«Корабль изуверов» (скопцы-контрреволюционеры) - Владимир Холодковский

Все разошлись давно. Допевает на столе самовар свою комариную длинную песню. Вкруг стола — вернейшие, приближеннейшие: немного — человек пять-шесть.

На дряблых одутловатых лицах — тень заботы и страха… Тягостное молчание прерывает вздох хозяйки, Лизаветы Яковлевны:

— Да, худые времена… И очень нам в вере нашей надлежит осторожность держать. Того и гляди — проследят, нагрянут, схватят, ушлют…

— Не это страшно… Не судьбы своей, а языка, своего бояться нам надобно. И клятву свою паче жизни беречь!..

— А уж нет-ли средь нас маловеров, да отступников? Ох, чует сердце беду…

— Никто, как бог!.. Помните только, братья и сестры: в случае чего — молчок да отказ!

Человек с голым черепом и реденькой, словно выщипанной, щетинкой сивых усов наставительно поднял вверх палец и, строго оглядев всех, повторил:

— Отказ да молчок!.. Спросят о чем — «знать, мол, не знаю». На очной ставке встретитесь — друг друга не признавайте: «в первый раз-де вижу»… Тайн корабля нашего не раскрывайте — где молимся, где богу радеем! Спросят о «печати» вашей — имен не сказывайте: валите все на стариков умерших, на прохожего странничка, на цыгана в лесу… А главное: как на допрос поведут — смотри следователю прямо в глаза. Так-то легче врать, не краснея… Советую каждому подготовиться, пока время есть. Делайте сами ежедневные упражнения перед зеркалом: чернильным карандашом нарисуйте на переносице точку и учитесь глядеть на нее, не сводя глаз… Помните: хочешь быть смелей — ври в глаза!..

— Ох, времена антихристовы! И скоро ли господь смилуется?!

— Не ропщите, матушка, Лизавета Яковлевна, — перебивает хозяйку мрачный старик-сторож из милиции, — теперь уж сбываются сроки: в Балтийском море аглицкие корабли стоят…

— Какие там аглицкие корабли, Василий Кузьмич! Слыхали уже… — морщится сивоусый человечек и машет рукой нетерпеливо, почти сердито: — дело идет о нашем корабле: куда плывет он, куда принесет его разбушевавшееся море житейское?.. Высока волна испытания твоего, господи, спаси и помилуй!..

— Помилуй и спаси! — обеими руками крестится, бормочет старуха у погасшего самовара.

В окно заглянула луна, выплывая из за домов — ущербная, тяжелая, багряная… На дворе лязгает цепь: — тихим, долгим воем встречает ночь старый и злой пес.

— Ох, чует, чует беду…

Он был прав, старый дворовый пес Лизаветы Тупиковой. Не зря щемило предчувствие дряхлое иссохшее сердце его хозяйки. И сивоусый туполобый старик с желтым неживым лицом — недаром с такой тревогой силился заглянуть он в чреватое близкими бурями будущее той странной кучки людей, которую он образно именовал «кораблем»…

Уже чувствовалось: если это «корабль» — то где-то в днище его уже открылась течь… И пусть еще незаметен пока, но уже близок и неизбежен крен.

С некоторых пор опытное ухо «кормчего» смутно улавливало толчки каких-то подводных камней. С некоторых пор чьи-то внимательные глаза неотступно следили за домом на Ковенском переулке. И чей-то острый, проницательный ум медленно распутывал таинственную паутину, протянувшуюся отсюда в другие заречные районы города, в рабочие кварталы, в предместья и дальше — за город, на десятки километров, в ближние и дальние ленинградские деревеньки…

ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ.

Летом 1927 года деревенский паренек лет семнадцати робко переступил порог Урицкого районного отделения милиции.

Он просил совета и помощи: его дядя, Петр Пивдунен, из дер. Волосово, не платит ему, Андрею Пивдунену, 130 рублей по исполнительному листу.

— Я у него два года в хозяйстве работал, а он мне ни копейки не заплатил, да еще выгнал. Пришел я с поля, голодный, промок до костей, а тетка говорит: «почини мне сапог!» Я говорю: «хоть поесть то сперва дай!..» А она рассердилась, дяде нажаловалась. Набросились они на меня вдвоем: «уходи, — говорят, — дармоед»!..

В милиции заинтересовались этим случаем. Расспросили, на каких, собственно, условиях работал Андрей у своего дяди. И тогда паренек этот, волнуясь и запинаясь, рассказал:

— Условие… было такое условие… Но если-бы я знал, если-бы я понимал, что он требует — разве я на это пошел бы?.. Искалечил он меня на всю жизнь. Искалечил и, как собаку, выгнал!.. Я расскажу, я все расскажу…

И вот какую правду поведал о волосовском богатее Петре Пивдунене его племянник Андрей.

