И приидет всадник… - Роберт Липаруло

Люко встал за спиной у объекта, который все еще плескал в лицо водой, склонившись над раковиной. Отлично. Запертый казенник не позволяет быстро произвести два выстрела подряд. Приготовления ко второму потребуют по крайней мере пять секунд — а это целая вечность, если, например, раненая жертва мечется с воплями, а в дверь ломится охрана. Люко предстояло мгновенно обездвижить объект, а лучше — убить с первого же выстрела. Это означало, что пуля должна войти в ствол головного мозга. Это удобнее всего сделать сзади. Люко прицелился в ту точку, где должен был оказаться затылок объекта, когда тот выпрямится.

Но мужчина, не распрямляясь, потянулся за полотенцем, уронил его на пол и нагнулся, чтобы поднять. Заметив боковым зрением Люко, он обернулся, увидел пистолет и поднял руки в знак капитуляции. Потом перевел взгляд на его лицо, вгляделся и озадаченно открыл рот.

«Понял, что видел меня раньше», — догадался Люко.

«Ti darò qualsiasi cosa oppure, — умоляюще произнес мужчина. — Я дам вам все, что вы хотите». — Он говорил тихо, видно, надеясь, что покорность спасет его от смерти.

«Sono sicuro che lo farai, — ответил Люко. — Знаю, что дашь». — Придвинувшись, он коснулся стволом пистолета бороздки между носом и верхней губой объекта — легко, словно мазнул, — и нажал на курок. Голова мужчины дернулась назад, на зеркало за его спиной брызнули кровь, кусочки мозга и осколки черепа, а от точки, куда вошла пуля, по зеркалу в разные стороны разбежалось множество трещин. Каким-то чудом ни один из осколков не выпал. Звук выстрела был чуть громче журчания воды в раковине. Люко подхватил обмякшее тело и аккуратно опустил на пол.

И тут его настиг запах сырого мяса. Люко распрямился, пытаясь вдохнуть. Что-то, отлепившись от зеркала, влажно шлепнулось на полку. Тошнота подступила к горлу, Люко закрыл рот ладонью и усилием воли предотвратил рвоту. Не отнимая руки, заставил себя еще раз все осмотреть: ошметки мозга и брызги крови на зеркале и полке, лужа крови, вытекающая из-под головы убитого и уходящая ручейком по канавке водостока в сторону унитаза, искаженное ужасом лицо, отверстый рот с вывалившимся языком, широко раскрытые глаза.

Люко хотелось все это запомнить.

Вернувшись под вентиляционное отверстие, он подпрыгнул, ухватился за его края, подтянулся на руках и влез обратно в воздуховод. Можно было подставить скамеечку, но он должен был выиграть у преследователей хотя бы несколько секунд. Главное — сбить их со следа. Сначала они бросятся искать отвертку (или отстрелят шляпки винтов). Потом провозятся с решеткой, которую держит проволока. Наконец, проникнут в воздуховод, но, натолкнувшись на фальшивую металлическую стенку, которую Люко установит за собой, скорее всего двинутся в другую сторону.

Через шесть минут после убийства он выбрался из вентиляционной шахты в кладовке за стопкой коробок. Сделал пару шагов и свернул на узкую темную лестницу служебного хода, которой почти не пользовались с тех пор, как в 1970 году в здании установили лифты. По ней Люко спустился на три этажа и прошел на кухню. Там его встретил молодой человек и помог снять забрызганный кровью комбинезон.

— Быстрее, — шепнул он по-итальянски, оглядываясь по сторонам.

Люко стянул резиновые перчатки и яростно потер ладони друг о друга. Перочинным ножом резанул по шнуркам ботинок. Парень — Антонио, припомнил его имя Люко — сорвал их с него и надел пару оксфордских полуботинок, подходивших к костюму. Все снятое отправилось в объемистый портфель-дипломат. Антонио протер Люко шею, лицо и волосы влажным полотенцем.

— Ай, — скривился тот, потирая глаз.

— Жидкость для мытья посуды, — сообщил Антонио. — Лучше всего отмывает следы крови. — Он бросил в дипломат и полотенце, провел Люко по волосам расческой. — Пойдемте.

У двери пожарного хода он знаком велел подождать. Выскользнул за дверь и секунд через пятнадцать поманил Люко за собой.

От комплекса «Эйша-хаус» шел узкий прямой проулок, стиснутый двумя высокими строениями. Его освещала лишь одинокая ртутная лампа на улице, куда он выходил. Все остальное утопало во мраке. Придерживая ногой дверь, Антонио указал рукой в сторону проулка:

— Машина припаркована на Хенриата-Солд.

Люко стиснул и легонько встряхнул его плечо.

