Конец советского человека - Анас Згхиб

Воображаемое будущее

Понимать друг друга и смотреть на события тридцатилетней давности необходимо прежде всего для того, чтобы знать, что будет с обществом в будущем. Нынешнее общество предполагает, что оно достигло высшей точки своего развития. Современное российское общество считает, что дальше все будет либо так же, либо в том же ключе, но гораздо лучше. Когда людям задают вопросы о том, чего они ожидают в ближайшие десять лет, они отвечают, что ожидают, что в ближайшие десять лет все будет ровно так, как сейчас, чуть лучше или чуть хуже, но в целом ничего не изменится. Люди сами не способны прогнозировать изменения, которые будут происходить с ними на протяжении 10 лет.

Тем не менее надо заметить, что эти изменения могут быть разительны даже на протяжении одного поколения. Те люди, которые ходили в красных галстуках, которые присягали на верность Сталину, которые восхищались полетом Гагарина и хотели быть космонавтами, затем построили рыночную экономику. Нынешние люди, какими бы они ни были, будут строить новое общество. Нам необходимо знать, что это за люди, нам необходимо знать, кто мы такие, хотя бы для того, чтобы понимать, на что мы способны.

1-часть. От коллективизма – к солидарности.

Кто такой я? Кто такие мы? Вопрос, с которого начинается практически любое общество. Советский человек перестал быть советским человеком, утратил понимание того, где нужно узнавать ответ на этот вопрос. Известно, что у всякого советского человека с 1918 по 1991 год был специальный печатный орган, в котором можно было узнать текущий ответ на этот вопрос, – это газета «Правда».

У меня в руках номер газеты «Правда» за 2 ноября 1989 года, четверг. Из этого номера уже понятно, в каком ужасном состоянии находился советский человек в последние годы своего существования: «На одной из зарубежных фирм мне подарили фотографию, плакат», – пишет корреспондент. И понятно, что человек побывал за пределами страны, он уже знает слово «фирма».

Переворачиваем страницу и видим здесь фамилии, которые в газете «Правда» не могли появиться еще пять лет назад ни под каким видом: Сталин, Зиновьев, Коллонтай, Раскольников. Еще не пала берлинская стена, и Горбачев еще встречается с руководителем ГДР. С другой стороны, неофициальная встреча Горбачева и Джорджа Буша состоится на советском и американском военных кораблях в морском пространстве около Мальты, а еще сверху написано: «Совещание в ЦК КПСС».

Где здесь «я» и где здесь «мы», понять уже совершенно невозможно. Единство разрушено. И так будет продолжаться еще два года, пока наконец газета «Правда» не превратится в то, чем она была до 1917 года, – то есть орган партийной печати одной из не самых распространенных политических организаций на территории большой страны.

Коллективное и индивидуальное.

Конечно, советское общество – это прежде всего вопрос о том, где граница между «я» и «мы». Вопрос о том, в какой степени человек должен подчиняться идеям коллективизма, разделять эти идеи, идти за коллективом, а в каком он должен оставлять пространство для себя и реализовываться сам. Ни в одном обществе мира так вопрос не ставился со времен египетских пирамид. Ни одна крупная страна в мире не была на протяжении 70 лет занята этим вопросом в качестве основного.

В 10-х годах ХХ столетия Россия, как и Европа, как и значительная часть остального мира, заболела социал-демократией, вопросами социального равенства. У России были все шансы построить обычное для Европы социал-демократическое государство. Вместо этого вопрос был поставлен совсем по-другому. Был поставлен вопрос о возможности создания нового человека, который будет радикально более коллективистичен и гораздо менее индивидуалистичен.

Советский проект поставил вопрос о создании нового человека-коллективиста.

«Единица – ноль, голос единицы – вздор, голос единицы меньше писка» – это лозунг Владимира Маяковского, который висел над советским общественным институтом, написанный невидимыми буквами. Эту цитату знали все.

Мало того, не следует недооценивать тот объем душевной и интеллектуальной работы, который советские люди вкладывали в реализацию этих принципов. Сейчас нам может показаться, что советские люди на самом деле насмешливо относились к идеям коллективизма, к марксистской идеологии, что они не верили в коммунизм.

