У самой границы - Анатолий Чехов

— Слышишь, мать зовет? — Флегонт взял Яшку за локоть, повернул лицом к поселку.- Почему не идешь?

«Не знает про мышеловку», — подумал Яшка и, вывернувшись из-под руки Флегонта, скрылся в бурьяне.

На Даугане говорили, что Флегонт когда-то хотел посватать за себя Яшкину мать — Глафиру, первую красавицу поселка, но старый Лука Мордовцев, богатей и самодур, расстроил это сватовство. Потому, видно, сколько помнил себя Яшка, Флегонт никогда не притеснял его, не измывался, как другие казаки. Да и сейчас ничего не сделал, просто хотел завернуть домой. Но Яшке почему-то стало жутко. Уж очень пристально смотрел на него Флегонт…

Раздался негромкий свист. Из лопухов высунулась физиономия Барата. Мальчишки, прячась в бурьяне, направились к столбовой дороге.

— Отпустил?

— Сам ушел.

Барат не поверил, наверное, видел, как Мордовцев взял Яшку за руку.

— Я-а-аш-шка-а! Я-аш-ка-а! — На этот раз кричал отец.

Яшка и Барат, прибавив шагу, все дальше уходили от Даугана.

У Яшки нестерпимо болела рука, кружилась голова. Доктор наложил повязку не только на култышку, оставшуюся от пальца, но и на всю кисть, руку подвесил косынкой, завязанной узлом на шее. Яшка сейчас был похож на раненого отца, когда тот приезжал во время войны из лазарета на побывку.

Яшка и Барат вышли к тому месту, где от главного тракта отходила дорога в сторону горного кряжа Асульмы, замедлили шаги и просвистали условный сигнал. Справа и слева от них раздался такой же свист. Зашуршала сухая трава, со склона посыпались мелкие камни.

— Дур! — донесся мальчишеский голос.

Яшка остановился.

На русском языке Яшка говорил, пожалуй, только дома да еще с немногими русскими мальчишками поселка, такими, как Алешка Нырок. Остальные — курды, азербайджанцы, туркмены. На улице разговор велся чуть ли не на всех языках стран Востока.

Шуршание в бурьяне стихло.

— Ун кия лёу? (Кто идет?)

— Кочахчи (контрабандист) Аликпер Чары-оглы. А вы кто?

— Ладно, выходите,- приказал Яшка.

Сегодня, после истории с гюрзой, да еще встречи с Мордовцевым, ему было не до игры. С самого утра он ничего не ел. После операции тошнило. Все сильнее дергало палец.

Из бурьяна к Яшке и Барату вышли еще два подростка: стройный и быстрый, с развитыми икрами и тонким станом Аликпер и немного вялый, с круглым, как лепешка, лицом — Алешка Нырок. Увидев, что

Яшка перевязан, как настоящий раненый, оба остановились.

— Покажи, — сказал Алешка. Смотрел он на забинтованную Яшкину руку с уважением и страхом. Яшке хотелось показать, но предводителю разбойников негоже распускать слюни. Да и Аликпер поглядывал на него с таким видом, как будто хотел сказать: «Эка невидаль, хватила гюрза — бери топор и руби палец, а то всю руку отрежут».

— Отойди,-сказал Яшка.- Тебе не на палец, на дорогу надо смотреть.

Солнце клонилось к западу. Голубые тени выползали из ущелий. Рядом с тенями словно горели в отсветах заката выступы скал. Горы, как огромные древние мамонты, ставшие в ряд, протянули каменные лапы в долину, уложили между лапами бугристые хоботы, выставили каменные лбы. На самой высокой скале — колокольне Ивана Великого — белое пятно: орлиный помет. Выше — гнездо орлов. Там — старинная крепость Сарма-Узур. Жил в этой крепости когда-то предводитель древнего племени — Асульма. Яшка и его друзья забирались в развалины крепости, находили серебряные монеты, наконечники стрел. Оттуда хорошо видна вся долина и протянувшаяся через нее из края в край мощеная дорога. Считай, каждый десятый камень этой дороги вытесал и уложил своими руками Яшкин отец. Дорога кормила отца. Кормила она и Яшку, а вместе с ним и других самых отчаянных мальчишек поселка. Дни и ночи движутся по дороге огромные фургоны с грузами, идут верблюды. В Россию везут урюк, чищеный миндаль, сабзу, бидану (сорт сушеного винограда), хлопок, шерсть; из России — мануфактуру, сахар. Под перезвон колоколов, подвешенных к тюкам и шеям верблюдов, Яшка родился и вырос.

Идут караваны и сейчас, хотя начавшаяся в России гражданская война докатывалась и сюда, к границе.

У Яшки закружилась голова, он присел на прятавшийся в бурьяне обломок скалы.

«Дон! Дон! Дон!» — звенело в ушах. Нет, это не в ушах звенит. Это поднимается караван по дауганским вилюшкам, Еще немного, и он втянется в долину.

