Соблазнение Минотавра - Анаис Нин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хижины из пальмовых листьев напоминали об Африке. Одни, с заостренными крышами, стояли на сваях. У других крыши были пологими, и выступающие пальмовые листья создавали тень вокруг дома.
Слева от дороги виднелась серебристая, иногда приобретающая оттенок сепии, поверхность лагуны. Наполовину ее покрывали плавающие в воде цветы. Деревья и кусты казались какими-то невиданными растениями, растениями «на сваях», погружающими в воду свои извилистые корни, подобно тому как погружает в воду свои прямые гибкие корни тростник. Поджав под себя одну ногу, стояли цапли. Расползались во все стороны игуаны. Истерически веселились попугаи.
Лилиана снова взглянула на доктора, но тот был погружен в раздумья, и потому она перевела взгляд на американца, которого звали Хэтчер. Он был инженером, приехал в Мексику много лет назад строить дороги и мосты, но потом женился на мексиканке и решил остаться. Хэтчер в совершенстве владел испанским, у него, как у всех местных жителей, была грубая, дочерна обожженная солнцем кожа, только выступающая челюсть и острые плечи остались прежними. Он выглядел суровым, худым — «кожа да кости». На его босых ногах были мексиканские сандалии с подошвами из старых автомобильных шин. Рубашка расстегнута на шее. Но это небрежное облачение выглядело на Хэтчере скорее как способ завоевать тропики, чем подчиниться им.
— Голконда может показаться вам красивой, и все же туристы ее испортили. Неподалеку отсюда я нашел место гораздо красивее. Пришлось проложить туда дорогу. Пляж с белым песком, от которого, как от снега в горах, глазам становится больно. Сейчас я строю там дом. Раз в неделю приезжаю в Голконду за покупками. У меня есть джип. Готов пригласить вас к себе в гости. Если, конечно, вы не приехали сюда, как большинство американцев, только пить и танцевать…
— У меня нет времени ни на выпивку, ни на танцы. Каждую ночь я должна выступать с джазовым оркестром.
— В таком случае вы — Лилиана Бэй, — сказал до сих пор молчавший пассажир, высокий светловолосый австриец, который говорил по-испански грубовато, но уверенно. — Я — хозяин «Черной жемчужины». Это я вас пригласил.
— Мистер Хансен?
Он без улыбки пожал ей руку. У него была белая кожа. Тропики не сумели ни согреть его, ни растопить лед голубых глаз.
Лилиана почувствовала, как эти трое невольно вторгаются в ее собственное восприятие Голконды, пытаются навязать ей такой образ Голконды, который ей неприятен. Доктор хотел, чтобы она обратила внимание на нуждающихся в помощи детей, американец желал отвратить от туризма, а хозяин «Черной жемчужины» делал все, чтобы превратить город в подобие ночного клуба.
Такси остановилось на заправочной станции. Невероятно толстый и много дней не брившийся американец тяжело поднялся с гамака и подошел к ним.
— Привет, Сэм, — сказал доктор Эрнандес. — Как Мария? Почему ты не привез ее на укол?
Сэм окликнул женщину, чей силуэт смутно виднелся внутри пальмовой хижины. Она подошла к двери. Спина ее была перевязана длинной черной шалью, в которой, как в гамаке, покачивался ребенок.
Сэм повторил вопрос доктора. Она пожала плечами:
— Не было времени.
И позвала:
— Мария!
Мария отделилась от группы детей, игравших с лодочкой из скорлупы кокосового ореха. Она была очень мала для своего возраста, изящно сложена и миниатюрна, как почти все мексиканские дети. Под кистью мексиканских художников эти безупречно изваянные существа с крохотными ручками и ножками, с тонкими шеями и узкими талиями выглядели куда крупнее, чем были на самом деле, обретали жилы и мускулы великанов. Лилиане они казались нежными, хрупкими и стройными, а доктор считал их больными.
Инженер сказал Лилиане:
— Сэм приехал сюда двадцать лет назад строить мосты и дороги. Женился на местной женщине. Теперь уже ничего не делает, только спит и пьет.
— Это тропики, — сказал Хансен.
— Вы никогда не были в Бауэри, — сказала Лилиана.
— В тропиках все белые опускаются…
— Я слышала, но никогда в это не верила. Точно так же, как не верю в то, что все авантюристы — люди конченые. По-моему, подобные предубеждения — лишь выражение страха, страха перед чужой страной, перед авантюрой.
— Согласен с вами, — сказал доктор. — Белый человек, который опускается в тропиках, будет опускаться повсюду. Но в чужой стране белые заметнее, потому что их мало.
