Пленники - Гарегин Севиевич Севунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Измученный путник всегда с надеждой оглядывает человеческое жилье. То и дело по обеим сторонам дороги попадались деревни, и каждый втайне надеялся, что тут дадут передохнуть. Но нет, — деревни оставались позади, а пленные, потеряв всякую надежду, шагали все дальше, в неведомое.
Губы идущих потрескались от жажды, на грязных гимнастерках белой солью проступал пот.
Впереди показался утопающий в зелени поселок. В вечереющем воздухе носились ласточки, стрижи. Надо думать, где-то близко была вода. Но голову колонны повернули направо — село осталось позади.
Впереди виднелись длинные и низкие строения, должно быть животноводческие фермы. Около них бродили немецкие солдаты. Окружив нагруженную арбузами телегу, они выбирали из нее те, что поспелее. Вот один из солдат доел арбузный кусок. Швырнув корки в толпу пленных, он выбрал тяжелый арбуз, приподнял обеими руками и расшиб о колесо телеги. Немцы заржали: арбуз оказался гнилым. Солдат стал бросать в колонну розоватые мясистые куски. Онику удалось схватить один из них. Еще полетел в толпу мелкий арбуз. Кому-то из пленных он попал в голову, разом свалив его на землю. Солдаты загоготали.
Колонну разделили надвое и погнали в хлева. Оказалось, что они уже забиты пленными, приведенными сюда еще накануне.
В хлеву стоял терпкий запах навоза, человеческого пота, гнили. Пленные вповалку лежали на грязном полу, сидели вдоль стен.
— Посмотрим, друг, что за гостиницу нам предоставили, — с напускной бодростью сказал Гарнику Оник, переступая через порог.
— А ничего, скажу я вам! Иван, вон тут даже свободное место есть, — давай, присядем!..
Перешагивая через лежавших пленных, они пробрались к стене.
Драгоценный кусок арбуза, поднятый с земли, Оник держал под гимнастеркой, словно остерегаясь, как бы у него не отняли. Разместившись теперь со всеми, как он выразился, удобствами, он вытащил арбуз и разделил его на три равные доли.
Гарник хотел отбросить корку, но Оник предупредил:
— Ешь и корку, приятель, она тоже съедобная.
Соседи, заметив, что они что-то жуют, сразу окружили их. Но даже и корки были уже съедены, и Оник, виновато подняв руки, сказал:
— Все, друзья! Нечем поделиться!..
Один из подошедших был желт как мертвец — с огромными черными глазами, с орлиным носом.
— Да ты не армянин ли, дружок? — спросил Оник.
— Ого, опять земляки!.. Откуда только вы беретесь?
— Каждый откуда-нибудь берется, дорогой. Есть ли еще тут кто из армян? Да ты что стоишь, присаживайся к нам!..
Земляк не замедлил присесть.
— Как зовут тебя?
— Бабкен.
— Эх, был у меня дружок — Бабкен, на железной дороге работал. Каждый раз, приезжая в Ленинакан, я заходил к нему в гости. И всегда он угощал меня хашем[1]. Случаем, не ленинаканец ли ты?
— Нет, я из Тифлиса. Последнее время в Ашхабаде жил. Если ты бывал в Тифлисе, обо мне не мог не слышать, меня называли Бакенбардом… — И он впился в Оника взглядом, стараясь оценить впечатление, которое произведет это имя. Но Оник не жил в Тбилиси, и то, что парня звали там Бакенбардом, не произвело на него ровно никакого впечатления.
— Есть еще тут армяне? — спросил Оник.
— Имеются. Один, говорят, был даже комиссаром. Сейчас выискивает мышиную щелочку, чтоб спасти шкуру. Петлицы-то спорол, а голову, хе-хе, голову, как бы ему тут не спороли!..
Злорадство Бабкена не понравилось Онику и показалось подозрительным. Он внимательно вгляделся в желтое лицо тифлисца.
— Там они строили из себя героев — посмотрим, как здесь запляшут, — продолжал Бабкен.
— Кто? — недоуменно спросил Оник.
— Комиссары, политруки…
Гарник не вмешивался в разговор. Он перебинтовывал ногу. Но, услышав последние слова, поднял голову и пристально посмотрел на Бакенбарда.
Бабкен Касабьян, не замечая его, рассказывал, как находясь в армии, неделями просиживал на гауптвахте.
— Так что, братец, эти комиссары вот где у меня сидят! — он провел рукой по горлу и помолчал. — Подхожу к этому Варданову: «Ну, как дела, комиссар?» А он мне: «Здесь нет комиссара, кого вы имеете в виду?» «Нету? — говорю. — Очень жаль, а то можно было бы провести политзанятие». Вижу, — зубами заскрипел, хе-хе! Ничего, поскрипел, довольно!
Оник представил себя на месте Варданова и от души пожалел его. Какой же глупец выдал этому негодяю, что среди пленных находится комиссар? Общительный, не терявшийся ни при каких обстоятельствах, Оник вдруг смолк, — он не находил, о чем ему говорить с Бабкеном. Шаря глазами по углам хлева, он сказал только: «Жаль комиссара…»
— Жаль? А меня они жалели? Расстрелять хотели!.. За опоздание на четыре часа. Суд устроили, мерзавцы! Потом объявили: пиши, мол, Калинину, может отменит приговор.
Великанова не интересовал этот разговор Оника с незнакомым пленным (разговор шел по-армянски). Он отвернулся к стене. А Гарник уже не мог не прислушиваться. Ему было ясно, что за птица этот якобы известный некогда всему Тбилиси Бакенбард.
— Как же ты спасся?
— Слава богу, повезло, — взяли в плен.
Оник хмуро переглянулся с Гарником и опять замолчал. Потом с притворным безразличием обратился к Касабьяну:
— Что за комиссар, покажи-ка его.
— Отсюда не видать. С ним еще один сопляк из армян. Когда я разыгрывал Варданова, он все косился на меня. Щенок — не знает, кто такой Бакенбард!.. Захочу — сверну и ему шею как цыпленку.
— К чему это, приятель! Мы все тут должны помогать друг другу, — мирным тоном проговорил Оник. Но Бакенбард, все время поглядывавший по сторонам, вдруг вскочил, заметив кого-то.
— Вроде-бы тифлисская морда… Пойду-ка, проверю!..
Он отошел. Великанов спросил Оника:
— О чем вы тут балакали?
Оник шепотом передал ему свой разговор с Бакенбардом.
— А, вот оно что! — протянул Великанов. — Предатель! — заключил он. — Он и к нам подошел неспроста, — думал выведать что-нибудь.
— Ну и негодяй же! А жаль тех обоих — выдаст…
Не успел договорить Оник, как в хлеву послышались сдавленные крики.
— Что-то случилось, ребята, — сказал Оник, поднимаясь. — Должно быть, бьют кого-нибудь. Слышите — плачет! Погодите, сейчас разузнаю!.. — и Оник затерялся в толпе пленных.
Пробившись вперед, он увидел в углу хлева людей, склонившихся над скрючившимся на земле парнем. Парень крепко стискивал руками свой живот. Сквозь вопли и стоны Оник разобрал несколько слов, сказанных по-армянски.
— Что с ним? — спросил Оник.
— Кажись, отравился, — ответил кто-то.
— Пустите-ка, я погляжу.
Он склонился над земляком:
— Что с тобой, друг?
Мертвенное лицо парня перекосилось от боли. На секунду открыв глаза, он посмотрел на Оника:
— Ой,
