Поп Гапон и японские винтовки. 15 поразительных историй времен дореволюционной России - Андрей Аксёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения».
Удачное решение, учитывая, что прежние произведения продолжали издаваться немалыми тиражами.
Отношения писателя с его детьми всегда были непростыми. Льва Николаевича угнетало то, что старшие сыновья оставались глухи к пропаганде добра и бескорыстия. С дочерьми дела обстояли чуть лучше: Татьяна и в особенности Мария с большим вниманием и почтением относились к отцовским идеям.
К 1891 году деньги и имущество вызывали у графа такое отторжение, что он не готов был даже терпеть обладание ими. Он, уже избавившись от прав на свои произведения, решил разделить все свое имущество между женой и детьми: если имения не будут в собственности Льва Николаевича, значит, моральную ответственность за них будут нести новые владельцы.
Вся семья съехалась в имение. Мучительно долго сыновья, дочери и жена графа делили землю, дома и капитал. Все земельные участки были оценены, после чего их разделили на девять долей. Абсолютного равенства достичь, конечно, не удалось, и доли уравняли доплатами.
17 июня Толстой писал в дневнике: «Дома невесело – раздел». Детям не особенно нравилось участвовать в этом мероприятии, но отец напирал на то, что больше не может терпеть имущество в своей собственности. Маша, которая больше всех стремилась следовать по стопам отца, попыталась отказаться от своей части. Но тут братья и сестры возмутились и уговорили ее не артачиться: иначе все чувствовали бы себя подлецами. Маша заупрямилась, но в конце концов, когда через несколько лет решила выйти замуж, забрала свою долю.
Спустя почти 10 лет Льва Николаевича все еще продолжали мучать воспоминания о разделе:
«Мне теперь смешно думать, что выходит, как будто я хотел хорошо устроить детей. Я им сделал этим величайшее зло. Посмотрите на моего Андрюшу. Ну что он из себя представляет?! Он совершенно неспособен что-нибудь делать. И теперь живет на счет народа, который я когда-то ограбил и они продолжают грабить. Как ужасно мне теперь слушать все эти разговоры, видеть все это! Это так противоречит моим мыслям, желаниям, всему, чем я живу… Хоть бы они пожалели меня!»
В 1891–1892 годах в России был ужасный голод. Неурожай серьезнее всего повлиял на те области, где крестьяне жили особенно бедно. Последствия были катастрофическими, хотя по большей части крестьяне гибли от последствий голода – от антисанитарии, холеры и тифа, а не от недоедания как такового.
К сожалению, вокруг голода 1891–1892 года сложилось достаточно мифов. Одна из причин в том, что советскому государству было выгодно рассказывать об ужасах царизма и при любых претензиях заявлять: «Посмотрите, при царе-то было еще хуже». В первую очередь это касается мифа о «голодном экспорте» – утверждения, что во время голода в конце XIX века большое количество зерна все равно шло за рубеж. Часто в этом контексте приводят фразу, приписываемую И. А. Вышнеградскому: «Недоедим, но вывезем».
Что же было на самом деле? Россия в конце XIX века умудрялась сочетать несочетаемое. Это была аграрная держава, и экспорт зерна приносил в страну существенные деньги. Несмотря на отставание от европейских стран, к концу XIX века зерна в России хватало и для себя, и на экспорт: в этом смысле отсталая империя, совсем недавно избавившаяся от крепостничества, даже выигрывала у позднего СССР. Да, в среднем советский колхозник производил гораздо больше зерна, чем крестьянин в царской России. Но в целом СССР обеспечить себя зерном не мог и был вынужден закупать его за границей[2].
Но как же голод? Как можно одновременно экспортировать зерно и допускать голод в стране?
