Думать / Классифицировать - Жорж Перек

Свой письменный стол я довольно часто привожу в порядок. Это сводится к тому, что я убираю с него все предметы, чтобы потом по одному вернуть их на место. Я вытираю стеклянную столешницу тряпкой (иногда смоченной специальным составом) и делаю то же самое с каждым предметом. Проблема заключается в том, чтобы решить, должен ли тот или иной предмет оставаться на столе (затем предстоит найти ему место, но это обычно несложно).

Подобное обустройство моей территории редко происходит ни с того ни с сего. Чаще всего оно совпадает с началом или завершением определенной работы; напрашивается в такие смутные дни, когда я сам не очень хорошо представляю, за что и как браться, и хватаюсь лишь за действия, маскирующие отступление: разбирать, классифицировать, упорядочивать. В такие моменты я мечтаю о чистой, нетронутой рабочей поверхности: каждая вещь на своем месте, ничего лишнего, ничего выступающего, все карандаши остро отточены (но зачем столько карандашей? — я бросил взгляд и увидел сразу шесть штук!), все бумаги сложены в стопки или, еще лучше, бумаг нет вовсе, одна лишь тетрадь, открытая на белой странице (мифические, безупречно гладкие столы президентов и генеральных директоров фирм; один из таких столов мне как-то довелось рассмотреть: это была маленькая стальная крепость, нашпигованная электронными или претендующими на это приборами, которые появлялись и исчезали при нажатии клавиш на огромной панели управления…).

Позднее, когда моя работа продвигается или буксует, мой письменный стол загромождается предметами, собранными здесь иногда по чистой случайности (секатор, складной метр) или в силу мимолетной необходимости (кофейная чашка). Некоторые предметы пробудут здесь несколько минут, другие несколько дней, третьи, попав сюда вроде бы беспричинно, пребывают здесь постоянно. Речь идет не только о предметах, напрямую связанных с писательской работой (бумага, канцелярские принадлежности, книги); некоторые предметы соотносятся с действиями ежедневными (курить) и периодическими (нюхать табак, рисовать, есть конфеты, собирать пасьянс, решать головоломки), с навязчивыми и, возможно, суеверными идеями (ежедневно устанавливать дату на настольном крутящемся календаре); их наличие объясняется не каким-то конкретным назначением, а, возможно, воспоминаниями, осязательным и зрительным удовольствием или всего лишь пристрастием к безделушкам (коробочки, камешки, галька, вазочка для одного цветка).

В общем, я мог бы сказать, что предметы, которые находятся на моем рабочем столе, находятся там потому, что я хочу, чтобы они там находились. Это нельзя объяснить только их назначением или моей небрежностью: например, на моем письменном столе нет тюбика с клеем; он лежит рядом в отдельной тумбочке с выдвижными ящиками: я положил его туда сразу, после того как им воспользовался; я мог бы оставить его на столе, но почти машинально убрал (я говорю «почти», потому что, описывая то, что находится на моем столе, я более внимательно отношусь к действиям, которые, сидя за ним, совершаю). Так, некоторые предметы, нужные для моей работы, отсутствуют или не всегда находятся на моем рабочем столе (клей, ножницы, липкая лента, чернильницы, степлер); другие же, не нужные сиюминутно (печать), служащие другим целям (пилочка для ногтей) или ненужные вовсе (аммонит), на нем все же лежат.

Каким-то образом эти предметы были выбраны и предпочтены другим. Например, очевидно, что на моем рабочем столе всегда будет стоять пепельница (если только я не брошу курить), но это не всегда будет одна и та же пепельница. Хотя одна и та же пепельница остается довольно долго; однажды, в силу причин, которые было бы, наверное, небезынтересно рассмотреть подробнее, я поставлю ее в другое место (например, около столика, на котором печатаю на машинке, или возле доски, на которой стоят мои словари, или на этажерку, или в другую комнату), а ее заменит другая пепельница (явное опровержение того, что я только что заявил: в настоящий момент на моем столе сразу три пепельницы, то есть на две больше, причем обе пусты; одна — недавно приобретенный памятник жертвам; другая — с очаровательным видом на крыши города Ингольштадт, поступившая в коллекцию только что; используемая в настоящий момент — черная, пластмассовая, с белой металлической крышкой с отверстиями. Глядя на эти пепельницы, описывая их, я замечаю, что они не соответствуют моим сиюминутным предпочтениям: «памятник жертвам» явно слишком маленький и призван служить во время еды, «Ингольштадт» слишком хрупкий, а в черной пепельнице с крышкой брошенные мной окурки очень долго тлеют…).

