсом,Марксом и Минском.

КАРТИНА В БОСТОНСКОМ МУЗЕЕ

Фламандская школа, пятнадцатый векИ будет разорван сейчас человек.

Его четвертуют четыре коня.О мученик светлый, молись за меня!

Он будет разорван, святой Ипполит,А сердце мое за него не болит.

За веру Христову его разорвут,И поднят над крупом извилистый кнут.

И всадники в алых камзолах взлетятСейчас (а святые бесстрастно глядят)

Сквозь розы, репейник, сквозь чертополохТуда, в облака, где невидимый Бог.

И дико ярятся четыре коня,Но слишком их много, коней, для меня.

Ведь русский поэт, эмигрантский поэт,Разорван лишь надвое. Кони, привет!

* * *

Задумывался, да, но не додумалсяНи до чего. Ну и прекрасно.Божественного замысла и умыслаНам не постичь. «Не плачь напрасно».

Напрасно мудрые ломали головыФилософы и богословы.Боюсь, что понимали очень мало выВ предначертаньях Иеговы.

А мы ходили по грибы, по ягодыИ белку легкую ловили,И серебристых рыбок в светлой заводиИли в зеленом, темном иле.

На свадьбе пьянствовали и горланили,Как будто в Кане Галилейской,И подплывали к неизвестной гаваниПод вечный шум воды летейской.

ПАМЯТИ ЮРИЯ ИВАСКА

В Печорах, где природа не нарядна,Есть церковь малая Николы Ратна.

Кубическая, белая, простая,Она поет, из праха вырастая.

Никола Ратный, храбрый Божий ратникНас осенял хоругвью в Светлый Праздник.

Святил священник куличи и пасхи.Я там узнал о Юрии Иваске.

У белой звонницы Николы РатнаМы повстречались в тишине закатной.

Игрок «Играющего человека»,Он стал мне другом. Другом на полвека.

Музеи, церкви, города и весиМы повидали, восхищаясь вместе.

На Мексику, на Рим, на древний каменьОн отзывался страстными стихами.

А в старости была ему услада:Увидеть блеск державный Петрограда.

И он смотрел, взволнованный, влюбленный,На Стрелку, на Ростральные колонны.

И легкую гармонию РастреллиОн понял, как другие не умели.

Пускай сиянье питерского солнцаСойдет в раю на русского эстонца.

Пускай в раю сияет незакатноЕму любимый храм Николы Ратна.

* * *

Мы уйдем, не давая отчетаНикому, не спросясь никого.Превратятся тоска и заботаВ своеволие и торжество.

Станет музыкой тусклая скука,Даже злоба прославит Творца!От высокого, чистого звукаЛедяные смягчатся сердца.

И в пятнистой игре светотениПод каштанами старых аллейЭмигрантской толпой привиденийДоберемся до русских полей.

Две вороны да иней на крыше,Воздух осени в роще горчит,И на кладбище пение тишеПод сереющей тучей звучит.

* * *

Всё уладится, а не уладится —Обойдется как-нибудь.Белый голубь к нам летать повадится,Провожать в последний путь.

Хорошо, что хорошо кончается:Голубь запоет, как соловей,Ветка золотая закачаетсяНад моей могилой и твоей.

Но в краю чистилищного холода,В буре адского огняДух Святой не снидет в виде голубяНа тебя и на меня.

* * * «…О, если бы ты был холоден горяч! Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Откровение Иоанна Богослова 3: 15,16

В тени молчания ГосподняЯ поживаю понемногу.Мое вчера, мое сегодня,Наверно, неугодны Богу.

Хоть никого не убиваю,Ни разу не ограбил банка(Напрасно!) и не замышляюУкрасть богатого ребенка,

Но… мне ни холодно, ни жарко,Лишь чуточку — беда чужая.И, знаешь, мне почти не жалко,Что теплый не увидит рая.

Я теплый? Кажется… А впрочем,Удастся без больших старанийСтать в крематории горячим,Холодным — пеплом в океане.

* * *

К раззолоченным храмам БангкокаМне вернуться уже не придетсяИ на ярких базарах МароккоНе удастся опять торговаться.

Не придется опять любоватьсяВ Тонанцинтле веселым бароккоИ уже не вернуться проститьсяС черным камнем, с пятою Пророка.

Не вернуться к немому величьюСероватых камней Мачу-Пикчу,Не вернуться к Рамзесу Второму,К рыжевато-песчаному храму.

Огонек мой совсем на исходе —И пора успокоиться, вроде.

Отдыхая у берега Леты(Дать Харону две медных монеты!),Иногда вспоминаю, отчасти,О былом незаслуженном счастье.

* * *

Надменное презрение верблюда(Я побоялся на него взобраться)Запомнилось. Лежал навоз. И грудаЦветистых ковриков — товар Махмуда.Блестела ярко медная посуда.И девочка вела меньшого братца.

И в желтых шлепанцах, в чалме зеленойСтарик прошествовал самовлюбленный,И голос молодого муэдзинаЗапел тягуче, что Аллах — Единый,И лакомился молоком беспечноКот, не слыхавший, что ничто не вечно.

Ну не совсем: стояли пирамиды.Но не молилась в капище ИзидыБогине египтянка молодая,А сфинкс, обезображенный, безносый,Не задавал извечные вопросы,На молодость и старость намекая[3].

* * *

Ты бы хотела увидетьНебо в алмазах?Разве тебе не довольноЗвездного неба?

Ты бы хотела увидетьАнгела в небе?Разве тебе не довольноПервого снега?

Разве тебе не довольноМоря и ночи?Лунных теней и деревьев,Лета и ветра?

Москва, 1992 * * *

Давайте поблагодаримЗа светлый дождь и легкий ветер,За парус, уходящий в Крым,За силуэт на минарете,

За бледный над горами дым,За дворик, где играли дети,За смуглое тепло, Карим,Руки в серебряном браслете,

За розы — «только нам двоим» –За ящериц на парапете,За то, что мы живем на свете,Давайте поблагодарим.

* * *

Милая девочка мнеПодарила осколки бутылки,Брошенной в море давно.

Как обточило их море!Нежно мерцают они,Светлые аквамарины.

Так же обточит и нас,Друг мой, житейское море.Только не будем мерцатьСветлыми каплями мы.

Будем тускнеть — и не знать,Была ли в бутылке записка,Что-то о душах людей,Гибнущих — нет, не о нас.

Москва, 1992 * * *

Мы в темно-рыжий город МарракешДавно, упорно собирались.И вот — доехали. Скорей кус-кус доешьИ отложи самоанализ.

Не спрашивай себя, зачем мы тут,Зачем вчера купил я феску,Зачем купил поддельный изумрудИ голубую арабеску.

Зачем роскошествуем мы, живяВ гостинице «Семирамида»?— Затем, что душу ест, мучительней червя,Терзает давняя обида.

Обида на судьбу за годы нищеты,За годы грусти и печали,За то, что ты старик, что старикашка ты,Что мы к веселью опоздали.

Прекрасные ковры, и розы, и коньяк,А зубы девы — жемчуг мелкий.У края бездны я хватаюсь, как дурак, –За безделушки, за безделки.

* * *

Летали вороны над темным селом,Над церковью, отданной бесам на слом.

Отравлена речка и голы поля —«А ты не мешайся, ступай себе, бля!»

По кладбищу ночью пойдем в листопад:Там кости расстрелянных слабо стучат.

И колокол, сброшенный, тайно звенит,И много разбитых, надтреснутых плит.

А ветер в бурьяне высоком шумит,Потом прилетает в разрушенный скит.

У взорванной кельи сидел домовойИ слышался жалкий, озлобленный вой.

