Пересечь границу - Марина Ясинская

За неделю до рокового срока в порту появилось российское судно.

На погрузившемся в сумерки причале собралась толпа: она дрожала, нервничала и сталкивала стоявших слишком близко к краю в воду. Тяжелой волной ударила в высокий борт пришвартовывающегося судна. Мощным потоком рванула на спустившийся трап. Потом замерла, дрогнула и стала медленно отходить назад. Команда корабля оказалась хорошо подготовлена к тому, что ее ждет — по ступеням плотным строем с оружием в руках спускался экипаж.

На причал сошел капитан — подтянутый темноволосый мужчина лет сорока пяти с седыми висками и удивительно ясными глазами. Сообщил, что примет на борт только двадцать пять человек. В первую очередь — граждан России.

Люди и не подумали расходиться, и сдвинулись с места только после того, как моряки, оцепившие корабль, приподняли дула автоматов.

Ждать чуда бессмысленно. Но Алекс все равно не ушла. Да, у нее нет российского паспорта, а в очереди — куда больше двадцати пяти человек. Но у нее осталось всего шесть дней, и если есть хоть малейшая возможность попасть на борт, она ею воспользуется.

Прошло около часа, когда над причалом разнеслись слова:

— Больше мест нет. Повторяю, больше мест нет.

Раздались крики и плач. Кто-то с причитаниями ринулся вслед за поднимавшимся по трапу командиром, кто-то отчаянно цеплялся за жесткие рукава черной формы моряков, просил, умолял.

Алекс не сдвинулась с места и не сводила взгляда с корабля. Вот оно — ее спасение, совсем рядом. Протяни руку — и дотронешься.

Матросов оцепления почти не было видно — их черная форма растворялась в черноте ночи; слабый лунный свет выхватывал из темноты только белые фуражки.

Моряки сновали между кораблем и зданием порта, деловито бегали вдоль причала. Перекидывались между собой короткими фразами. Потом стали не спеша бродить между не сводящими отчаянных глаз с корабля людьми. Перед некоторыми останавливались, что-то говорили.

Вот одна белая фуражка повела за собой кого-то. Из оцепления раздались редкие смешки и неразборчивые реплики. Белая фуражка остановилась на нижних ступенях трапа, и до Алекс донеслись слова:

— Какая, к чертовой матери, дисциплина? Когда мы отчалим, будет уже поздно. Не за борт же ее выкинут. Да если и за борт — она согласна на риск. Она вообще на все согласна. Так ведь? — обратился он к почти неразличимой фигуре, не отходящей от него ни на шаг.

Мгновенно ожившие люди бросились к оцеплению. Алекс, не раздумывая, рванулась вслед за ними.

Мимо нее проходили черные фигуры в белых фуражках. Некоторые останавливались, брали за подбородок, поднимали голову, заглядывал в глаза, что-то спрашивали. Она молчала, крепко стискивая зубы.

Лишь бы уехать. Лишь бы уехать. Лишь бы уехать.

Когда чья-то рука сжала ее ладонь и настойчиво потянула к кораблю, Алекс, не колеблясь, пошла вслед, низко опустив голову. Лучше не смотреть. Да и какая разница?

Она споткнулась на ступенях трапа и почти упала, но ее резко дернули вверх. Хрустнули суставы, заныло плечо.

Винтовые лестницы, люки и снова лестницы. Тяжелая дверь, крошечная полутемная каюта.

Ее подвели к узкой койке — она неуклюже села. Голову так и не подняла. Чья-то ладонь настойчиво надавила на ноющее плечо, и Алекс послушно легла.

— Спи, — услышала она тихий голос.

Моряк, забравший ее причала, оказался худощавым и молчаливым, со светло-карими глазами и коротко стрижеными волосами. Ему было двадцать пять лет, он был помощником командира БЧ-1, что бы это ни означало, и звали его Герман.

В первый день он заглянул в каюту ближе к обеду, кинул на стол термопакет с едой и поманил Алекс за собой. Проводил по короткому коридору к ничем не отличающейся от прочих двери и коротко пояснил:

— Гальюн.

Алекс молча смотрела на него. Видимо, недоумение отразилось в ее взгляде, потому что он спросил:

— Ты русская?

— Наверное, — неуверенно ответила Алекс.

Он хмыкнул и пояснил:

— Туалет. И старайся никому не попадаться на глаза.

Вечером снова принес еду. Почти ничего не говорил. А Алекс ничего и не спрашивала.

На второй день Алекс немного пришла в себя и поняла, что не может оттягивать неизбежное. Оно висело над ней дамокловым мечом и не давало покоя.

