Самурай - Сергей Аксу

Колосков продрался через кусты, в ложбинке чадила, лежащая на боку, белая «Нива». Тут же валялся окровавленный труп боевика в камуфляже. Немного поодаль горела груда исковерканного металла, когда-то бывшего автомобилем. «Собровец», настороженно оглядываясь по сторонам, приблизился к «Ниве», из-под нее торчало туловище придавленного, но еще живого боевика, который, видно, не успел выскочить из машины. Тонкие белые пальцы его судорожно впились в землю, один глаз на окровавленном лице неотступно следил за движениями «собровца», из-под сдвинутой набекрень шерстяной шапки виднелась копна светлых волос.

«Снайперша! Сука!» – мелькнула мысль, Квазимодо, не раздумывая, нажал на спуск. Короткая пулеметная очередь отозвалась эхом. Подошел поближе. Так и есть! Вон она! Зачехленная винтовка с оптическим прицелом, что уперлась дулом в превратившийся в ледяную кашу триплекс лобового стекла. Осмотрелся вокруг. На редких островках подтаявшего снега были четко видны удаляющиеся в лес следы.

– Ушел падлюка! – Игорь сплюнул в сердцах и сорвался с места, махнув рукой показавшимся из зарослей слева Тимохину и Виталию Исаеву. Он бежал, внимательно всматриваясь во враждебный лес. Под ногами в проталинах шуршали прошлогодние опавшие листья, брызгами разлетался ноздреватый снег. Неожиданно он увидел впереди меж деревьями мелькающий силуэт. Квазимодо, не теряя осторожности, прибавил скорости. Бежать с «ПКМом» наперевес было крайне неудобно. Может, бросить, мелькнула у него вдруг шальная мысль. Иначе, не догонишь! Вот уже показалась спина в кожаной коричневой куртке бегущего боевика. Оружия у него в руках не было.

«А черт с ним! В случае чего «макаров» выручит», – подумал Игорь, на ходу освобождаясь от пулемета. Словно тяжеленный камень с себя сбросил. Бежать стало намного легче. Расстояние между ними неуклонно сокращалось.

Запыхавшийся взмокший боевик, услышав за собой топот преследователя и треск ломающихся веток, быстро оглянулся. Увидев, что за ним гонится невооруженный враг, остановился, тяжело переводя дух. Он был крепкого сложения, ростом не ниже Колоскова, на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати. Небрит. Открытое лицо. Орлиный нос. Можно сказать, красавец. Таких бабы любят. Его даже не портил небольшой шрам над левой бровью. Черные большие глаза внимательно следили за «собровцем», который, догнав врага, настороженно приближался.

В руке чеченца матово блеснул клинок. Колосков, тяжело дыша, стоял в трех метрах напротив боевика и смотрел куда-то сквозь него. Правило каратиста: никогда не смотри противнику в глаза. Про «макаров», который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.

– Ну, что, падла! Отбегался? – невольно вырвалось у запыхавшегося от бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.

В ответ из пересохшей от бега и волнения глотки «нохчи» вырвался хрип. Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг друг друга, выжидая, кто первый совершит роковую ошибку, которая будет стоить кому-нибудь из них жизни. Неожиданно, где-то в стороне, чередуясь, громко затакали пулеметы, прогремел взрыв гранаты. Это и послужило сигналом к атаке. Боевик, не выдержав нервного напряжения, рванулся вперед, сделал резкий выпад ножом и нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед боевиком с опущенными руками, отклонившись корпусом в сторону с линии атаки, встретил его молниеносным ударом в лоб. Коронный удар тыльной стороной кулака прошел на «отлично». Произошло сложение сил. Отключившийся чеченец выронил клинок, ноги в коленях подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал врага, кроме ножа другого оружия при нем не оказалось. Вытянув у пленного ремень из спущенных штанов, сделал вложенную петлю и рывком затянул ее на руках у подопечного.

«Теперь хрен освободится без посторонней помощи», – подумал Колосков, пропуская конец ремня противнику между ног. Вот «таким Макаром» он и приволок пленного «чеха» к разгромленной на горной дороге колонне, держа его как шавку на привязи. Идти пришлось медленно, потому что ноги у «чеха» путались в спущенных ниже колен штанах, а ремень больно врезался в мошонку.