— Спасибо, — чуть придвинувшись, тихо сказал он по-итальянски.

— Для вас все что угодно, — шепнул в ответ Антонио.

Люко зашагал по проулку. Негромкое эхо вторило стуку его каблуков. Дверь за спиной закрылась. Люко улыбнулся.

Все было позади.

И все только начиналось.

2

Гаррисонвилль, Вирджиния

Волосы мальчику достались от матери: темные, красивые и блестящие. Брейди Мур провел рукой по голове сына, чувствуя, как мягкие пряди текут сквозь пальцы, словно струи воды. Зак спал, повернувшись к нему спиной; дыхание его было глубоким и ровным. Да, спит или почти уснул. Брейди, сидевший на койке спиной к изголовью, осторожно отодвинулся и встал.

То, что можно было принять за светло-коричневый парик, лежавший в ногах Зака на покрывале, зашевелилось. Оттуда высунулась голова и повернулась к Брейди. То был Коко, достойнейший представитель породы ши-тцу и самый верный друг Зака буквально с пеленок. Брейди прижал палец к губам. Коко посмотрел на него выпученными глазками, спрятал маленький розовый язычок и снова свернулся в пушистый клубочек.

Брейди закрыл книгу и поставил ее на полку, отодвинув фигурку американского солдата и игрушечное военное снаряжение: маленькую фляжку, пластмассовую винтовку М16 и что-то вроде полевой рации. Игрушки задели рамку стоявшего на полке фото, и Брейди невольно задержал на нем взгляд. Карен была привлекательной… нет, она была красивой. Гены индейцев чикасо с отцовской стороны смешались в ней с тевтонскими генами матери. В первую очередь Брейди привлекла, конечно, ее внешность — темные волосы, высокие скулы, узкий нос и оленьи глаза. Черты ее лица хотелось рассматривать неторопливо и внимательно, как смакуют деликатесы — сразу приходил на ум швейцарский шоколад. А когда раскрывалась ее личность, ее ум и парадоксальный юмор… Есть люди, которые удивительным образом сочетают в себе все эти достоинства, и самые лучшие из них понятия не имеют, какое воздействие оказывают на окружающих.

«Такая вот и Карен. Она настолько…»

Брейди одернул себя. Восемнадцать месяцев прошло с момента ее гибели, а он все еще думал о ней в настоящем времени. Знакомой болью защемило в сердце, в горле запершило.

— Думаешь о маме? — Голос был таким тихим и сонным, что Брейди не сразу понял, что он прозвучал наяву, а не у него в голове.

Оглянувшись, он увидел, что сын смотрит на него. Мальчик был очень похож на Карен. Не только волосами — у него были того же цвета очищенных кофейных зерен глаза, что и у матери. Он унаследовал от нее и обманчиво-веселый изгиб в меру полных губ. Именно эта улыбка — матери, а не сына, до зачатия которого было еще семь лет, — побудила Брейди покинуть компанию друзей, с которыми стоял в очереди на фильм «Неприкасаемые», и подойти к темноволосой красавице. «Может, сходим в кино вместе?» — спросил он и сообщил, что смеется всегда вовремя и легко делится попкорном. Брейди не смутило, что девушка стояла за билетами на какой-то другой фильм, он не обратил внимания, на какой именно. Только после помолвки до него дошло, что тогда, в кино, Карен и не думала ему улыбаться. Получалось, что он подвалил к ней без всякого намека на приглашение. Но в ответ на такое нахальство она тогда ответила: «Конечно, какая девушка откажется от бесплатного попкорна?» Забавно все получилось. Ей тогда было всего семнадцать.

Брейди склонился над кроватью сына, опершись на одну руку.

— А я думал, ты спишь, — шепотом сказал он.

— Как, по-твоему, она думает о нас?

— Все время, — уверенно ответил Брейди. — Больше того. Она наблюдает за нами.

Зак улыбнулся — по-настоящему. Брейди не мог понять, как сын справляется с горем. Он сам, в свои тридцать три, постоянно ощущал себя на краю какой-то пропасти, из которой, возможно, уже не выберется. Девятилетний Зак держался гораздо лучше. Конечно, он часто плакал и временами впадал в несвойственную детям меланхолию. Но большую часть времени с ним было все в порядке: он весело смеялся, проявлял любопытство к теме деторождения, интересовался электроникой и самолетами — и лишь изредка задавал недетские вопросы о смерти и загробной жизни. Что это было, счастье неведения? Или что-то другое помогало Заку примириться с жизнью? Что бы то ни было, Брейди радовался стойкости сына.

— А она видит меня, когда тебя нет рядом? Например, когда я в школе или когда ты… уезжаешь?