Андрею едва минуло 14 лет, когда дядя предложил однажды его матери отдать ему Андрея на воспитание.

Долго-ли нужно было уговаривать вдову-беднячку, у которой на руках, кроме Андрея, еще двое ребят? Она с радостью согласилась на лестное предложение благодетеля-родственника.

И Андрей переехал к дяде. Дав мальчику время обжиться и попривыкнуть, Петр Пивдунен однажды вечером сказал ему:

— Слушай меня — я тебе худое не посоветую. Придет час — ты нам с теткой глаза закроешь и будешь ты тогда здесь полным хозяином и наследником. Все тебе останется — и дом, и лошади, и скот… Только один у нас с тобой уговор должен быть: согласишься — будет все, как я говорю, не согласишься — иди обратно к матери на нужду и работу…

Андрей, чувствуя себя на седьмом небе, готов был согласиться, на что угодно. Однако, когда дядя сказал ему, в чем заключается условие — он испугался. Впрочем, лишь на минуту… Дядя был так ласков и добр, так убедительно успокаивал, что это «совсем не больно», уверял, что после «этого» он станет гораздо здоровее:

— Мерин, и тот, гляди, какой спокойный становится… А человеку от этого — одна польза. Ведь и я такой!.. Веришь мне теперь? Потому и уговариваю, что добра тебе хочу…

И Андрей согласился. Он согласился — оскопиться: в этом и заключался «уговор» его с дядей.

То, что последний произвел над ним эту операцию, Андрей, разумеется, должен был сохранить в тайне. Но вряд ли 14-летний мальчик мог отдавать себе ясный отчет в происшедшем. Он запомнил только мучительную боль, которую, вопреки дядиным уверениям, ему пришлось перенести при операции.

Лишь со временем, года черев три, когда подошла пора возмужалости Андрей стал понимать, какое непоправимое уродство выделяет его среди его сверстников. Он почувствовал себя получеловеком. Он понял не только, чего он лишился, — он понял и то, что ничего не приобрел, что ни одно из дядиных обещаний не сбылось, что Петр Пивдунен обманул простачка-племянника. Вместо обещанного покоя и здоровья — эта операция принесла ему дряблые мускулы, хилость и слабосилие; вместо сладкого житья приемного сына — каторжный труд батрака, обреченного гнуть спину на разжиревшего старого скопца, который, заполучив себе усердного и бесплатного работника, с этих пор почил на лаврах откровенного безделья.

Но Андрей продолжал молчать — ради будущего. Ради мечты о наследстве: о дядином полукаменном доме, с расписными воротами; о щегольской бричке, какой во всем Волосове не сыщешь; о дядиных амбарах и закромах, полных всякого добра и благополучия… Все это достанется ему, Андрею, — так обещал дядя.

Мы уже знаем, что Петр Пивдунен поспешил разочаровать племянника и в этой последней и главной надежде: он выгнал его, явно придравшись к первому удобному поводу.

Почему? Не потому ли, что какая-то определенная тайная цель его была уже достигнута и что приманка «наследства» могла теперь пригодиться для новой затеи?..

Так благоразумный рыболов, сняв с крючка пойманную рыбешку, снова закидывает удочку, с той же самой уцелевшей наживкой: — а не клюнет-ли еще одна?!.

Немного времени понадобилось, однако, следственным властям, чтобы убедиться в том, что Петр Пивдунен — лишь один из многих, и что дело идет не о единичном гнусном факте оскопления молодого парня, а о чем-то худшем: о систематической тайной деятельности целой организации, о существовании под самым Ленинградом, среди финского населения, организованной секты скопцов или скакунов-«севролайнен».

Что в этой местности еще в дореволюционное время проживало немало скопцов — это было общеизвестно. Но кто мог бы подумать, что эти мирно «доживающие свой век» старики после революции с новой прытью примутся за пропаганду скопчества, а главное, что найдется в послереволюционной советской деревне молодежь, которая поддастся этой изуверской агитации?

Разрыв Петра Пивдунена с племянником Андреем был маневром опытного соблазнителя, провокацией, рассчитанной на то, чтоб освободить место «единственного наследника» для следующей жертвы.

Александра Лаврикайнена скопцы «купили» еще дешевле: за пару брюк и новый пиджак…

Показания этого двадцатилетнего юноши-скопца исключительно интересны и имели существенное значение в деле раскрытия скопческой организации.

Александр Лаврикайнен с детства вырос в обстановке, насыщенной скопческими настроениями. Он помнит, что еще ребенком, бывая у своей покойной бабушки-скопчихи, он присутствовал на молениях и «прыгал» вместе со взрослыми.