По-русски подальше послал он меня,Шумели деревья, могилы храня,И ждали убитые Судного Дня.

Москва, 1992 * * *

Я тоже в ПарижеСидел без гроша,И долу все нижеКлонилась душа.

Но в грусти-печали,Как светлый Грааль,Мне жить помогалиБодлер и Паскаль.

Я важен: я выжил!Но — как с этим быть?Туристу в ПарижеНикак не забыть

Тех жалких харчевен,Тех русских могил,«Когда легковеренИ молод я был».

Москва, 1992 * * *

Мы сидели на кольцах Сатурна,Ели поп-корн, болтали ногамиИ смотрели, как быстро и бурноРасширяется пламя под нами.

Да, нам некуда было деваться,А на родину нас не пускали.Мы к Полярной Звезде, люди-братцы,Улетим на алмазной спирали!

Там заманят свободной любовьюТри сирены в сиреневой дымке(А захочется вдруг в Подмосковье —Путь свободен душе-невидимке).

Но от страсти порочной и бурнойМы бежали сквозь льды голубыеИ вернулись на кольца СатурнаИ к любимой своей ностальгии.

Москва, 1992 * * *

Сказали нам, что мир лежит во зле(«Ну и пускай! И так ему и надо!»)Мы слышали о дьяволе-козле,Лукавом змее раесада.

Сказали нам: прекрасные цветы –Всего лишь сатанинские соблазны,И нет на свете Божьей красоты:Одни лишь чертовы миазмы.

Но я аскетов слушать не хочуИ, поддаваясь искушенью,Любуюсь ласточкой, помчавшейся к лучу,Пахучей, праздничной сиренью.

А пчелы золотятся и жужжат,И сад сегодняшний и здешний,И радует греховный ароматЧеремухи или черешни.

И золотым бесовским наваждениемОсенней рощи восхищаясь,Прельщаюсь вратоадовым прельщением –И на прощение надеюсь!

ИЗ ЦИКЛА «БОЛЬНИЧНАЯ СЮИТА» Михаилу Креспу

Могло быть хуже? Да, могло быть хуже…На западе полоска стала уже.Какой печальный северный закат!

Сломал плечо я. Душечка — больница?От жалости к себе почти не спится.Я себялюб. Прости. Я виноват.

Под Новый год в больнице. Боль и слезы.На столике (ты угадала) — розыНе утешают. Горек виноград.

Да, боли. Наказание Господне?За себялюбие? Вчера, сегодняЯ чуть не плакал. Да, увы и ах.

Но — выздоравливаю понемногу.Весной на подмосковную дорогу(Всю в лужах, листьях, мокрых воробьях)

Я выйду с палкой. Здравствуйте, березы!Скучал без вас. Ах, радостные слезы!Еще я жив, я не холодный прах.

Сирень, лопух, орешник и скворешник!Когда умру, невидимый нездешник,Приду сюда. Унылей в небесах.

* * *

Кто садится на тигра — безумец.Я не пробовал. Лучше не надо.Вообще, нам давно не до тигра.Нас носила нечистая сила.

Да, останутся рожки да ножки(Мы рогатей чертей, как ни странно).Продавайте рога и копыта,Помолчав, уходите со сцены.

Мы протиснемся в райские кущи?Нас апостол прогонит с позором.А в чистилище скучно, уныло,Но в аду — оживленно, и столько

Там знакомых, друзей и соседей!Но не только: там Гитлер и Сталин!Мы присвистнем и спросим: — хер Хитлер?Как дела, дорогой Джугашвили?

Пахнет серой и здорово жарко?И от бесов нигде не укрыться?Надо, Coco, страдать научитьсяИ в кипящей смоле прохлаждаться!

* * *

Да, мы с Гамлетом родные,Спросим тоже: выть? не выть?Безобразия земныеТрудно будет позабыть.

Да, терпели, да, страдали,С горя «поминали мать»…Горя, боли и печалиБыло нам не занимать.

