Европейцы - Генри Джеймс

- Ах да, тебе ведь все равно, что одно, что другое, ты не станешь настаивать на своем, ты не собственник.

Молодой человек снова весело рассмеялся.

- Если ты хочешь этим сказать, что у меня нет собственности, ты, безусловно, права!

- Над бедностью не шутят, мой друг, это такой же дурной тон, как и похваляться ею.

- О какой бедности речь? Я только что закончил рисунок, который принесет мне пятьдесят франков.

- Voyons! [Ну-ка посмотрим! (фр.)] - сказала дама и протянула руку.

Он добавил еще два-три штриха и вручил ей листок. Бросив взгляд на рисунок, она продолжала развивать свою мысль:

- Если какой-нибудь женщине вздумалось бы попросить тебя на ней жениться, ты ответил бы: "Конечно, дорогая, с радостью!" И ты женился бы на ней и был до смешного счастлив. А месяца три спустя сказал бы ей при случае: "Помнишь тот благословенный день, когда я умолил тебя стать моею?"

Он поднялся из-за стола, слегка расправил плечи и подошел к окну.

- Ты изобразила человека с чудесным характером, - сказал он.

- О да, у тебя чудесный характер. Я смотрю на него, как на наш капитал. Не будь я в этом убеждена, разве я рискнула бы привезти тебя в такую отвратительную страну?

- В такую уморительную, в такую восхитительную страну! - воскликнул молодой человек, сопровождая свои слова взрывом смеха.

- Это ты насчет тех женщин, которые рвутся в омнибус. Как ты думаешь, что их туда влечет?

- Думаю, там внутри сидит очень красивый мужчина.

- В каждом? Да им конца нет, их здесь сотни, а мужчины в этой стране вовсе, на мой взгляд, не красивы. Что же касается женщин, то с тех пор как я вышла из монастыря (*2), я ни разу не видела их в таком множестве.

- Женщины здесь прехорошенькие, - заявил ее брат, - и вся эта штука очень забавна. Я должен ее зарисовать.

Он быстро подошел к столу и взял рисовальные принадлежности: планшет, листок бумаги и цветные карандаши для пастельной живописи. После чего, примостившись у окна и поглядывая то и дело на улицу, он принялся рисовать с той легкостью, которая говорит об изрядном умении. Все время, что он работал, лицо его сияло улыбкой. Сияло - поскольку другим словом не передать, каким оно зажглось одушевлением. Ему шел двадцать девятый год; он был невысок, изящен, хорошо сложен и, при бесспорном сходстве с сестрой, намного ее совершеннее. У него были светлые волосы и открытое насмешливо-умное лицо, которое отличали тонкая законченность черт, выражение учтивое и вместе с тем несерьезное, пылкий взор синих глаз и так смело изогнутые, так прекрасно вычерченные брови, что если бы дамы писали сонеты, воспевая отдельные черты своих возлюбленных, брови молодого человека, несомненно, послужили бы темой подобного стихотворного сочинения; его верхнюю губу украшали небольшие пушистые усы, которые словно бы взметнуло вверх дыханием постоянной улыбки. В лице его было что-то и доброжелательное, и привлекающее взоры. Но, как я уже сказал, оно совсем не было серьезным. В этом смысле лицо молодого человека являлось по-своему замечательным - совсем не серьезное, оно вместе с тем внушало глубочайшее доверие.

- Не забудь нарисовать побольше снега, - сказала его сестра. - Bonte divine [Боже милостивый (фр.)], ну и климат!

- Я оставлю все белым, а черным нарисую крошечные человеческие фигурки, - ответил молодой человек, смеясь. - И назову... как там это у Китса? (*3) "Первенец мая..."

- Не помню, чтобы мама говорила мне о чем-нибудь подобном.

- Мама никогда не говорила тебе ни о чем неприятном. И потом, не каждый же день здесь бывает подобное. Вот увидишь, завтра будет прекрасная погода.

- Qu'en savez-vous? [Откуда ты это знаешь? (фр.)] Меня здесь завтра не будет. Я уеду.

- Куда?

- Куда угодно, только подальше отсюда. Вернусь в Зильберштадт (*4). Напишу кронпринцу.

Карандаш замер в воздухе, молодой человек, полуобернувшись, посмотрел на сестру.

- Моя дорогая Евгения, - проговорил он негромко, - так ли уж сладко тебе было во время морского путешествия?

Евгения поднялась, она все еще держала в руке рисунок, который вручил ей брат. Это был смелый выразительный набросок, изображавший горсточку несчастных на палубе: сбившись вместе, они цепляются друг за друга, а судно уже так страшно накренилось, что вот-вот опрокинется в провал меж морских валов. Рисунок был очень талантлив, полон какой-то трагикомической силы. Евгения взглянула на него и состроила кислую гримаску.

- Зачем ты рисуешь такие кошмарные вещи? - спросила она. - С каким удовольствием я бросила бы его в огонь!