В какие-то моменты и для больших общественных групп это было ровно так. И существовали, наверное, целые отрезки в несколько лет, когда, видимо, большинство населения относилось к официальной коллективистской идеологии скептически, спорно или даже презрительно.

Однако на протяжении большей части временного пространства, которое занял Советский Союз, большинство населения с энтузиазмом думало о том, как построить коммунизм, как построить лучшее общество, как построить лучшего человека. Это не было задачей номер один. Естественно, советский человек в очереди за колбасой или за ботинками не думал о том, как его стояние в очереди соотносится со строительством коммунизма. Это всегда было задачей номер три или четыре. Несмотря на то что это выглядит сейчас несколько смехотворно, идеологическая составляющая постоянно присутствовала в жизни советского человека. Она была ему где-то комфортна, где-то некомфортна; тем не менее с этим жили. Сейчас это сложно представить. Вообще отсутствие официальной идеологии – это самое важное, что случилось со всем советским и российским обществом за последние 30 лет. Эта пустота пытается периодически чем-то заполняться, но тем не менее пока это место никто не занял.

В ХХ веке русские столкнулись с еще одной интересной для социолога или политолога вещью. Советская власть, придя к рычагам управления обществом, в значительной степени случайно, хотя и имея в виду что-то вроде этого, построила тоталитарное общество.

Тоталитарное общество.

Мы можем привести, наверное, десяток примеров обществ, которые более-менее подходят под определение тоталитарного. Тем не менее до сих пор какого-то единого определения того, что такое тоталитаризм, не существует. Я для себя определяю это достаточно просто: тоталитаризм – это до некоторой степени сингулярность. Он появляется в тот момент, когда люди пытаются строить жесткое авторитарное общество на каких-то идеологических основах и вдруг выясняют, что у них получилось на два порядка лучше, чем они хотели. Вот мы давили, давили общество с тем, чтобы оно было хорошим, с тем чтобы все улыбались, и тут всем почему-то внезапно понравилось, все стали делать ровно так, как вы хотите, и хоровое пение, которое раньше звучало нестройным, вдруг вошло в какой-то в резонанс с небесными сферами – и зазвучало.

Это общество насилия. Но общество меньшего по сравнению с авторитаризмом насилия. Тоталитаризм по сравнению с жестким авторитаризмом – это общество, которое внезапно перестало сопротивляться и сказало: «Ну ладно, хрен с вами, будем строить коммунизм».

Когда этот момент произошел в истории СССР – сложно сказать. Есть ощущение, что это случилось во временно́м отрезке между 1923 и 1927 годом, когда то, что было военной диктатурой большевиков, спорной идеологической доктриной, внезапно превратилось в то, что все остальные одобряют и считают, что по-другому жить невозможно. После этого все выдохнули и начали строить совсем другое общество.

Это совсем другое общество достигло своего идеологического пика, видимо, в 1949 году. Это большой сталинский стиль. В этот момент оно внезапно обнаружило свойства русской империи непонятно почему, никто не предсказывал, что из этого вылезет русская империя, однако вот вылезла.

После чего она дала еще один прекрасный всплеск в 1960-е годы, который мы знаем по имени Юрия Гагарина и по народному энтузиазму по поводу будущего строительства коммунизма. Коммунизм должен был быть построен к 1980 году. Большая часть населения верила, что коммунизм – это то, что в настоящий момент строится. В 1970-е годы, конечно, тоталитаризм в России начал исчезать, это судьба практически всех тоталитаризмов. Тоталитаризм – чрезвычайно прочное и устойчивое явление, но исчезает он сам по себе. А потом было ощущение общества 1971–1978 года, когда после того, как мы полетели к звездам, внезапно выяснилось, что здесь, на Земле, пространство застроено панельными пятиэтажками, вокруг которых ходят какие-то колхозники и не знают, что сие есть. Это же ужас.

Позднесоветский общественный договор.

Русское, оно же советское, оно же российское общество проделало самый необычный фокус, который вообще проделывали общества в таких ситуациях. Оно построило себе некий субститут того, что на Западе называется гражданским обществом. Оно построило между населением внутреннюю систему горизонтальных связей, не очень сильно зависящих от властной структуры.