Дело в том, что в России в то время сосуществовало много разных моделей ведения сельского хозяйства. Главными были две. В крупных латифундиях (в основном на Украине) землю обрабатывали современными методами, использовали удобрения, получали отличный урожай. Там пользовались наемным трудом, работников требовалось сравнительно немного. Полученное зерно (его было много) продавали и за рубеж, и на внутреннем рынке. Вывозных пошлин в империи не было вообще, то есть зерно просто продавалось тем, кто больше платит.
При этом 80 % населения России были крестьянами и жили в деревнях. Питались там очень плохо: если урожая хватало, чтобы перезимовать, это уже считалось удачей. Голод, хотя и не такой жуткий, как в 1891–1892 годах, был нередким, причем ситуация ухудшалась с каждым годом: население страны постоянно росло, а пахотной земли больше не становилось.
В чем проблема? В чрезвычайной неэффективности личного крестьянского хозяйства. Народу в деревне живет много, земли – мало, пашут ее даже не плугом, известным еще древним римлянам, а сохой, об удобрениях и речи не идет. (Кстати, герой этой главы принципиально пахал сохой, а плуг считал вредным нововведением.)
Но одной из самых больших проблем была чересполосица. Земля, принадлежавшая селу, то есть общине, считалась общей и делилась на всех узкими полосками. У каждого крестьянина был не собственный квадрат, где он сеял что хотел, а много-много узких полосок: так удовлетворялось стремление народа к равноправию. Это был самый честный способ поделить общинные угодья, но в такой ситуации всем приходилось сеять одно и то же, работать одинаково и часто одновременно. При этом земля регулярно перемерялась и делилась заново – в зависимости от изменения количества жителей в общине.
В таких условиях удобрять свою землю, заботиться о ней не имело большого смысла: через несколько лет она могла перейти к другому. Кроме того, земли нередко не хватало и, следовательно, в деревне существовал избыток рабочей силы. Но крестьянство считалось носителем духа русского народа и опорой трона, а город – царством разврата, содома и гоморры: пусть-де лучше крестьяне сидят в деревне и не развращаются. Исправлять это начал только Столыпин со своими знаменитыми аграрными реформами, но тогда его время еще не пришло.
Важно также понимать, что в то время землевладение было частным и урожай с земли получал тот, кто ее обрабатывал. Невозможно себе представить, чтобы к крестьянину, как в 1930-е годы, пришел представитель власти и забрал урожай, чтобы отправить его на экспорт в Европу.
Два года аномальной погоды привели к рекордному неурожаю. Рвется там, где тонко: голодать начали крестьяне. Одновременно с этим крупные хозяйства собрали достаточный урожай и продали его за рубеж. Почему за рубеж? Там дороже покупали. Империя того времени уважала частную собственность и не могла позволить себе ни перераспределять урожай в пользу голодающих, ни требовать от частников, чтобы они продавали зерно туда, где за него меньше давали. Рынок тогда регулировался крайне слабо: все имели право зарабатывать и развиваться так, как считали нужным.
Если посчитать весь урожай, то в 1891 году в Российской империи было произведено зерна достаточно и для внутренних нужд, и для экспорта (советское сельское хозяйство при Брежневе, к примеру, не могло похвастать тем же. Тем не менее голод был таким масштабным, что государство все-таки решилось закрыть экспорт зерна, но это оказалось бессмысленным: к этому моменту продавцы зерна и так направляли его на внутренний рынок, потому что цены внутри страны подскочили. Запрет экспорта привел только к тому, что хлебные экспортеры потеряли на Западе рынки, клиентов и доверие.
Государство не только приняло заградительные меры, но и направило огромные средства на закупки зерна и преодоление голода, а впоследствии организовало подробнейшее расследование ситуации. Чтобы катастрофа не повторилась, в России наладили систему продовольственной помощи: крестьян заставляли отдавать часть урожая в специальные фонды, зерно из которых возвращалось им же при неурожае. Если этого запаса не хватало, помогали деньгами и зерном из фондов губернского и общероссийского уровней.
Но государство, конечно,
