Как я был «южнокорейским шпионом» - Валентин Моисеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
[3]. Тогда удивлялись пензенские производители, и тряслись от страха обанкротиться под их натиском международные магнаты.
Иностранным агентам соответственно помогают российские граждане, которым предъявляют обвинение в государственной измене. Целая череда всем известных имен: Александр Никитин, Григорий Пасько, Валентин Данилов, Игорь Сутягин, Владимир Щуров, Владимир Сойфер, Анатолий Бабкин и автор этих записок – Валентин Моисеев. И сколько еще менее известных – их число измеряется десятками ежегодно. А что такое государственная измена? Это «своеобразная форма соучастия гражданина РФ во враждебной деятельности представителей иностранных государств и организаций против России»
[4]. Более того, согласно другому не менее авторитетному источнику, «если тайна передана иностранной организации, которая не проводит враждебной деятельности против России и не планирует ее проводить, то состава измены не будет»[5].
Таким образом, получается, что тоталитарный Советский Союз все же был богаче на друзей, чем демократическая Россия, стремящаяся встать в ряды цивилизованных стран и официально заявляющая, что у нее нет врагов. В ментальном ведомственном смысле оценка и восприятие международного положения России как страны во враждебном окружении не изменились. Да и как они могли измениться, если каждый год 20 декабря мы слышим, что, отсчитывая свой путь с создания ВЧК, ФСБ гордится накопленным опытом и опирается на него. А что представляет этот опыт в поисках «врагов народа» и «шпионов» в России хорошо известно.
По словам первого и единственного в начале 90-х председателя КГБ РСФСР Виктора Иваненко, «бывали такие случаи, когда вот: „Ты в отпуск не пойдешь, пока не заведешь дело по шпионажу… Ты не получишь благодарность, пока не проведешь пять профилактик“. Ну и, естественно, где-то люди нажимали на перо, где-то липовали откровенно. Был выявлен случай инспекторским управлением в особом отделе по Дальневосточному военному округу, когда начальник особого отдела и старший опер этого отдела выдумали шпионскую группу, выписали задание на проведение прослушивания, сами сели под эту технику и разыграли роли – один за агента, а другой за шпиона. На основании этой сводки они завели дело. Никто ж голоса не сравнивал. Человека фактически потом привлекли к уголовной ответственности»
[6].
Сегодня, как и прежде, общение гражданина России с иностранцем уже само по себе вызывает подозрение, а значит, небезопасно. Собственно, признание в подобного рода общении уже рассматривается как признание в совершении преступления. Выступая 14 апреля 2000 года в Госдуме, бывший тогда исполняющим обязанности президента РФ В. В. Путин заявил: «Если министр иностранных дел будет замечен в том, что он вне рамок своих служебных обязанностей поддерживает контакты с представителями иностранных государств, то он, так же как и любые другие члены правительства, депутаты Государственной думы, руководители фракций, так же как и все другие граждане Российской Федерации, будет подвергнут определенным процедурам в соответствии с уголовным законом. И должен сказать, что те последние мероприятия, которые проводятся в Федеральной службе безопасности, говорят нам о том, что это возможно»
[7].
Так что трижды подумайте, граждане России, прежде чем кому-то сказать «bonjour» или хотя бы «hi». Последние «мероприятия» ФСБ действительно говорят, что все возможно. Думаю, было бы неправильно воспринимать исключительно как шутку слова, произнесенные Путиным на коллегии ФСБ в декабре 1999 года: «Позвольте доложить, что прикомандированные вами к правительству сотрудники ФСБ с работой справляются»
[8].
Заявления заявлениями, но в правовом государстве судебная власть, давая четкое определение государственной измене и соблюдая законность, казалось бы, должна на своем уровне расставлять все по местам. Но ведь и там остались те же люди, вышедшие из социализма, с тем же мышлением и алгоритмом действий. Да и основы судопроизводства остались прежними. Только в середине 2002 года перестал действовать Уголовно-процессуальный кодекс, принятый еще в 1960 году, в период оголтелого социализма и накануне принятия Программы строительства коммунизма. Этот кодекс требовал разрешать дела в «соответствии с социалистическим правосознанием»
[9], попросту говоря, как надо властям.
