Избранницы Рахмана - Шахразада

Вот там-то, при дворе халифа Гаруна аль-Рашида и увидел юный Рахман удивительного странника и рассказчика Синдбада. Тот был уже, конечно, немолод, но необыкновенно силен и столь же необыкновенно уверен в себе. Весь вечер, пока длился пир, знаменитый странник молчал, лишь морщился, когда зурна за стенами дворца взревывала слишком громко. Но мальчику все же удалось разговорить Синдбада.

Уже давно на город опустилась ночь, остатки изобильных яств были убраны, и вниманием гостей завладели танцовщицы и музыкантши. Но двое таких разных на первый взгляд собеседников не видели ничего вокруг. Ибо заняты были разговором. Судя по блеску глаз Рахмана, он узнавал нечто, необыкновенно важное для себя. Но если как следует присмотреться к выражению лица Синдбада, то становилось видно: он получает не меньшее удовольствие, чем юный царевич.

После этой встречи Рахман решительно заявил отцу, что мечтает стать великим путешественником. Он стремится к славе, которая пусть и не затмит славу Морехода, но хотя бы позволит стать на одну ступень с ним. Отец, царь Сейфуллах, следует отдать ему должное, не высмеял сына. Наоборот, он вполне серьезно отнесся к этому решению десятилетнего Рахмана.

– Да будет так, наш мудрый сын. Нас беспокоит лишь одно – достойный Синдбад отправился в первое странствие уже будучи человеком весьма ученым. Ты же совсем ничего не знаешь о мире. Быть может, следовало бы вначале приступить к изучению наук, без которых не должен мыслить себя ни один путешественник и мудрец?

– Ах, отец, я уже думал об этом… Но чтобы стать поистине большим ученым, надо совершенствоваться долгие годы, и все громкие открытия успеют сделать… И мне не достанется славы даже на медный фельс. А ведь я мечтаю стать великим и знаменитым.

– О наш мудрый сын! Мы обещаем, что слава и почет непременно найдут тебя. Некогда, при твоем рождении, звезды нам пророчили: ты станешь столь велик, что мы с царицей будем гордиться мудростью нашего сына.

– Я слышал об этом, отец!

– Сейчас же, сын, тебе необходимо стать не только самым пытливым, но и самым образованным из всех, дабы, отправившись в странствие, не только сделать удивительное открытие, но и понять, завесу какой тайны приоткрыл перед тобой Аллах великий и милосердный!

Рахман покорно склонил голову, соглашаясь с мудрыми словами отца.

И не было с того дня ученика более усердного, чем царевич Рахман. Шесть долгих лет посвятил он занятиям с учителями и мудрецами. Одолел все книги в дворцовой библиотеке, не обойдя и сокровищницы знаний дивана. И вот настал день, когда советники, подошедши к трону, пали перед царем ниц, ибо ученик стал равен им в познаниях.

– О повелитель! Да хранит тебя небесный свод!

– Мы слушаем вас, мудрые учителя нашего сына!

– О владыка, ты поручал нам раскрыть перед царевичем Рахманом все тайны знания, ведомые нам. Твое повеление исполнено!

Царь удивленно улыбнулся, в глубине души надеясь, что царевич, однако, знает не все, что ведомо мудрецам.

– Не удивляйся, мудрейший из правителей. Ибо Рахман-царевич может хоть сию минуту командовать войском, превосходя даже военачальников в стратегии. Разум же его столь искусен, что ему не составит труда сочинить и изящное стихотворение, и затейливую математическую загадку.

– Но это лишь изощренный разум. Не так ли, мудрые учителя?

– Его чувства не менее развиты, чем разум… Ибо ему далась музыка столь же легко, как и поэзия. Под его пальцами струны уда поют человеческими голосами, а мелодии, что рождаются в душе царевича, неслыханно хороши и сложены словно в один миг.

– Так, значит, вы довольны, о мои советники?

Что-то в голосе царя заставило насторожиться первого советника. Он проговорил уже более спокойно и задумчиво:

– Конечно, о царь, Рахман-царевич – лишь второй сын твоего величества. Он станет твоему наследнику Файзулле замечательным советником…

– О нет, несчастнейший, не того мы боимся, что дети начнут спорить из-за трона. Ибо мы и сами видим, что Рахман ищет лишь знаний, а Файзулла – власти. И потому не этого мы опасаемся. И не об этом сейчас спрашивали вас, о мудрейшие из мудрых…

– Но о чем же беспокоишься ты, о великий?

– Мы тревожимся о том, что мальчик вырастет ученым сухарем, не изведав радости конной скачки, боя на мечах, легкого бега, радостного порыва ветра, ударившего в лицо на отвесном склоне горы…

– О могущественный, – с некоторой даже обидой в голосе ответил наставник воинских искусств. – Но как же мы могли не позаботиться и об этом? Юноша недурно фехтует, отлично ладит с любой лошадью… Он знает окрестные горы, как свои пять пальцев, а проводником для иноземных путников может стать хоть завтра.

– Что ж, достоинства нашего сына нас радуют, радуют и успехи. Но кто из вас, о мудрейшие, задумывался о том, что царевичу Рахману исполнилось шестнадцать лет? И что это тот возраст, когда тяга к женщине в здоровом теле может перевесить тягу к любым знаниям?

Мудрецы молчали. О нет, аскетом не был ни один из них. Но они просто так привыкли к тому, что Рахман еще мал, что даже не удосужились задуматься о такой мелочи, как здоровье юноши, который был вверен их попечению.

Дабы не затягивать паузу и не длить неприятный момент, заговорил первый советник:

– Увы, наш мудрый царь, ты прав. Никто из нас не вспомнил о том, что мальчик совсем вырос, и что женская ласка может быть ему куда нужнее, чем любые знания.

Царь лишь молча смотрел на говорящего. Советник понял, что, начав эту речь с покаяния, пора рассказать царю, как решить задачу. Пора, но только как это сделать, советник не знал. Неожиданно вперед выступил звездочет. То, что не известно мудрецам, ведомо звездам. И потому, как только смолкали голоса земных знаний, возвышался глас знания небесного.

– Позволь, о великий царь, сказать, что твой прекрасный сын, наш подопечный, – не совсем такой юноша, как какой-нибудь мальчишка с улицы. И потому звезды осторожно, быть может, так, что нам самим было это неведомо, удерживали нас от этого шага. Теперь же светила заговорили устами твоей мудрости. И мы вправе сделать так, чтобы Рахман-царевич стал в любви столь же искусен, сколь он искусен в иных знаниях и умениях.

Властелин с некоторой опаской посмотрел на звездочета. О нет, царь Сейфуллах вовсе не хотел, чтобы юноша стал приверженцем мужской любви. И звездочет это хорошо понял, улыбнувшись чуть снисходительно.

– Ты не так понял меня, о владыка. Или я, недостойный, не так выразился. Ибо никто из нас, зрелых мужей, не вправе учить юного царевича удивительному искусству любви. Однако наложницы твоего гарема, говорят, весьма искусны и умелы.