Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников

назад и прыгнул, ухватившись за перекладину. Движения его были легкие, он без труда приподнимал свое поджарое тело. После пятнадцатого раза зрители невольно стали считать хором, все сбавляя и сбавляя ритм.

– Тридцать два-а-а-а… – протяжно тянули болельщики.

Одного раза недотянул задонский гость до планки местного чемпиона ГТО. Спрыгнул, уронив в пыль несколько градин пота, привычным движением поправил чуб и придавил его кепкой.

«Не вышло рекорда, – подумал он, – похвастал бы перед домашними, особенно Анютка б оценила».

Сестра его Анюта, десяти лет от роду, в компании женщин и девушек шла с поля. Закончив месяц назад четвертый класс, она решила, что уже вполне образованная, заявила родителям, что писать-считать умеет, а значит, и для работы уже сгодится. Отец и раньше часто таскал ее с собой, ставил на мелкие «должности», посылал на посильные задания. Ранним утром, когда шло распределение на участки и поля, бригадир Безрученко прикрывал заболевшего колхозника своей неучтенной плавающей «единицей». Мать Анюты поначалу ворчала на мужа, но, видя, что дочь с большей охотой таскается за отцом, чем бежит в школу, примолкла.

Бригада их возвращалась с прополки, день на солнцепеке вымотал работниц, но по старой традиции не могли они возвращаться с поля без песни. Тягучая, как степь, она неслась над пыльной дорогой:

Ой, у вышнэвому саду, там соловэйко щэбэтав — До дому я просылася, а ты мэнэ все не пускав.

Проплывающий в небе стрепет подмешал резкий клекот в старинную песню. Анюта, машинально повторяя заученные с младенчества слова, думала о своем. Еще неделю назад отец сказал, что сегодня лучшие труженики поедут в город для коллективной фотографии, а потом эту карточку повесят в правлении с благодарственной припиской. Анюта считала, что такое мероприятие не обойдется без нее, и предвкушала сладостную детскую гордость.

Она перехватила тяпку, и взгляд ее скользнул по синей надписи «Аня» на правой руке, чуть выше большого пальца. Год назад, когда Федору исполнилось пятнадцать, кто-то из его компании разузнал технологию битья наколок. Имея за образец один-единственный рисунок, вся улица колола друг другу на груди орла, несущего в когтистых лапах обнаженную девушку. Анюта долго ходила за братом, однообразно канючила: «И мне сделай, и мне». Федор плюнул, расплел связку из трех иголок, оставив лишь одну, и выколол ей на руке имя. Аня кривила лицо от боли, украдкой роняла слезы, но все же дотерпела до конца экзекуции молча.

Войдя в село, женщины разбрелись по улочкам, прощаясь до понедельника. Двор Анюты находился в конце улицы, на краю оврага, за это их семью прозвали Крайнюками. Аня увидела около дома колхозную полуторку с работающим двигателем и все поняла: машина пришла за родителями, сейчас уедут, не дождавшись ее. Песок брызнул из-под ее пяток. Куда только девалась дневная усталость?

Из калитки вышла мать, увидев нарастающий клуб пыли, громко окликнула:

– С нами собралась?

– Я мигом! – на ходу отозвалась Анюта.

– Можешь не торопиться, я в город поросенка не повезу. Оставайся дома.

– Мамочка! Я за секунду! – взмолилась девочка.

– Нечего людей задерживать, – отрезала мать и, уже обращаясь к водителю, крикнула: – Митрофан, трогай!

– А как же Митька? – спросил сидящий за рулем мужик.

– Мимо фермы будешь ехать – остановишь, оттуда его заберем.

Пока матери помогали взобраться в кузов, Анюту поманил сосед дядя Ваня, резко перегнулся через борт, схватил за руку и быстро втащил наверх, спрятав у себя за спиной.

Машина остановилась у «Госфотографии», пассажиры полезли из кузова. Здесь только Ирина заметила свою дочь. Смерив ее быстрым взглядом, с едва заметной лаской сказала:

– Давай руку, пойдем умоемся.

Пока женщины у единственного коридорного зеркала поправляли прически и расправляли на груди стеклянные бусы, а мужики смахивали переходящей по кругу щеткой осевшую на пиджаки и брюки дорожную пыль, Анюта отмывала лицо, шею и руки. Народ никак не мог успокоиться от торжественности момента, от тряской езды по дороге с шутками и частушками.

– Галина, подай расческу.

– Да куда она тебе, Григорич? Ты ж смолоду лысый ходишь.

– Мишка, вспомнил, как та казачья начинается, на обратном пути затянем…

– Товарищи, – ворчал работник фотоателье, – ну, давайте уже начинать. У меня рабочий день закончился, по вашему делу здесь задержался, а вы так несерьезно.

Возвращались с песнями, гудящий мотор полуторки не мешал веселому настрою. Вечер на этом не закончился, поездка стихийно переросла в вечеринку. Родители привели Анюту домой, а сами, собрав нехитрую закуску, пошли в гости.

Наскоро поужинав и перекрестившись на икону, девочка прошла в комнату. Федор еще не вернулся с белогорского праздника, а Маруся, старшая на два года сестра Анюты, уже лежала в кровати и слушала бабушку Ганну. Старушка остановила свое повествование, обернулась на шорох занавески. Дождавшись, пока Анюта разделась и залезла под одеяло, продолжила:

– Наступит такое время, когда не будут различать мужчину и женщину…

– Да как же это, бабушка? – удивилась Маруся. – Ведь мы юбки носим, а мужики – штаны, у нас длинные волосы, а у мужиков – короткие.

– В Писании так сказано, – отвечала бабушка, – я уж этих времен не застану, а вот вы увидите. Война придет с восход-солнца. Засуха будет длиться несколько лет кряду. Океаны и моря останутся, а та вода, которую пить можно, вся исчезнет. Золото ничего не будет стоить, а вода станет самым дорогим на земле. Люди будут бродить по пустыне, увидят блеск и подумают, что это блестит вода, но находить будут вместо нее одно только золото и проклинать его будут.

Девочки замерли, сдерживая дыхание и боясь пропустить хоть одно слово. Натягивая по подбородок одеяла, они чуяли страх за себя и за всю землю.

Старушка говорила:

– Первый конец века был от воды. Жил в то время один праведный человек – Ной. Люди набрались столько греха, что Господь решил наказать их и обрушил Небо на Землю. Вода затопила всю Землю, а Ной, предупрежденный Господом, успел построить ковчег и собрал в нем свою семью и всю скотину сухопутную. Ной с семьей спасся, а когда вода сошла, то выпустил всю