Россия загробная - Алексей Поликовский

— Очень хорошо, очень понятно вы излагаете! — похвалил президент с едва уловимой улыбкой. — Я даже кое-что начал понимать в физике! Ну а не мог бы я теперь взглянуть на доказательство вашего открытия?

— Доказательство? — разочарованно переспросил молодой ученый. — Ну пожалуйста! — с выражением быстро наступившей скуки отвечал старший научный сотрудник Вермонт, отходя в сторону и пропуская президента дальше, к стеклянной стене, открывавшей вид на соседнее помещение. То, что президент назвал доказательством, сейчас почти не интересовало молодого ученого, который считал его несравнимо менее важным, чем теория, над которой он думал уже несколько суток подряд. Ученый уже понимал, что таких доказательств в ближайшее время может появиться пруд пруди на улицах российских городов; но как объяснить это явление мертвых и как контролировать то, что случилось в результате эксперимента, который имел совсем другие цели?

За толстым, трехсантиметровым стеклом, способным выдержать выстрел из автомата, в помещении с белыми пористыми стенами сидел на стуле морщинистый, неопрятный, серый мужичок в замызганном свитерке, обтрепанных по низу синих брюках и грязных белых кроссовках. Мужичок был небрит. Он сидел, опустив глаза, как в полусне, а потом вдруг встрепенулся и принялся озираться диковатым взглядом. Президент смотрел на него с тем интересом, с каким посетители зоопарка глядят на обезьяну в клетке. «Так вот как она выглядит, смерть», — подумал президент. «Ах да, смерти же теперь нет». На лице его по-прежнему была спокойная, невозмутимая полуулыбка.

— Посмотрите вот сюда, — мягко беря президента под локоть и подводя его к столу, сказал директор института. На столе лежала толстая медицинская карта с вклеенными в нее электрокардиограммами, результатами анализов и заключениями врачей. — Мы ее забрали из архива. Обратите внимание на последнюю страницу. Он быстро перекинул разбухшую пачку страниц справа налево, открывая нужную.

— Николай Иванович Чебутыкин, — прочитал президент. — Эпикриз… Анамнез… Умер 15 декабря 1986 года. Похоронен на кладбище деревни Липицы.

— Вон он теперь тут у нас сидит, — кивнул на мужичка директор института академик Лоренц-Валиулин, и в его глазах, снабженными тяжелыми, свисающими подглазными мешками, промелькнуло отчаяние. — Пьет все время. Жажда у него. Икает. Медики в недоумении.

— Вижу, — сказал президент, опять подходя к стеклу. — А где же дверь туда?

— Вся эта комната и есть дверь туда. Но сейчас она закрыта. Мы выключили все оборудование, и линейный ускоритель, и ускорительно-накопительный комплекс… Он поэтому и не может от нас уйти. Попался, как в мышеловку.

— А кто же тогда лежит в могиле? — резонно спросил президент.

— Мы не проверяли. Вскрывать могилы не наша компетенция. Но Илья Александрович, — директор институт бегло взглянул на молодого физика, стоявшего чуть поодаль со скрещенными на груди руками и закрытыми глазами, — полагает, что могила пуста. У Ильи Александровича есть несколько гипотез…

— То есть он прямо из могилы попал вот в эту комнату?

— Выходит, что так. Объяснить этого мы пока не можем.

— Хорошо, — президент кивнул. — Я хочу его кое о чем спросить! Он подошел к селектору с большой желтой кнопкой. Чья-то рука вдруг выскочила из массы черных и серых костюмов и услужливо нажала кнопку. Президент за годы пребывания у власти уже привык к тому, что услужливость, подобострастность, радость и восторг могут выражать не только лица, но и отдельные части тела, и относился к этому спокойно, как к одному из свойств человеческой природы.

— Здравствуйте, Николай Иваныч! — мягко сказал президент, и динамики гулко разнесли его голос по помещению. Мужчина вздрогнул и уставился в стекло. — Как вы себя чувствуете?

— Плохо мне тут… — сказал когда-то умерший, а теперь снова живой Чебутыкин. — А вы кто такой будете? Он слабо икнул.

— Я президент России… — представился президент, но мужичок за стеклом не поверил. Это было понятно по его лицу. С лица не уходило упорное выражение тоски и какого-то угрюмого и даже злобного неверия, словно он никак не хотел смиряться с тем, что с ним случилось. Он выглядел как человек, уверенный в том, что все окружающие сговорились мучить и морочить его с непонятными намерениями.

— Отпустили бы вы меня назад, что ли, а, мужики, — попросил он.

