Гур-гур вместо музыки - Владислав Мирзоян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я схватился за них. Почему – не знаю.
Скандалы с главным редактором – хоть их и разруливал Гуревич – опускаю.
*
Драматургия была проста.
Тёплое цветное пятно – квартира Лили,
цветное пятно – съёмная однушка Марка, где он шил свои штаны.
И между ними – пропасть – огромный чёрно-белый город,
где уже закипало это дикое торжище и хаос перестройки.
Марк должен был шить штаны, потом ехать на толкучку их продавать и раствориться в безликой толпе.
Лиля должна была печь торт в д. р. Марка и ехать к нему мириться, но никуда не доехать.
Но в жизни – я их решил помирить.
Гуревич всё это утвердил по телефону.
*
Я не помнил советского документального фильма,
где героиня переодевалась бы в кадре.
И я, как лис за курицей, ходил за Лилей и всё думал – как бы так её уболтать.
И неожиданно – получилось.
Эпизод вышел целомудренный – она сняла с себя спортивный костюм, осталась в белых трусиках и бюстгальтере, одела джинсы, свитер
и вышла с тортом из дома.
Я понимал – этот эпизод вызовет скандал, но мне очень хотелось это снять.
В паузе Гуревича в телефоне, слышал, как он морщится.
*
Второй эпизод, который должен вызвать скандал,
я снял специально для отвлекающих целей —
это был какой-то митинг, где страшно полоскали КПСС.
*
И третий эпизод, который я снял ещё в Ленинграде, про запас – в крематории горел человек.
Снимать это запрещено, но я просочился.
Разумеется, стоял малюсенький кусочек,
замедленно доведенный до, как мне казалось, образа.
*
Гуревич обещал прилететь в Новосибирск, но не смог
и в Москву я привёз уже готовый фильм.
*
И, конечно, я сначала показал его на Курсах Гуревичу.
Сразу после он утащил меня в какую-то аудиторию, закрыл дверь и обнял.
А что мне ещё было нужно?
Но сделал три поправки…
*
По поводу переодевания героини:
– Если спал с ней – выкинь. Дешёвка… И вообще – это не метод. – Я не спал с ней
Как он обрадовался!
*
А ведь я мог и обмануть.
А он мне поверил.
А он был очень недоверчив.
Он был мнителен.
Как человек, которого много обманывали.
И я его не обманывал. Я не помню, чтобы я его обманывал.
И с какого-то момента я понял, что и он никогда не врёт мне.
И как было просто.
*
По поводу горящего человека в финале:
– Символятина. Опять за своё. Не трогай ты смерть. Когда-нибудь ты поймешь – нельзя, нельзя этого делать. Взял – и в самом конце хороший фильм обосрал.
*
Реакция на митинг был такая:
– Ты что – дурак?
– Скажут – убери, я и уберу
– Соображаешь… Но – переборщил. Можешь и сильно разозлить. Ещё пару лет назад за это можно было сесть… дави на то, что это не ты сказал – это народ говорит. Дух времени и всё такое… если тебе интересно моё мнение – слабоватый эпизод. Прямолинейный. В лоб кувалдой. Это текст листовки. А листовки пишут демагоги. Сверху хорошая картинка, ничего фонограммка. Но не пахнет он кино.
Он был очень точен в оценке фильмов.
Это был не профессионал. Это был профессионалище.
*
Но его отношение ко мне изменилось —
оно стало теплее и доверительнее.
Он стал делиться со мной личным.
Казалось – Леня, говорун, душа нараспашку – он был очень скрытным.
Как человек, которого много били.
*
Министр
И пошёл я сдавать свой первый фильм…
*
Сейчас этого уже никто и не поймёт.
Госкино было два – РСФСР и СССР.
Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.
*
Надев костюм и галстук, и взяв яуф – жестяное ведро с крышкой, в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев, я приехал в Госкино РСФСР.
Начальником тогда был Проценко Александр Иванович —
по уровню – министр.
– Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, – предупредил Гуревич, – Он меня сильно не любит.
*
Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку —
рослую, красивую девушку с длинными ногами,
попросив одеть юбку покороче.
А, может, она и сама одела.
*
Это было нервно, долго, нудно – наконец просмотр.
– А это кто? – спросил Проценко про девушку
– Подружка моя, – нагло ответил я.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.
*
Фильм кончился.
Обычно – говорили редактора, главный редактор. Последним министр.
Это и был приговор.
– А что – хороший фильм, – удивлённо сказал Проценко, нарушив все регламенты.
Редакторы сразу закивали.
– Пошли ко мне, – сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.
Вместе с моей подружкой.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка – ещё больше.
*
Я должен был сдать фильм любой ценой.
Иначе – горел квартальный план студии, премии и пр.
Кто из редакторов подал голос про «голую бабу в кадре».
У Проценки было хорошее настроение:
– Никакая она не голая, – возразил Проценко, – Трусы, лифчик – всё так… деликатно.
Чудо – голую бабу проскочили.
*
– А человек горит? Какое надругательство! – и так далее…
Тут начались самозабвенные монологи редакторов о смысле жизни, смерти, долге режиссёра перед жизнью и смертью и пр.
– Все помрём, – задумчиво сказал Проценко, – Пусть останется.
Знал бы он – крепкий мужик – совсем немного ему осталось.
Монологи закончились.
Второе чудо свершилось.
*
– Ну… митинг этот – я не обсуждаю, – нахмурился Проценко, – Давай так – Партию нашу я никому трогать не позволю – выкидываешь митинг, я подписываю бумаги.
Третье чудо свершилось.
*
Но какой чёрт меня дёрнул за язык сказать:
– Я ничего переделывать не буду
*
Кулак
Проценко удивился.
Министру – какой-то студентик говорит нет.
– Ты что – спорить что ли со мной тут собрался? – сильно удивился Проценко, – Как Курсы называются?… При Госкино. Это мои Курсы. Сейчас позвоню Кокоревой – она тебя выгонит.
– Ну… звоните, – и земля поплыла под стулом.
– Да нет… – передумал Проценко, – … я не буду Кокоревой звонить. Я мастеру твоему позвоню. Чтоб фильм за тобой переделал, – он так и сказал – «за тобой» – как дерьмо убрал, – Кто там у тебя мастер?
– Гуревич, – сказал я.
И вспомнил, что говорить этого не следовало.
*
– Ах, этот!… Понятно всё! – откинулся в кресло Проценко, – Значит – диссидентский капитальчик себе зарабатываете? И потом – страдальцами – на историческую родину?… Значит – так! Бабу голую убрать! Гроб убрать! Митинга этого – чтоб духу не было!… Нет… – редакторам, – … завтра – ещё раз фильм просмотрите – и полный список поправок мне. Свободен! – и занялся бумажками на столе.
*
Редактора ликовали. Подружка моя сидела пришибленная.
Всё геройство меня покинуло:
– На какую историческую родину? – зачем-то залепетал я.
– А-а! Не хотят они с Гуревичем на родину, – объяснил Проценко редакторам, – В Америку хотят…. Наше государство их кормит, поит, обувает, учит. А они – на государствен-ные же деньги – страну грязью обливают.
Я уже не сопротивлялся – так, вяло вякал:
– А где это я страну обливаю? Я про партию сказал.
– Рот закрой мне тут – про Партию!
– И то – не я сказал – народ. В народе зреет… – и тут я случайно попал в какую-то точку, видимо, созвучную идеям Проценко.
– Это не твоего ума дело! Партия разберётся! – усмехнулся, – Гуревич, небось, надоумил? – редактору – Иру Кокореву вызови. Что она там смотрит? Гнездо какое-то диссидентское развели!
*
Космонавтом вместе со стулом я плавал в тошной невесомости.
Мало – я сам утопал, так я ещё и Гуревича топил. И директора Курсов.
Которая ко мне очень хорошо относилась.
И это как-то придало мне сил:
– А при чём тут Гуревич?
– Что – скажешь, не он это делал?
– Он вообще к фильму не имеет отношения
Проценко удивился.