Приключение на миллион - Питер Мейл

Он спустился на первый этаж, прошел сквозь гостиную, обставленную зачехленной, похожей на привидения мебелью, включил сигнализацию и вышел из дома. Стоя на разровненной граблями дорожке, он глубоко вдохнул свежий ароматный воздух и поднял голову. Вокруг уже явно чувствовалось приближение весны: утренний туман таял в долине, а на ярко-голубом фоне небес покачивались ветки цветущего миндаля. Скажите, ну как можно уехать из этого рая? Где еще можно жить? Ему припомнились слова одного из друзей, сказанные во время вечеринки по поводу его отъезда во Францию. «Замечательная страна, старик. Но люди… сплошное дерьмо. Не хочу каркать, конечно, но ты еще вернешься». А ему как раз понравились французы, и он так и не возвратился.

Однако… сколько еще времени он сможет продержаться? Все те контакты и сделки, на которые он рассчитывал, безвозмездно помогая клиентам, так и не материализовались. О, конечно, они были ему ужасно благодарны. Они посылали рождественские открытки, фотографии своих детей верхом на пони, пудинги в жестяных банках и бутылки хорошего портвейна. Но пока — никаких новых клиентов. Скоро уж Пасха. В недалеком будущем серые чехлы снимут с причудливо изогнутой мебели, домовладельцы вернутся в свои резиденции и сами начнут исполнять ту обязанность, которую всю зиму истово делал за них Беннетт. Ну что ж, может быть, что-нибудь и подвернется, пусть не сейчас, так хоть летом.

Никаких срочных дел у Беннетта не было, он сел в машину и направился к своему крохотному домику в Сен-Мартин-ле-Вью, по дороге размышляя о возможных перспективах. Заняться, что ли, опять телерекламой? Но ведь он уже когда-то отдал ей десять лет жизни, и в Лондоне, и в Париже, и она его совсем не привлекала. Он тогда сбежал как раз вовремя — сейчас этот рынок захвачен небритыми молодыми людьми с серьгой в ухе, выраженной манией величия и пучком немытых волос на затылке — главным отличительным знаком артистического темперамента. А у него уже не хватит терпения прогибаться перед ними. Беннетт стал слишком привередлив, конечно, ему ведь посчастливилось работать с истинно талантливыми режиссерами, большинство из которых уже давно переехало в Голливуд. Теперь здесь господствует новое племя, наглое и невоспитанное, оно маскирует спецэффектами отсутствие идей и живет в надежде получить заказ на съемки видеоклипа для третьесортной рок-группы. Да, похоже, назад дороги нет.

Может быть, скопить немного денег и отправиться на поиски мерзавца, укравшего его яхту? Но ведь Карибское море — это огромная территория, и сейчас и его яхта, и Эдди Бринфорд-Смит вполне могут называться совершенно по-другому. Он припомнил вечер в «Синем баре» в Каннах — тогда они, изрядно хлебнув шампанского, окрестили свою яхту «Плавучий фунт», смеялись, дурачились и строили грандиозные планы будущей счастливой жизни. Беннетт дал денег — все, что заработал на телерекламе, — а Эдди должен был отвечать за обслуживание яхты. На следующий день, набрав команду из длинноногих, мускулистых девиц, Эдди отплыл в сторону Барбадоса, и с тех пор Беннетт ничего о нем не слышал. На письма Эдди не отвечал, а когда Беннетт обратился в яхт-клуб Барбадоса, ему сказали, что ни яхты с таким названием, ни ее шкипера они и в глаза не видели. Эдди Бринфорд-Смит исчез с лица земли. В минуты депрессии Беннетту хотелось, чтобы этот негодяй вместе с яхтой отправился к праотцам где-нибудь посреди Бермудского треугольника.

Беннетт вынужден был признать, что на этом перечень его деловых перспектив заканчивался. Хорошенькая альтернатива — или возвращаться к деградирующей карьере рекламщика, или ввязываться в дорогостоящую авантюру по поискам незнамо чего. И правда, пора серьезно задуматься о будущем. Он решил посвятить этому остаток дня, посидеть дома, поломать голову над возможными вариантами и свернул на узкую, круто поднимающуюся вверх дорогу, ведущую в деревню.