— К тому же на родине всегда найдутся люди, которые не позволят тебе опуститься. Родственники и друзья пресекут любую попытку. Начнут читать проповеди, нотации, будут угрожать, даже «спасать».
Австриец рассмеялся:
— Могу представить себе, какую поддержку вы получили бы здесь!
— А вы, мистер Хэтчер, уютно чувствуете себя в тропиках?
Хэтчер ответил серьезно:
— Я счастливый человек. Сумел научиться жить и чувствовать как аборигены.
— Значит, весь секрет в этом? Отчаявшимися, одинокими, разрушающими себя становятся лишь те, кто не способен слиться с местными, стать такими, как они?
— Пожалуй, — задумчиво сказал доктор. — А может быть, причина тому американский культ работы. Работа — тот стержень, который вас держит. Работа, а не радости простой жизни.
Слова его сопровождались звоном гитар. Как только одна гитара смолкала, наплывали звуки другой, продолжая плести из музыки сеть, которая улавливает вас и спасает от грусти, покачивая и погружая в дурман вечного карнавала.
И подобно тому, как каждое дерево было осыпано гигантскими блестящими цветами, играющими хроматические гаммы, выводящими рулады и трели красного и голубого, так и люди, словно состязаясь с ними, наряжались в еще более насыщенные индиговые, пламенные оранжевые, платиновые белые и какие-то другие цвета, напоминающие цвет манго, телесные тона гранатов.
Дома были украшены вьющимися растениями, усыпанными цветами в форме колокольчиков. Звон гитар, доносившийся изнутри домов и с порогов, вторил игре красок и напоминал об аромате гуайявы, папайи, кактусовых фиг, аниса, шафрана и красного перца.
Большие терракотовые кувшины, тяжело нагруженные ослы, тощие голодные собаки — все вызывало в памяти библейские образы. Все двери были распахнуты; Лилиана видела детей, спящих в гамаках, картинки из Священного Писания на белых оштукатуренных стенах, стариков в креслах-качалках, фотографии родственников, пришпиленные на стене рядом со старыми пальмовыми листьями, принесенными с праздника Пальмового Воскресенья.
Солнце садилось нарочито величественно, со всей помпой расшитых шелков и оранжевых гобеленов на восточные темы. Пальмы сохраняли свою обнаженную элегантность и, помахивая гигантскими султанами, словно перьевыми метелками, очищали тропическое небо от пылинок облачков, чтобы оно стало чистым, как морская раковина.
В ресторанах предлагали ужин на свежем воздухе. На длинном общем столе стояла большая чаша с ухой и жареная рыба. Люди в домах зажигали масляные лампы, мерцавшие куда жизнерадостнее, чем свечи.
Доктор говорил о болезнях:
— Пятнадцать лет назад здесь действительно было опасно. Малярия, дизентерия, слоновая болезнь и масса других болезней, о которых вы и не подозреваете. До моего приезда здесь не было ни одной больницы, ни одного врача. Пришлось в одиночку сражаться с дизентерией и отучать местных жителей спать вместе со скотиной.
— Как вы сюда попали?
— В Мексике студенты-медики обязаны в течение года проходить преддипломную практику в любом маленьком городишке, где в них есть нужда. Когда я приехал сюда, мне было восемнадцать. Я был лишен чувства ответственности, меня раздражало, что приходится заботиться о рыбаках, которые не могут ни читать, ни писать, ни соблюдать необходимые предписания. В свободное время я читал французские романы и мечтал о недоступной мне жизни в большом городе. Но постепенно полюбил своих рыбаков и, когда год прошел, решил остаться.
Глаза местных людей горели жизнью. Подобно жителям Востока, они сидели на корточках возле широких корзин, наполненных фруктами и овощами. Фрукты при этом не были небрежно разбросаны, а сложены каким-то причудливым персидским узором. С балок свешивались гирлянды перца-чили, который пробуждал их от снов, порожденных запахами, ритмами и теплом, ниспадавшими с неба пушистым одеялом. С наступлением сумерек температура не упала, а воздух оставался по-прежнему мягким.
Отовсюду лилась музыка. Не только звучание гитар. Это была музыка тел — бесконечный ритм жизни. Во всем чувствовался ритм: и в том, как женщины поднимали на голову кувшин с водой и шли с ним, и в том, как пастухи погоняли овец и коров. Не только климат, но и сами люди источали страстную жизнь.
Хансен глядел в окно такси с отрешенным и скучающим видом. Он не видел людей, не замечал детей, чьи черные волосы с прямыми челками и чуточку раскосые глаза порой делали их похожими на японцев. Он расспрашивал Лилиану об артистах. Каких артистов из Нью-Йорка, Парижа и Лондона ему следует пригласить в «Черную жемчужину».