«Дон! Дон! Дон!..» — все явственнее и громче гремят колокола. Яшка рассудил, что все равно порки не миновать: и за гюрзу попадет, и за то, что опять увел свою братию караван встречать.

От каравана отделился всадник в белой рубахе, белых широченных штанах, черной жилетке. Всадник — караван-баши. Стоило только какому каравану войти в долину Даугана, каждый караван-баши пришпоривал коня и рысью мчался к таможне или караван-сараю проверить, есть ли корм для верблюдов, узнать, где будет место для ночлега, принять новые грузы. При виде поселка остальные караванщики собираются в голову каравана, курят свои чубуки, разговаривают. Караван-баши — большой начальник. Каждый мальчишка мечтает стать или знаменитым кочахчи — контрабандистом или караван-баши, лучше — караван-баши. Летом — в чалме и белой одежде, зимой — в накрученных на голову шарфах из верблюжьей шерсти, в расписной, вышитой шубе, караван-баши проезжают по Даугану. Все знакомые низко кланяются им, курды снимают свои вязаные шапочки, русские стаскивают кепки, треухи. Каждому лестно поговорить с караван-баши, расспросить о новостях. Дорожный человек все видит, все знает. Многие караван-баши знали и уважали Яшкиного отца. От того, будет ли дорога отремонтирована в срок, зависело — вовремя ли пройдет караван. Яшка мечтал, когда вырастет, быть караван-баши, но сейчас у него с караванщиками отношения были испорчены…

«Дон, дон, дон!..» — Мерно идут верблюды, раскачиваются взваленные на горбы тюки, все ближе и ближе подходит караван. На передних верблюдах ковровая шлея, множество колокольчиков. Колокол подцеплен к грузу еще и последнего в десятке верблюда. Уздечки, как недоуздки, привязаны к кольцу седла впереди идущего. У ленивых носы проколоты, палка с набалдашником вставлена в ноздрю, с другой стороны — ременная петля. Идут верблюды быстро, словно в такт этой гремящей музыке ставят в пыль широкие тяжелые подушки ног. Ритмично раскачиваются тюки на боках.

Яшка наметанным глазом определил, в каком мешке сахарный песок, вскочил, ткнул самодельным ножом. Из мешка потек белый ручеек. Яшка подставил лист лопуха, с десяток шагов бежал рядом с верблюдом, потом заткнул прореху жгутом травы, скрылся в бурьяне.

Уж он-то знал, как надо резать мешки. Весной Алешка перестарался и так полоснул по мешку, что песок ручьем потек на дорогу. Убежал бы Алешка — ничего бы им и не было. А он перепугался и давай затыкать прореху чем попало. А песок все течет да течет. Алешка оттянул края прорехи, хотел веревкой завязать, караванщики его, голубчика, и сцапали. В таможне дознались, кто еще был. Стоимость сахара взыскали с отцов. Отцы взыскали с сыновей… Горьким показался Яшке тот сахар. После этого случая Яшка с сахаром связывался лишь тогда, когда ничего более толкового не попадалось. То ли дело орехи или урюк! Ширнешь ножичком — и в бурьян. А караван идет себе и идет, верблюды шагают, тюки раскачиваются. А из прорехи орешки тюк да тюк, то один, то другой. Караван ушел — только и остается пройти по дороге, добычу собрать… Рубашку потуже подвяжешь, полную пазуху орехов или урюка наберешь — любо-дорого!

Яшка сел в излюбленном месте за валунами, дождался свою команду. Все четверо сосредоточенно слизывали с листьев лопуха сахарный песок, когда до них донесся быстро нарастающий гул. Яшка вскочил, выглянул из бурьяна. Но пока ничего не было видно. Тогда он, держа завязанную руку на отлете, приложил ухо к земле. Гул усилился.

— Кони! Так гудит земля, когда скачет табун лошадей.

— Казаки! — испуганно крикнул Нырок.

В долину вливался казачий эскадрон. Развернувшись веером, он на рысях шел прямо к поселку.

— Белые!

Яшка знал, что значит приход белых. Отец — красный, член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

Ребята сорвались с места, помчались вдоль дороги. Поздно: передовые разъезды казаков перешли на галоп. Слыша за спиной все усиливающийся топот, Яшка и его товарищи со всего разбегу повалились на землю, замирая от страха, притаились в бурьяне.

С тяжелым гулом промчались совсем рядом конники. «А-а-а-а!» — донесся протяжный то ли стон, то ли крик.

Яшка поднял голову. Часть казаков окружила караван, стала его конвоировать. Остальные уже скакали по улицам и огородам, стреляли из винтовок, вертели над головами шашками. Вспыхнула ответная стрельба, вскоре все затихло.

Перепуганные мальчишки осторожно подходили к своим дворам. Яшка пересек долину и горным отщелком вышел к своему дому. Тут же увидел отца: четверо дюжих казаков, по два с каждой стороны, вели его со связанными за спиной руками. Крепко ухватив за локти, они висли на нем, словно боялись, что он развернется и сбросит их с себя. Рубашка на отце разорвана, лицо в кровоподтеках.