Мрачный Сафронов с «акаэсом» в руке обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два «Урала», подорвался на радиоуправляемом фугасе головной БМП, чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело. Перед «Уралом» в колее у пробитого горящего ската накрытый потрепанным бронежилетом в луже крови покоился безголовый «двухсотый», младший сержант Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом – «собровец»» Савельев. Видно, он пытался из последних сил отползти от горящей машины, прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая ему в спину.

– Раненых и «двухсотых» на борт! В темпе, сынки! В темпе!

«Ми-8» приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на разбитую дорогу, более подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом, под ногами на полу звякали, шуршали стреляные гильзы.

– Ромчик, потерпи, старик! Уже близко! – Старшина Баканов, задыхаясь, успокаивал Самурского, которого с трудом тащили к вертолету. Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине. У Ромки при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось, разрывалось на части. Словно бритвой осколком ему располосовало бушлат и распороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли к вертолету.

– Братцы! Братцы, смольнуть дайте! – прохрипел он из последних сил, слезы текли по щекам, оставляя гряные дорожки. – Помираю…

– Ты чего, Самурай, удумал? Я те помру! Пачку-то живо начищу! – пригрозил вспотевший контрактник Головко, громко сопя носом.

Черномазый, как негр, пулеметчик Андрюха Секирин в разорванной на груди «разгрузке», прикурив, быстро сунул «примину» раненому в потрескавшиеся губы. Но Ромка потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо рта и, упав, затлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал: ни гулко громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке «Ми-8», когда загружали «двухсотых» и раненых; ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнаружившего свежие пробоины в обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов майора Геращенко, раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.

Пришел в себя Роман уже в госпитале на операционном столе, когда ему вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности оказались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой случайности не задев внутренних органов. Очнувшийся солдат лежал под капельницей совершенно обнаженный, «в чем мать родила», и чувствовал себя не в «своей тарелке». Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие симпатичные медсестры, одна светленькая с длинными волосами, другая – темненькая, с короткой стрижкой, в зеленой операционной пижаме.

– Прикройте парня, а то замерзнет! Вон уже гусиной кожей покрылся! Нечего мужскими прелестями любоваться, бесстыжие! Налюбуетесь еще! – сердито прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.

Ромка прикрыли простыней.

– Ну, как дела, Самурай! – спросил доктор, склонившись над ним.

– Откуда вы знаете, что я Самурай? – еле ворочая пересохшими губами, тихо прошептал Ромка.

– Ну как же, Окаяма-сан, тебя же с «харакири» доставили! С распоротым брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, «край» тебе, паря!

– Какой еще сальник? Что это такое? – спросил парень.

– Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную функцию, прикрывает собой кишечник. Вот он-то и спас тебя. Конечно, мы его немного укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части. Подлатали, одним словом.

На третий день Романа из реанимационного отделения медсестры привезли на «каталке» в общую палату, где было ему приготовлено место у окна.

«Здравствуйте, дорогие мои, мама, бабушка и Танюшка! Пишу вам из госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что в Чечню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня все хорошо, все цело. И руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы. Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать. В апреле буду уже дома. Если будет звонить Денис, ему привет от меня передайте.

В палате, кроме меня, еще пятеро раненых. Двое ребят-саперов из Грозного, десантник, «омоновец» и кинолог наш, Виталька Приданцев. Все они, в отличие от меня, с тяжелыми ранениями. У Витальки левую кисть взрывом гранаты оторвало. Кирилл и Андрей подорвались на радиоуправляемом фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе, в Грозном. Десантнику Лехе Бондаренко в горах пуля попала в грудь, пробив бронежилет; очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится, хотя ему не лучше других. Сержант Сашок из челябинского ОМОНа, попал в засаду на Аргунской дороге. Его придавило подбитым «бэтээром», раздробило кости. Лежит весь закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня кличка – Самурай, из-за шрама на животе. Есть в отделении еще трое «гладиаторов» из соседней палаты, бродят по коридору с торчащими навесу загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая. Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает, целыми днями лежит, отвернувшись к стене. Его никто не трогает. Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он весь заходится от рыданий.