Деревушка Сен-Мартин не могла похвастаться репутацией шикарного курорта. За это надо было благодарить ее мэра, старого коммуниста, который в силу своей партийной принадлежности недолюбливал все связанное с правительством, средним классом или прогрессом. Поэтому Сен-Мартин была последней деревней в Любероне, где замостили улицы и провели водопровод. Конечно, многие ретивые иностранцы пытались испросить разрешения на ремонт обваливающихся фасадов и восстановление старинных домов — некоторым из них было по триста-четыреста лет, но все эти попытки тотчас же пресекались самым жестким образом. Мэр был неумолим. За одно это Беннетт готов был голосовать за него снова и снова. Ему нравилось жить в живописном городке-анахронизме, в прямом смысле нетронутом рукой дизайнера по интерьерам, в доме, который не знал ни «вечного очарования» жатого ситца, ни обтянутых шелком стен, ни стоящего на постаменте унитаза. Зимы в Сен-Мартин были холодными и тихими, а летом аромат цветущей лаванды и тмина перемежался с легким, но настойчивым запахом сточной канавы. Туристы приезжали и уезжали, но никогда не задерживались. Собственно говоря, задержаться было совершенно негде.

Дом Беннетта стоял на узкой, ведущей вверх аллее в самом конце главной улицы. Основное достоинство дома заключалось в том, что он достался Беннетту практически даром. Вообще-то строение принадлежало местному доктору, тоже холостяку, с которым Беннетт познакомился на одной из вечеринок. Доктор в полной мере разделял интерес Беннетта к молодым женщинам и старым винам, что легло в основу их быстро начавшейся дружбы. В результате, когда доктору предложили трехгодичный контракт на Маврикии, он оставил дом Беннетту. Единственное условие, которое поставил доктор, уезжая, — не увольнять домработницу Жоржет, рослую даму неопределенного возраста.

Беннетт открыл покрытую шрамами дубовую входную дверь и поморщился от грохота музыки, доносившейся с кухни. «Радио Монте-Карло» орало и стонало вовсю — поп-музыка, застрявшая в семидесятых, рвалась на свободу. Попытки Беннета приобщить Жоржет к восторгам от музыки Моцарта и Брамса были отвергнуты с презрением. Жоржет нравился ритм, он помогал ей во время работы. Беннетт прошел в гостиную.

Вся мебель в гостиной — темного дерева, простая и тяжелая — была отодвинута к стенам. Жоржет стояла на четвереньках посреди комнаты, задрав кверху покачивающийся в такт, музыке обширный зад, и яростно надраивала и без того чистейший пол смесью воды и льняного масла. Для нее дом представлял собой не столько объект для работы, сколько желанную игрушку, маленький бриллиант, который надо было постоянно чистить, скрести, вощить и полировать. Пыль в доме не допускалась, неряшливость приравнивалась к преступлению. Беннетт часто думал, что, если бы он достаточно долго постоял посреди комнаты не шевелясь, его бы тут же вычистили, сложили и аккуратно убрали в комод.

Он глубоко вдохнул и заорал, пытаясь перекричать радио:

— Bonjour,[3] Жоржет!

Жоржет с кряхтением поднялась с колен, повернулась к Беннетту, уперла руки в крутые бока и критически осмотрела его с головы до ног. Ее черные с проблесками седины волосы выбивались из-под ярко-желтой бейсбольной кепки, которую она всегда надевала при исполнении «тяжелой» работы. Оценить возраст Жоржет было довольно сложно — казалось, она навсегда застряла в том загадочном периоде между сорока и шестьюдесятью годами, который галантные французы называют «неопределенный возраст дам». Под стать мебели в гостиной, Жоржет была крепкой, низкорослой и тяжеловесной, выносливой и долгосрочной в употреблении. В настоящий момент ее загорелое лицо, покрытое сетью мелких морщинок от постоянного пребывания на солнце, выражало крайнее неудовольствие.

— Вы опять пили коньяк в постели, — сказала она басом. — Я нашла бокал на полу возле кровати. Еп plus,[4] зачем бросать исподнее и грязные рубашки в биде? У меня что, без этого мало забот? — Она махнула в его сторону тряпкой. — Ну ладно, не стойте тут на мокром полу. Я приготовила вам кофе и tartine.[5] Отправляйтесь на кухню!

Под ее пристальным взглядом Беннетт на цыпочках проследовал в микроскопического размера кухню, сверкающую чистотой. Застеленный накрахмаленной скатертью стол был накрыт к завтраку. На белоснежной салфетке стояли кофейная чашка, вазочка с лавандовым медом и лежал свежий багет, разрезанный пополам и густо намазанный бледным нормандским маслом. Беннетт включил кофеварку, убавил звук радио до выносимого и с наслаждением вгрызся в хрустящую корочку. Утолив первый голод, он приоткрыл кухонную дверь и позвал:

— Жоржет?

Бейсбольная кепка оторвалась от созерцания блестящего пола.

— Ну что еще?

— Вы еще долго будете тут убирать? Я бы хотел сегодня поработать дома.

Последовало неодобрительное ворчание. Жоржет села на пол и взглянула на Беннетта снизу вверх.