Мотив омелы - Хлоя Лиезе

тем лучше могу наблюдать закономерности и запоминать их значение. После двенадцати несчастных месяцев наблюдения за множеством едва уловимых изменений в его высеченных изо льда чертах лица я знаю больше выражений Джонатана Фроста, чем мне хотелось бы признать. Но конкретно это — новое.

Выбитая из колеи, я прикусываю нижнюю губу — капелька боли, чтобы успокоиться. Я наблюдаю, как его взгляд опускается к моим губам, его глаза темнеют.

Внезапно мне становится ужасно жарко в моем изумрудно-зелёном платье-свитере. Отопление включено на максимум?

— Если ты принёс это печенье… — я пытаюсь взять себя в руки, но мой голос странно хриплый. — Вопрос один… зачем?

Взгляд Джонатана поднимается и встречается с моим. Ещё одно выражение, которое я не узнаю. От этого у меня сводит живот.

Он открывает рот, как будто собирается мне ответить, но тут кто-то стучит кулаком во входную дверь магазина. Джонатан хмуро смотрит в его сторону и рявкает:

— Закрыто до десяти!

В комнате стало прохладнее, и все те мысленные фокусы, которые Джонатан проделывал со своими глазами, исчезли. Здравомыслящая и вернувшаяся в свою шкуру, я бросаю печенье, как горячую картофелину, стряхиваю крошки с рук и направляюсь к входной двери.

— Слишком боишься, чтобы попробовать? — тягуче интересуется он.

Должно быть, печенье принёс именно он. Вероятно, испёк с нуля только для того, чтобы добавить в тесто слабительное.

— День, когда я съем то, что вы приготовили, станет днём, когда ад замёрзнет, мистер Фрост. И просто, чтобы вы знали, отравление кого-либо является уголовным преступлением.

Он вернулся к полкам, аккуратно расставляет книги в ряд.

— Если несмертельно, то сидеть всего несколько лет.

Я натыкаюсь на дверь, крича:

— Я так и знала!

— Серьёзно, Габриэлла, — он закатывает глаза. — Я читаю триллеры. Это не значит, что я хочу оказаться в одном из них.

— Я всё равно спрячу канцелярские ножи.

Собираясь отпереть дверь, я ловлю своё отражение в матовом стекле. После утренней дороги на работу, продуваемой всеми ветрами, и интеллектуальных игр Джонатана я выгляжу так, словно прошла сквозь торнадо: щёки раскраснелись так же, как и мои губы; карие глаза размером с блюдца лихорадочно моргают; мои медово-каштановые распущенные локоны, которые обычно падают на плечи, выглядят наэлектризованными.

— Кошмар, — пока я суечусь со своими волосами и приказываю глазам выглядеть менее безумными, по моей шее пробегает покалывание осознания. Глаза Джонатана встречаются с моими в отражении в стекле. Он ещё раз холодно выгибает бровь. Я показываю ему язык.

— Очень по-взрослому, — говорит он.

— Это говорит парень, оставляющий какого-то бедного курьера замерзать на тротуаре.

Джонатан — кто бы мог подумать — упрямец, который не отпирает дверь до открытия магазина, но иногда курьеры теряются и не могут найти вход в переулок. Я тот отзывчивый человек, который помогает им.

Отодвинув засов, я открываю дверь и вижу курьера — по крайней мере, его ноги — шатающегося под тяжестью букета, который заслоняет верхнюю часть его тела.

Голос из-за цветов произносит:

— Доставка для мисс Габриэллы Ди Натале?

Я смотрю на букет с отвисшей челюстью. Эти цветы стоят сотни долларов. Малиновые розы и бархатные пуансеттии, весёлые веточки сосны и остролиста, белоснежные лилии размером с обеденную тарелку. Их приторный запах ударяет мне в нос, и от яростного чихания я сгибаюсь пополам.

Тёплое туловище размером с дом протискивается мимо меня, когда очередное чихание сотрясает моё тело. Джонатан хватает конусовидную вазу так, словно это веточка, а не десять килограмм цветочного богатства, и тянется прямо к записке, вложенной внутрь. Мне не менее любопытно узнать, от кого это — я знаю не больше него.

— Эмм, но… — курьеры, наконец, выглядывает из-за букета. — Это для мисс Габриэллы Ди… — его голос стихает под ледяным взглядом Джонатана. — Мне нужна подпись.

— А что, похоже, что она в состоянии расписаться? — Джонатан резко поворачивает голову в мою сторону, когда я сгибаюсь пополам от очередного чихания, затем размашисто расписывается. — Габриэлла, скажи ему, что я не краду твои цветы.

— Не крадёт. Всё в порядке. Спа… а-а-а-апЧХИ!

— Счастливых праздников, — говорит Джонатан, закрывая дверь у курьера перед носом. — Это последнее первое декабря, когда я появился с оливковой ветвью в виде выпечки. Ты обвиняешь меня в том, что я отравлю тебя печеньем, тогда как твой парень дарит тебе биологическую отраву, — он пересекает магазин по направлению к подсобке, методично выдёргивая каждую лилию из букета. — Ну и типа ты себе нашла.

Я сгибаюсь пополам от чихания, от которого сотрясаются все мои носовые пазухи.

— Ч-что?

— Знает тебя достаточно хорошо, чтобы отправить праздничный букет, но недостаточно хорошо, чтобы убедиться, что у букета будет слабый аромат. Сильные запахи заставляют тебя чихать и вызывают головную боль.

— Он не… Подожди. Откуда ты это знаешь?

— Двенадцать месяцев, мисс Ди Натале, — Джонатан кладёт букет на прилавок, распахивает заднюю дверь, ведущую в переулок, и выбрасывает лилии стоимостью в сто долларов в мусорный контейнер так, как будто это какие-то паразиты.

— Двенадцать месяцев что? — спрашиваю я.

Закрыв дверь, он направляется на мини-кухню в комнате отдыха, где мы держим кофейник и кружки, а также шкафчик с закусками, полки которого разделены посередине разделительной лентой, как будто мы враждующие страны, и уголок упаковки чипсов, вторгающийся на территорию противника, является поводом для войны.

Джонатан включает воду в раковине и закатывает рукава до локтей, каждый подворот безупречного белого хлопка обнажает пять новых сантиметров рельефных мышц и лёгкий покров тёмных волосков. Я говорю себе перестать пялиться, но не могу.

Помимо двух моих лучших друзей, которые также являются моими соседями по комнате, единственный человек, с которым я провожу так много времени — это Джонатан Фрост с сосулькой в заднице, и я думаю, что это деформирует мой мозг — изо дня в день, восемь вечных часов рядом с ним. Касаться локтями, когда мы проходим мимо друг друга в магазине. Наблюдать, как он кряхтит и напрягает все эти мышцы, открывая коробки и расставляя товары на полках. Ловить то, как он прищуривается, когда я нарушаю правила, плюхаюсь на пол рядом с юным посетителем и открываю книгу, чтобы почитать ему или ей.

Иногда в эти невысказанные моменты происходят подобные вещи. Мой разум стирает пятьдесят две недели ежедневных склок и мелких сражений за власть и делает необъяснимый поворот, как будто зацикливаясь на его предплечьях, смотря на его руки, когда они скользят и трутся под водой. А потом я начинаю думать о других случаях, когда руки сгибаются и ладони становятся влажными. Я думаю о согнутых пальцах, и теперь его большой палец трёт