Она отшвырнула листок. Брат спокойно следил за его полетом. Убедившись, что листок благополучно опустился на пол, он не стал его поднимать. Евгения подошла к окну, сжимая руками талию.

- Почему ты не бранишь, не упрекаешь меня? - спросила она. - Мне было бы легче. Почему ты не говоришь, что ненавидишь меня за то, что я тебя сюда притащила?

- Потому что ты мне не поверишь. Я обожаю тебя, моя дорогая сестра, счастлив, что я здесь, и полон самых радужных надежд.

- Не понимаю, какое безумие овладело тогда мной. Я просто потеряла голову, - добавила она.

Молодой человек продолжал рисовать.

- Это, несомненно, чрезвычайно любопытная, чрезвычайно интересная страна. И раз уж мы оказались здесь, я намерен этим насладиться.

Его собеседница отошла от него в нетерпении, но вскоре приблизилась снова.

- Бодрый дух, конечно, прекрасное свойство, - сказала она, - но нельзя же впадать в крайность; и потом, я не вижу, какой тебе прок от этого твоего бодрого духа?

Молодой человек смотрел на нее, приподняв брови, улыбаясь, постукивая карандашом по кончику своего красивого носа.

- Он сделал меня счастливым.

- Только и всего; и ни капли более. Ты прожил жизнь, благодаря судьбу за такие мелкие дары, что она ни разу не удосужилась ради тебя затрудниться.

- По-моему, один раз она все же ради меня затруднилась - подарила мне восхитительную сестру.

- Когда ты станешь серьезным, Феликс? Ты забыл, что я тебя на несколько лет старше.

- Стало быть, восхити тельную сестру в летах, - подхватил он, рассмеявшись. - Я полагал, что серьезность мы оставили в Европе.

- Хочу надеяться, что здесь ты ее наконец обретешь. Тебе ведь уже под тридцать, а ты всего лишь корреспондент какого-то иллюстрированного журнала, никому не ведомый художник без гроша за душой, богема.

- Никому не ведомый - что ж, согласен, если тебе так угодно, но не очень-то я богема, на этот счет ты заблуждаешься. И почему же без гроша за душой, когда в кармане у меня сто фунтов! И мне заказано еще пятьдесят рисунков, и я намерен написать портреты всех наших кузенов и кузин и всех их кузенов и кузин - по сто долларов с головы.

- Ты совсем не честолюбив, - проговорила Евгения.

- Зато про вас, моя дорогая баронесса, этого никак не скажешь, ответил молодой человек.

Баронесса с минуту молчала, глядя в окно на видневшееся сквозь мутную пелену снега кладбище, на тряскую конку.

- Да, я честолюбива, - вымолвила она наконец, - и вот куда меня завело мое честолюбие - в это ужасное место!

Окинув взглядом комнату, где все было так грубо обнажено - занавески на кровати и на окнах отсутствовали, - и горестно вздохнув, она воскликнула: "Бедное оскандалившееся честолюбие!", после чего бросилась на стоявший тут же, у стола, диван, и прикрыла лицо руками.

Брат ее продолжал рисовать - быстро, уверенно; вскоре он подсел к сестре на диван и показал ей свой рисунок.

- Ты не считаешь, что для никому не ведомого художника это не так уж плохо? - спросил он. - Я шутя заработал еще пятьдесят франков.

Евгения взглянула на положенную ей на колени маленькую пастель.

- Да, это очень талантливо, - ответила она и почти без паузы спросила: - Как ты думаешь, и наши кузины это проделывают?

- Что именно?

- Карабкаются в эти штуки и выглядят при этом вот так.

Феликс ответил не сразу.

- Право, не знаю. Любопытно будет это выяснить.

- Наверное, когда люди богаты, они себе этого не позволяют, - заявила баронесса.

- А ты вполне уверена, что они богаты? - спросил как бы между прочим Феликс.

Баронесса медленно повернулась и в упор на него взглянула.

- Господи боже мой! - пробормотала она. - Ты и скажешь!

- Конечно, куда приятнее, если окажется, что они богаты, - продолжал Феликс.

- Неужели ты думаешь, я приехала бы сюда, если бы не знала, что они богаты?

Молодой человек ответил ясным сияющим взглядом на весьма грозный взгляд сестры.

- Да, было бы куда приятнее, - повторил он.

- Это все, чего я от них жду, - заявила баронесса. - Я не надеюсь, что они будут умны, или - на первых порах - сердечны, или изысканны, или интересны. Но богаты они быть должны, на иное я не согласна.

Откинув на спинку дивана голову, Феликс смотрел на кусочек неба, которому окно служило овальной рамой. Снег уже почти не шел; и небо как будто начало проясняться.

- Надеюсь, что они богаты, - сказал он наконец, - и влиятельны, и умны, и сердечны, и изысканны, и во всех отношениях восхитительны! Tu vas voir [вот увидишь (фр.)]. - Он нагнулся и поцеловал сестру. - Смотри! продолжал он. - Небо на глазах становится золотым, это добрый знак, день будет чудесный.