— Герман, — первой заговорила она, когда тот принес термопаек, — Герман, спасибо.

Долго молчала. Наконец выдавила из себя — через силу:

— Я не знаю, как тебя отблагодарить.

Неправда. Она знала.

Отвернулась. Ну вот и все.

Герман не отвечал

Тишина уже звенела от напряжения, когда Алекс не смогла больше выносить затянувшуюся паузу и обернулась.

Герман встретил ее взгляд и усмехнулся — криво и недоверчиво. Вышел, ничего не сказав. А Алекс, обжегшись об его холодный колючий взгляд, забилась в самый угол жесткой койки. В отчаянии глядела на закрывшуюся за Германом дверь, прекрасно понимая, что ничего не сможет ему объяснить. Не поверит он — не после того, как она с готовностью пошла вслед за ним с причала.

Герман появился уже под вечер, с тощим матрасом в руках. Алекс все-таки не выдержала:

— Герман, — начала она. Помолчала, пытаясь подобрать слова. — Послушай… Понимаешь, я…

Слова не шли.

Герман долго стоял, пристально глядя на нее сверху вниз — словно старался что-то разглядеть. Потом неожиданно кивнул и вышелю

Вернулся поздно ночью. Тихо, стараясь не шуметь, закрыл дверь. Раздевался, не включая свет. Только Алекс все равно не спала. Зная, что предстоит, она не могла заснуть. Дождалась, когда Герман улегся на тощий матрас на полу, глубоко вздохнула — и спустилась к нему с жесткой койки.

Замкнутое пространство полностью изменяет течение времени. То, на что в обычной жизни требуются месяцы, в крохотной каюте происходит за какую-то неделю.

Прошло всего несколько дней, и Алекс перестала вздрагивать при звуке открывающейся двери, а Герман перестал отмалчиваться и смотреть словно бы мимо нее.

Долгие часы они скрашивали разговорами. Сначала Алекс рассказывала Герману про маленькую Россию — несколько кварталов на окраине индустриального города Вирджинии, в которых она росла. Про маму, которую она никогда не видела, про далекий грохот взрывов, к которому привыкаешь. Про порт, про бессонные ночи, про ожидание корабля. И гораздо позже — про консульство.

Герман всегда внимательно слушал. Потом стал рассказывать сам. Про семью, про то, как четырнадцать лет назад его младшего брата вместе со всеми семилетними детьми забрали в ВУЗТы, воспитательные центры закрытого типа, призванные заменить семью, не справляющуюся с воспитанием детей. Там, в изоляции от пагубного влияния окружающей среды, подальше от наркотиков и преступности, их растили до полного совершеннолетия, прививали ответственность, порядочность, сознательность, патриотизм и прочие бесценные качества. Герман говорил, что за прошедшие годы связь с братом как-то потерялась, что он ничего не слышал от него больше двух лет. Вспоминал, что первого сентября не увидишь больше на улицах взволнованных нарядных первоклашек с ранцами за спиной и гладиолусами в руках — ведь теперь ВУЗТы забирают детей каждый год.

Рассказывал про службу. Про то, как их крейсер патрулировал пролив Крузенштерна, когда разразился третий конфликт с Японией из-за Курильских островов. Про то, как в составе миротворческих сил они курсировали вдоль берегов Коста-Рики, Панамы и Колумбии во время карибских нарковойн. Про эвакуацию российских дипломатов из Нигерии в разгар вооруженного передела африканского нефтяного рынка после развала мультинациональных корпораций. Про сопровождение кораблей Красного Креста в погибающую от СПИДа Замбию, у которой не хватило денег купить у фармацевтических компаний лицензию на производство лекарств от ВИЧ-инфекции.

…Прошло две недели, и равнодушный, чужой и безразличный человек стал для Алекс почти родным, а его незаметная забота и сдержанное внимание располагали к себе все больше. Даже по ночам Алекс, наконец, перестал мерещиться на его месте седеющий офицер российского консульства. Только вот что стояло за этим — благодарность, привычка или что-то еще, она не могла понять. Да и не хотела.

А Герман дал ей новое имя, и оно навсегда заменило «Алекс». Сашенька. Саша.

Когда жизнь дарит тебе что-то хорошее, никогда не следует расслабляться, потому что за ее щедрость непременно придется расплачиваться.

Герман вернулся с дежурства на взводе, бросил термопаек, с размаху плюхнулся на койку и сцепил руки за головой.

— Черт! — с чувством выдохнул он.

Страх холодными пальцами вцепился в сердце и резко дернул вниз.

— Что случилось?

— Пришел приказ сменить курс. А мы всего в пяти днях от Питера!