— Николай Иваныч, я хочу вас спросить об одной деликатной вещи. Вы знаете, что вы умерли?

Человек за стеклом тяжело вздохнул. Его спрашивали об этом в сороковой раз. В сороковой — это только сегодня. А еще было вчера и позавчера…

— Знаю. Ну умер. Ну вам-то что? Вы венок мне пришли положить? Ну чего вы пристали-то ко мне, а, мужики? Чего вы все об этом талдычите? И вы все скоро тоже умрете!

— А что там, куда вы хотите вернуться? Там — что?

— Там что? Там-то что? — вопрос поставил прибывшего с того света Чебутыкина в тупик. — Э, там-то много чего! Он вздохнул. — Ну страна там такая… обширная… ходи куда хочешь… мильтонов нет… паспорта отсутствуют… рыбалка зато есть… красиво очень… холмы и горы.

3.

В тот же день Совет Безопасности, собравшись в Кремле на экстренное заседание, принял решение до выяснения обстоятельств наложить гриф высшей степени секретности на все работы по связи с загробным миром, ведущиеся в наукограде Протвино, закрыть въезд и выезд в город и принять все меры по недопущению утечек информации. Выполнение решений было возложено на директора ФСБ генерала армии Затрапезникова, который тут же, по закрытой связи, распорядился создать на всех предприятиях города первые отделы, расположить в окрестных лесах антитеррористические подразделения "Альфа", "Бета", "Омега" и "Звездопад" и обязать всех ученых подписать документы о неразглашении. Но именно в тот день, когда кандидат физико-математических наук Илья Александрович Вермонт, не читая и не вникая, подписывал бумагу о неразглашении, в старом московском особняке в Сытинском тупике, на втором этаже, в зале с лепниной на потолке, за длинным столом с озабоченными лицами сидели четыре человека. Стол был накрыт зеленым сукном и снабжен стеклянным блюдом с графином воды и пятью стаканами.

Это был узкий круг руководства Коммунистической партии. Эти четверо знали все: тайные соглашения партии и власти о поддержании стабильности в стране, и подлинные результаты выборов, расходившиеся с опубликованными, и содержание бесед, которые перед каждыми выборами велись в Кремле, где обсуждалось и утверждалось, кто сколько процентов получит и какие обязательство за это на себя возьмет. Сейчас первый секретарь компартии Иван Федорович Бурлак, сидя во главе стола, делал доклад о текущем положении в свете экстраординарного события.

— Как сообщают нам наши информанты в органах, — тяжелым чугунным голосом говорил первый секретарь, — город Протвино уже отрезан от внешнего мира. С ученых берут подписки… В лабораторию назначены офицеры с Лубянки… Ничего другого от этого полицейского режима ожидать было нельзя…

— Но к чему же они там готовятся, в органах? Что все-таки они собираются делать с открытием? — подал голос один из присутствующих, моложавый человек в синем костюме, говоривший хакая и гакая, с явным южным акцентом.

— Они не знают. В Кремле паника, — сказал другой. — Они понимают, что удержать в тайне это невозможно, но пытаются, потому что они в ужасе, что будет с их стабильностью. Они же молятся на свою стабильность. А тут вдруг… какая стабильность, если смерти нет?

— А какая секретность, если они уже заказали трем академическим институтам исследования о последствиях? Человек триста знают, Павловский с Белковским уже строчат аналитику, вот-вот узнает пресса, — сказал третий.

Бурлак откашлялся. У этого человека был дар тяжелой, чугунной значительности. Он умел говорить самые простые или иногда даже очень глупые вещи с таким лицом, что все вокруг послушно замолкали и внимали ему с уважением. И теперь, внимая его кашлю, все тоже замолчали и смотрели на него в ожидании.

— Мы собрались на совещание не затем, чтобы обсуждать павловских-белковских, а затем, чтобы решить, что нам делать в ответственный для страны и народа момент, — сказал он. — Все вы понимаете, что встает вопрос о том, как будет использовано открытие. Режим недаром засекретил информацию: они сейчас там решают, как приватизировать дело. Нефть, газ и бессмертие… Он усмехнулся. — Чубайс уже ездил в Кремль с планом создания нового РАО, в уставный капитал которого войдет система коммуникаций между жизнью и смертью. Нанотехнологию похерили уже, — усмехнулся он своим твердым, негнущимся ртом. — Двадцать пять процентов акций отдать Западу, еще двадцать пять продать олигархату за право после смерти возвращаться сюда на каникулы. Рублевка live! — он хмыкнул с мрачным сарказмом.