Отстрадаем муки этиИ уснем последним сном.И на том, на лучшем свете,В райском свете — отдохнем!

Да, скучали, да, грустили,Но мечтали — пофорсить:В неземном автомобилеК райским кущам подкатить!

Или… в ад, к чертям, с разбегаСиганем?.. не в небеса?Пропадай, моя телега,Все четыре колеса!

Пожалей меня немножко,Друг читатель, нас вдвоем.Запузыривай, матрешка,Завтра по миру пойдем!

* * *

Перестань дурачиться,Богу помолись,Райского землячестваКрылышком коснись.

Нет у Вани крылышек?Быстро отрасти!Из последних силушекК Богу возлети!

Господу пожалуйсяНа житье-бытье:Допусти, пожалуйста,В царствие Твое!

Ну, а вдруг захочетсяВ карты поиграть?Погулять с молочницей,С девкой переспать?

Осушить чудесинку,Спеть — и смех и грех —Прогорланить песенкуОзорнее всех?

Нет, небесным силам тыПодойдешь навряд,Зря с кувшинным рыломЛез в калашный ряд!

* * *

Разное что в жизни было —Будто сивая кобылаБезобразно подшутила.

На горбу переселенцаЧерт выкидывал коленца,Крал у девок полотенца.

К черту новые ворота!Жить барану неохота:Знай стригут в четыре счета.

Не бараном быть, а волком?Выть на месяц над поселком,Жаловаться снежным елкам,

Говорить им: — Елки-палки!Дни мои скучны и жалки!С кем дружить? Вороны, галки…

Если б в чертовой метелиЗвук пастушеской свирели!Сделай, Боже, в самом деле!

* * *

Мне куролесится. С карнизаСтолкнуть лунатика хочу.Я в городе, простите, ПизаС наклонной башни полечу.

Мне хочется покувыркаться,Пройтись по миру колесом,На небе голубого братцаКормить отравленным овсом,

Уснуть в обнимку с птицей Феникс,В горячем пепле с ней лежать,И заграбастать кучу денег-с,Звезду купить — и проиграть,

Женить луну на счетоводе,Дракона гладить по спине,Ловить и дядьку в огороде,То в Киеве, то в бузине

И, прыгая по волчьим ямам,Писать собаку через ять,Стишки четырехстопным ямбом,Подпрыгивая, сочинять!

* * *

Всё шуточки, всё пустячки.Шутник — в палате.Здесь розоватые очкиМне б очень кстати.

Скучища. Раковый отдел.Рентген да скальпель.Смешно, что доктор не велел,А то б я запил.

В чужую землю гроб… Да что ж,Не все равно ли?Смешно! Здесь тоже отдохнешьСовсем без боли.

В родной земле — лежать милей?Смешно. Едва ли.Запой хоть курский соловей —Вы б не слыхали.

Всё чепуха, всё ерунда —Смешно, потешно.А родина — она всегда,Она, конешно…

* * * Ольге Кузнецовой

А надо бы сказать спасибо:За кринку молока парного,За черную ковригу хлеба,За небо с кромкою лиловой,

За двух небоязливых галок,Собаку с мордой черно-сивой,За то, что на порог упалаДля нас желтеющая слива.

За ветки в глиняном кувшине,За ветер, веявший с востока,За вкус черники темно-синей,За связки чеснока и лука,

За дыню, зревшую у входа,Свинью, запачкавшую рыло,За то, что милая природаК нам, видимо, благоволила,

За желтый мед (ты помнишь запах?),Пахучий сыр и карк вороны(И черный кот на белых лапахХодил кругом, хоть неученый),

За то, что лиловела кашкаИ ежевика поспевала,За то, что добрая кукушкаНам долгий век накуковала,

За стуки дятла-лесоруба –Сказал ли я за все спасибо?

Подмосковье, 1992

ИЗ НЕОБПУБЛИКОВАННОГО