Лампа, сигаретница, ваза для одного цветка, пирофор[8], картонная коробочка с маленькими разноцветными карточками, большая инкрустированная перламутром чернильница из папье-маше, стеклянная подставка для карандашей, несколько камней, три точеные деревянные шкатулки, будильник, перекидной календарь, кусок свинца, большая коробка из-под сигар (без сигар, зато наполненная всякой мелочью), стальная спираль, в которую можно всунуть текущие письма, каменная рукоятка ножа, блокноты, тетради, отдельные листы, множество принадлежностей и аксессуаров для письма, большой бювар, несколько книг, стакан, заполненный карандашами, позолоченный деревянный ларчик (вроде бы, нет ничего проще, чем инвентаризация, но на самом деле это куда сложнее, чем может показаться: всегда что-то забывается, что-то хочется дописать и т. д., но перечень как раз и не требуется расписывать, и т. п. За редкими исключениями (Бютор) современное письмо утратило искусство перечисления: описи Рабле, переписи рыб по Линнею в «Двадцати тысячах лье под водой», списки исследующих Австралию географов в «Детях капитана Гранта»…).

Уже несколько лет я собираюсь рассказать историю некоторых предметов, находящихся на моем рабочем столе; скоро будет три года, как я написал начало; перечитывая его, я замечаю, что из семи описываемых мной предметов четыре по-прежнему находятся на моем рабочем столе (хотя за это время я переехал); два предмета сменились: я заменил один бювар на другой, очень похожий, но крупнее, а будильник на батарейках (чье обычное место, как я уже отмечал, на моей прикроватной тумбочке, где он и находится сегодня) — на будильник заводной; третий предмет вообще исчез с моего рабочего стола: это плексигласовый куб, состоящий из восьми кубиков, соединенных между собой таким образом, что он может принимать самые разные формы; это подарок Франсуа Ле Лионнэ, и теперь он находится в другой комнате, на полочке над батареей, рядом с другими головоломками и пазлами (один из них передо мной на столе: это двойной танграм, то есть два раза по семь белых и черных пластинок, которые могут образовывать почти бесконечное множество геометрических фигур).

Раньше у меня не было рабочего стола, я хочу сказать, не было стола специально для работы. И даже сегодня довольно часто мне доводится работать в каком-нибудь кафе; однако дома я очень редко работаю (пишу) не за своим письменным столом (например, я никогда не пишу, так сказать, на кровати), и мой письменный стол не служит ничему другому, кроме моей работы (в очередной раз, после написания этих слов, оказывается, что это не совсем верно: два-три раза в год, когда я устраиваю праздники, мой письменный стол освобождается от всего, накрывается бумажными скатертями — как и доска, на которой кипами сложены словари, — и я ставлю на него угощения).

Таким образом, в этот проект должно вписаться что-то вроде истории моих вкусов и пристрастий (их постоянство, эволюция, фазы). Точнее, это в очередной раз будет способом разметить мое пространство чуть окольным приближением к моей ежедневной практике, манерой рассказывать о моей работе, о моей истории, о моих интересах, усилием, направленным на то, чтобы уловить нечто, принадлежащее моему опыту не на уровне отдаленных соображений, но в сокровенности его появления.

Краткие заметки об искусстве и способе расставлять книги[9]

Любая библиотека[10] отвечает двойной потребности, которая зачастую оборачивается двойной манией: хранить некоторые вещи (книги) и расставлять их в соответствии с определенными правилами.

Как-то один мой приятель задумал ограничить свою библиотеку 361 книгой. Идея заключалась в следующем: начиная с энного количества книг, достигнуть, путем сложения или вычитания, количества К=361, призванного соответствовать если не идеальной, то, по крайней мере, достаточной библиотеке, и дать себе установку приобретать новую книгу X лишь после того, как будет изъята (подарена, выброшена, продана или устранена другим приемлемым способом) старая книга Z, чтобы таким образом общее количество книг К оставалось неизменным и равным 361:

K+X>361>K — Z.

Реализация этого увлекательного проекта натолкнулась на вполне ожидаемые препятствия, для преодоления которых были найдены соответствующие решения: сначала было решено считать, что один том — предположим, из серии «Плеяда» — приравнивался к одной (1) книге, даже если он включал в себя три (3) романа (поэтических сборника, эссе и т. п.); из этого следовало то, что три (3), или четыре (4), или энное количество (n) романов одного и того же автора приравнивались (имплицитно) к одному (1) тому этого автора, как еще не составленные, но в неминуемой перспективе составные части Полного собрания сочинений. Основываясь на этой логике, мы стали полагать, что какой-нибудь недавно приобретенный роман какого-нибудь англоязычного романиста второй половины XIX века должен считаться не новым произведением X, а произведением Z, которое принадлежит составляемой серии: множеству Т всех романов, написанных вышеупомянутым романистом (Бог знает, сколько их может быть!). Это никоим образом не изменяло начальный проект: мы лишь решили, что достаточная библиотека должна состоять в идеале не из 361 произведения, а из 361 автора, вне зависимости от того, сколько он написал: одну тонюсенькую брошюрку или столько, что хватило бы наполнить самосвал. Измененный принцип успешно действовал в течение нескольких лет, но вскоре оказалось, что у некоторых произведений — например, у рыцарских романов — нет автора или есть несколько авторов и что некоторых авторов — дадаистов, например, — невозможно разделить, автоматически не теряя при этом восемьдесят-девяносто процентов из того, что делает их интересными: так мы пришли к идее ограничить библиотеку 361 темой — слово расплывчатое, но расплывчаты и охватываемые им группы, — и это ограничение строго выполняло свою функцию вплоть до настоящего времени.