О состоянии «независимого» органа надзора за соблюдением законности – прокуратуры – точно сказал прокурор кантона Женева Бернар Бартоса, сталкивавшийся с ней в своей работе, – лучше просто не скажешь: «Общее впечатление от российской прокуратуры таково: за последние 12 лет ничего не изменилось в плане независимости прокуроров»
[10].
Как повелось еще в годы советской власти, виновность человека определяется не судом и даже не прокуратурой и следствием, а властями. При Б. Н. Ельцине лишь на основании возбужденного против него дела Анатолий Собчак считался преступником, скрывающимся от правосудия за рубежом, при В. В. Путине же Собчак – учитель и наставник будущего президента, его доверенное лицо, уважаемый член общества. То же самое, но с точностью до наоборот, произошло с Б. А. Березовским.
Человек, по воле властей попавший в систему «следствие – прокуратура – суд», становится беспомощным, поскольку сложившаяся в годы советской власти триада действует как единое целое – машина для репрессий. Это вдвойне верно, если следствие ведет ФСБ.
Состояние правовой системы в России в 90-е годы прекрасно описал в своей книге бывший генеральный прокурор Юрий Скуратов
[11]. Он же как-то признал, что в России добиться справедливости правовыми методами невозможно[12]. Правда, дошло это до него лишь тогда, когда вся машина беззакония, существенной частью которой он был, обрушилась на него самого. Будучи генеральным прокурором, он не замечал творящегося под его началом беззакония, был глух к обращениям моей жены – просто на них не отвечал.
Другим враз прозревшим после увольнения и обвинения Генеральной прокуратурой в преступлениях стал бывший первый зампрокурора г. Москвы Юрий Синельников. В интервью «Московскому комсомольцу» он заявил: «Меня же фактически обвинили в совершении уголовного преступления. И я задаю вопрос – себе, народу, нашему президенту, парламенту: почему вот эту липу они написали на меня, человека с высокой должностью, который свободен, который может к президенту обратиться, к прессе? А что же они тогда делают с людьми, которые сидят в кутузке?»
[13]
Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не видел, что, как и во времена советской власти, законы и реальная жизнь у нас не пересекаются до сих пор?
Утеряв первенство в области балета и космоса, Россия остается одним из лидеров в преследовании своих граждан. Если суды цивилизованных стран выносят 35-40% оправдательных приговоров по уголовным делам, то в России до введения суда присяжных – сотые доли одного процента. Как и советские, российские органы не ошибаются, и раскрываемость преступлений выше, чем в других странах. У трудолюбивых и старательных немцев около половины, а у наших – свыше двух третей! Как издавна повелось, суд, а точнее судья единолично – ведь нельзя же всерьез воспринимать сидящих рядом с судьей полуспящих старичков и старушек, метко прозванных «кивалами» – не разрешает дело, а утверждает уже принятое решение.
Как и прежде, актуальны слова «Железного Феликса»: «Отсутствие у вас судимости – это не ваше достоинство, а наша недоработка». Он, кстати, если кто не заметил, остался единственным из революционеров, почитаемым на государственном уровне. А результаты его деятельности и деятельности его учеников, последователей и подчиненных хорошо известны – десятки миллионов загубленных жизней.
Не будучи специалистом и не считая, что эти записки будут интересны только им, я, как правило, избегал юридической оценки тех или иных описываемых явлений или действий, апеллируя главным образом к здравому смыслу. При этом я исходил из того, что если толкование законов может отличаться нюансами, то здравый смысл – всегда здравый, а иначе его носители – общество, организация, человек – больны. Излишне говорить, что в здоровом обществе закон и действия, его воплощающие, не могут противоречить здравому смыслу. Если мои записки хоть в малейшей степени будут способствовать оздоровлению нашего общества, то я буду считать поставленную перед собой задачу выполненной.
Прошу не воспринимать написанное как мемуары. Мемуары, на мой взгляд, – подведение жизненных итогов. А то, о чем я пишу, – эпизод, важный, преломляющий жизнь, но эпизод, позорный для страны и печальный для меня. Это попытка ответить на мучающие меня в течение более пяти лет вопросы, интервью самому себе. Мемуары, хотелось бы думать, еще впереди.