Не случайно - Виктор Подгорский

«Все снегопад на белом свете, снегопад…»

Все снегопад на белом свете, снегопад.Снежинки кружатся как будто не в попад.Все под становится, что прежде было над,и время начинает течь назад.Нам кажется, что в этой суетемы можем путь найти, по простоте.Мы все кружим по белой пустоте,где нет дорог или совсем не те,где в сторону есть ход, но нет вперед,где каждый от судьбы чего-то ждет,где нам встречается не тот в момент не тот,а снег идет, а снег идет, а снег идет.

Снег падает, откуда ни возьмись,и кажется, что дальше только ввысь.Все замело, и нет других здесь троп,со всех сторон один сплошной сугроб.А снег идет. Плотнее снежный ком.Уж не сыскать сочувствия ни в комиз тех, кто временем безжалостным влеком,из тех, кто пол считает потолком.И даже если мнится, что вдвоем,уже мы в полном одиночестве идем.Все сущее мельчает день за днем,и нам придется раствориться в нем.

Идем туда, где день невозвратим,где каждый шаг, увы, необратим.Идем в ничто, а может быть летим.Идем в ничто, где каждый – побратим.А снег идет, в ничто из ничего.Уже нет в мире белоснежном никого,не слышно снега, только тишина,и взгляд наш застилает пелена.А снег идет, и все белым бело.Ничто в ничто ничто из ничего.

«Сегодня на исходе дня…»

Сегодня на исходе днянедалеко от пыльной Галилеивзошла звезда. Звезда была зарярождения младенца и идеи.Звезда была сигнал, что с нами бог,хотя и спорят до сих пор который.Но свет звезды в тот день в основу легтого, что стало новую опорой.И потому тот первый детский крикбыл крик о том, что мир переменился,что новый мир тогда уже возник,но старый в нем еще не растворился.Все было как обычно. Как всегда.Младенец грудь сосал и пар клубился.Но было и отличие – звезда.И те, кто на пороге объявился.

сегодня на исходе дня недалеко от пыльной Галилеи

«Февраль. Вода чернеет. Слякоть…»

Февраль. Вода чернеет. Слякоть.И темнота в глазах стоит.Зимы израненая мякотьземлей чернеющей саднит.

Весна себе уже упрямов сугробах пролагает путь.От авитаминоза пьяныйплетешься рысью как-нибудь.

И тишину клюют уж птицы,хотя до песен далеко.Зима бездонные глазницывперяет в лужи глубоко.

Грачи слетелись тучей чёрной,рыдать уже давно нет сил,но рвутся все стихи из горла,которые не сочинил.

«Провалился в яму календаря…»

Провалился в яму календаря.Пытался выбраться. Цеплялся за трудодни.Пытался найти в них тот, который…Но, вот незадача, чем выше, тем все ониживей становились, иначе – плохой опорой.Закладки ставил, вбивал крюки,иначе сказать – закрывал гештальт,но сделать их мертвыми было бы не с руки,поэтому вновь срывался и плюхался на асфальт.Рубил ступени. Порода была тверда.Не поддавались упрямо былые дни,пока на помощь ему не пришла вода,и не утекли вслед за нею песком они.Песок засыпал по горло и ел глаза,сушил его кожу. Вода превратилась в пар.Но ветер помог и унес весь песок назад,и стал человек свободен, хотя и стар.Вода источила камни, а ветер унес песок,жар выпарил воду, осталась соль.Соль съел он с теми,с кем был от смерти на волосок.Одно ему оставалось от трудодней.Сохранилась боль.

«Читал иероглифы сосен…»

Читал иероглифы сосенна снежных страницах холмов.Мне вспомнилось Болдино, осень,те листья и груда томов.Вязь листьев на небе глубокомзвучит обреченно.Читай о них в прописях богана белом и черном,на письменных глыбах гранита,на камне убогом.Никто тех листов не читаету бога.

«Дождь-бисер насквозь пронизал мешковину небес…»

Дождь-бисер насквозь пронизал мешковину небес,Под нею деревья, красны как созревшие фрукты.Листвой салютует далекой зиме умирающий лес,лишь веток и ветра услышишьедва замирающий стук ты.

Последние утки уже покидают распадки холмов,в пруду леденеющем знак расставанья читая.Сидишь у окна и мараешь бумагу на груде томов,а птицы все кличут тебя, до поры улетая.

Печальнее нет ничего и прекраснее нет,чем дьявольский миг умиранья за миг до рожденья,когда все пустое и лишнее сходит на нет,когда застилает поля покрывало забвенья.

Осенние сакуры наши – береза и клен —лишь миг золотятся, чтоб после исчезнуть навеки.Так страсть существует, пока мимолетно влюблен,чтоб после оставить лишь семя тоски в человеке.

Поэтому стар не кто много прожил,а кто пережил много смертей,кто в панцире льда заковалбытия предыдущего время.И молодость лишь не считает ни сил, ни потерь,покуда росток пробиваетсясквозь не замерзшее семя.

Дождь-бисер настойчивей дятластучится в проемы окна.Деревья и лужи все больше похожи на пятна.Как горькие слезы, поля застилает вода.По ком же ты плачешь, осенняя даль?Не понятно.

«Я Миуссами иду…»

Я Миуссами иду.Липы в желтую дудутихо дуют мне во след.Храм здесь был и храма нет.

Кроют листья златом крыши,в парк осенний входят мыши.Под златыми куполамия стою один во храме.

Храм живет всего мгновенье,шанс последний для прозренья.Станет злато завтра медь,станет нечему звенеть.

Посереет ляпис быстро.Не прошляпь лазури чистой.Каждый бог и каждый рабв лето для ворон и баб.

Скоро облетит добро,все покроет серебро.Торопись принять на счастьев храме осени причастье.

«Мелькнув прозолотой, сентябрь поблек…»

Мелькнув прозолотой, сентябрь поблеки бронза легла уже у изголовья.Октябрь, ржавеет железный твой век,предвестник ноябрьского средневековья.И скальдов напев монотонно нудит,и тинг опустел. Вспоминают поэты,о том, в чем история их состоит,о каменном веке ушедшего лета.И теплые камни у них иногдао вечности хлада вдруг сеют сомненья,но зиму забыть смогут только тогда,когда засияет весна возрожденья.И новое время начнется опять,останется грязь в утомительном марте,нарушит апрель с мраком прошлого связь,и выступит зелень тогда в авангарде.И в май революции, в песни лесовворвется июньское солнце в зените.От неги июльских пленительных сновочнемся когда-то, уже в неолите.И каменный август тот цикл завершит,на новый виток этот век умножая,и девять кругов вслед за ним предстоитдо нового солнца и до урожая.

«Луна замерзла и куда-то поканала…»

Луна замерзла и куда-то поканала,с утра все головы заполонил туман.Пытаюсь отыскать звезду на дне канала —не отражает ничего обсидиан.

Конец ознакомительного фрагмента.