Тайна князя Галицкого - Александр Прозоров

– Мне бы лучше не грехи, а монастырь сей от ляхов отмолить, – невольно втянув голову в плечи, ответил воевода. – На кресте клялся от ворога его уберечь… И откуда они здесь взялись, проклятущие?! Тыща верст от Москвы, две тысячи от Польши! Как их в эту даль занесло, зачем? Чего они тут забыли?

– Смута… – кратко ответил Николай и рывком поднялся на ноги. – Где их ныне только нет?

– Стрельцы поедят, я их вам во вспоможение подошлю, – пообещал воевода и отправился к дому настоятеля.

Они столкнулись на мощеной дорожке: священник, понурив голову, брел к себе после обедни, торопливо перебирая четки и что-то нашептывая себе под нос.

– Молишься, отче?! – громко поинтересовался боярин Щерба, поравнявшись с отцом Германом.

– Думам предаюсь, сын мой, – вскинул на него глаза настоятель. – О грехах наших и доле, что надлежит принять с надлежащим смирением.

– Пойдем со мной, отче, – позвал настоятеля воевода и повернул к угловой башне, ближней к реке. Распахнул жердяную дверь, что висела на полосе толстой бычьей кожи, шагнул внутрь, открыл плетеный люк, обшитый понизу коровьей шкурой. Кивнул на вкопанную глубоко в песок клеть с несколькими бочонками и парой корзин: – Вот, весь наш припас огненный, что остался. Вели его достать да наряду отнести. Пусть пользуют. На место же сие сложи все ценное, что там у тебя под алтарем припрятано, да прочие сокровища монастырские, какие вместятся. Токмо к делу сему приставь монахов самых доверенных и богобоязненных! А опосля к воротам с рогатинами отправь.

– И что потом? – не понял его священник.

– Крышку в клеть пусть вколотят поглубже да закопают сверху! – повысил голос боярин. – Нешто не знаешь, как схроны сии делаются? Закопай да сверху навоза всякого, али сена, или еще чего накидай. А лучше сундуки притащи, мешки с зерном или еще какое добро, что пограбить можно. Тогда глубже рыться не станут. Тут песок везде, в песке тайники не строят. Лучше того башню запалить, когда ворвутся. Но сие выйдет, токмо если живой кто к часу нужному уцелеет.

– Так плохо все, боярин? – Четки застыли в руках настоятеля.

– Осторожность не помешает, отче. Нельзя, чтобы святыни христианские безбожникам в руки попали. Надругаются, опозорят али того хуже… Лучше спрятать.

Священник медленно перекрестился и кивнул:

– Сделаю, боярин. Списки новые в храме оставлю, а святыни все укрою, не беспокойся.

– Песка только не жалейте… – кивнул боярин Щерба, задумчиво оглаживая бороду. Повел носом на соблазнительный запах свинины с гречкой, недовольно рявкнул: – Карасик! Ты где?

– Несу, боярин! – отозвался из дверей трапезной холоп, двумя руками удерживая объемистую миску.

За прошедшие годы слуга заметно изменился. Скуластый безусый мальчишка раздался в плечах, обзавелся мелко вьющейся рыжей с проседью бородой, лицо покрылось морщинами. На вид – лет пятьдесят, не менее. Прежними остались лишь глаза: карие и хитро прищуренные, с длинными черными ресницами. Одет он был в байдану из крупных – палец в отверстие пролезет – колец, в коричневые свободные шаровары и смятые в гармошку почти до щиколоток сапоги.

– Вот, горяченькая, с пылу с жару. – Подбежав ближе, холоп растерянно закрутился, свернул к поленнице, поставил миску на край, придвинул посеченный поверху чурбак и отступил в сторону, приглашая к угощению: – Милости прошу, боярин!

– Давай… – Расстегнув поясной чехол, воевода достал серебряную с чеканкой ложку, сел на колоду, переставив миску на колени, зачерпнул несколько ложек – и отставил обратно на низкую поленницу: – Не хочу, забери. Кусок в горло не лезет.

Холоп такому пренебрежению только обрадовался и стал наворачивать кашу сам. Воевода же рывком поднялся, вошел в башню, по лестнице, поставленной внутри, поднялся наверх, на площадку. Стрелец, сидевший до того на краю перил, привалившись к угловому столбу, увидев командира, рывком поднялся, поддернул пищаль, поставил перед собой.

– Что у тебя тут? – Боярин тоже облокотился на столб, поверх которого когда-то должна была лечь кровля, да теперь, похоже, не судьба. Вид с высоты сосновых крон открывался красивый. Купола церквей в далекой Ваге, что стояла в десяти верстах выше по реке, смолистые боры окрест, знойными днями испускающие столь едкий запах, что в горле першило, извилистое русло, испещренное вытянутыми песчаными отмелями.

Песок, песок, везде песок. Ни рва из-за него не выкопать, ни стены им не замазать, ни погреба в нем не вырыть… Одно хорошо – колодцы делать легко, да вот воду из них вычерпать невозможно. Струится из стен, ровно через решето.

– Поутру костер тати запалили, – доложился караульный. – Те, что ниже по реке дозором стоят. Приглядывают, чтобы не сбежали. Вестимо, и поближе к стенам кто-то таиться может. И под берегом, и в лесу. Но тихо сидят. Опасаются, чтобы из пищали не стрельнули. Я намедни одного подбить пытался, да токмо промазал. Далеко.

– Под берегом? – глянул вниз боярин Щерба, скользнул взглядом вверх по течению. – Под берегом – это мысль… Молодец!

Он шустро скатился по ступеням вниз, едва не сбив с ног чернецов, уже почти освободивших крохотный пороховой погреб, схватил одного за плечо:

– Гвозди у вас в обители есть? Штук пять, в четверть пальца толщиной. – Воевода слегка развел пальцы, показывая нужный размер.

– Э-э-э… – почесал в затылке монах и кивнул: – Отец Никодим у нас за плотника. Должен иметь.

– Неси! Скажи, я велел. И молоток тяжелый прихвати… – И боярин ободряюще прихлопнул монаха по спине. – Давай, шевелись, отче! Утро уходит, можем не успеть. А вы чего, еще не наелись? – развернулся он к стрельцам, что степенно, не спеша, опустошали всемером один общий котелок. – Хватит брюхо набивать, пора за службу браться. Четверо охотников мне надобны для дела опасного, но зело важного. Решайте, служивые, кто удалью превыше прочих горазд будет?

– О, Тимофей, то по твою душу воевода пришел! – Тут же выпихнули вперед парня лет двадцати двое таких же молодых стрельцов. – Ты ведь вчерась о славе великой сказывал?

Они довольно заржали, видимо, вспоминая разговор.

– А чё, и пойду, – передернул плечами остроносый воин, все лицо которого усыпали яркие веснушки. Кафтана на нем не было, и сквозь плотно стянутую за спину и заправленную в шаровары рубаху проступали ребра. Всем своим видом стрелец напоминал годовалого волчонка: длинномордого, вечно голодного, любопытного до храбрости, быстрого, но неопытного. – Чё делать надоть, боярин?

– Чё-чё? – поддразнил его Щерба Котошикин. – Знамо че. Ляхов бить. А вы, ухари веселые, чего мнетесь? Нешто бросите друга своего?

Молодые стрельцы переглянулись, один пожал плечами, другой тоже, старательно облизал ложку. Первый согласно кивнул: