Хендерсон — король дождя - Сол Беллоу

Жена пыталась урезонить меня. Мы были в нашем номере. Я в одних плавках. И тут она заводит разговор о битом стекле и моем неуважении к гостям пансиона.

Лили — умная женщина. Она никогда не повышает голоса, от нее не услышишь бранного слова. Зато она ну очень любит читать нотации. Прирожденный моралист, при этом она бледнеет и говорит почти шепотом — не потому, что боится меня, а потому, что сама переживает.

Поскольку ее доводы на меня не подействовали, она зарыдала. От ее слез я, потеряв голову, закричал: «Я застрелюсь! Вышибу себе мозги! Я не забыл взять с собой пистолет! Он у меня в кармане!»

— Господи, Джин! — вскрикнула она и, закрыв лицо руками, выбежала в коридор.

Сейчас скажу почему.

Потому что ее отец покончил жизнь самоубийством.

Застрелился из пистолета.

Помимо всего прочего нас с Лили связывает то, что у обоих никудышные зубы. Она, как и я, носит мост, хотя на двадцать лет младше меня. Лили потеряла четыре верхних резца еще школьницей, когда играла в гольф с отцом. Папаша ее был закоренелый пьянчуга, в тот день так нализался, что вообще не должен был выходить на поле. Не глядя по сторонам, безо всякого предупреждения он замахнулся клюшкой и попал дочери по лицу. Меня всего передергивает, когда думаю о том злосчастном июльском дне, окровавленной пятнадцатилетней девочке. Будь прокляты пьянчуги-слабаки! Особенно те, кто старается показать, как они переживают… Лили жалела отца. Я никогда не слышал от нее дурного слова о нем. Она и сейчас носит его фото в портмоне.

Лично я его не знал. Отец Лили умер лет за десять до того, как мы познакомились. Вскоре после его смерти Лили вышла замуж за какого-то типа из Балтонмора, человека, по ее словам, с хорошим общественным положением. Потом у них что-то не заладилось, и во время войны они развелись (я в это время воевал в Италии). Лили вернулась домой, в Данбери, столицу шляпного производства, где жила с матерью.

Так случилось, что однажды зимним вечером мы с Френсис отправились в Данбери в гости. Френсис поехала неохотно. В то время она состояла в переписке с каким-то европейским интеллектуалом. Френсис большая любительница книг, писем и неисправимая курильщица. Когда у нее случался очередной приступ занятий философией или чем-нибудь в таком же роде, мы с ней мало виделись. Она запиралась у себя в комнате, курила одну сигарету за другой, надрывно кашляла и писала, писала. Так вот, мы поехали в гости, а на нее опять напала интеллектуальная горячка. Посреди шумного застолья жена вдруг вспомнила о каком-то неотложном деле, взяла нашу машину и, позабыв обо мне, укатила домой.

Среди присутствующих мужчин я был единственным в выходном вечернем костюме: темно-синий смокинг с галстуком-бабочкой. У меня было такое ощущение, будто на мне целый акр темно-синего сукна. Лили, с которой нас только что познакомили, была в зеленом, словно под Рождество, платье с красными полосами.

После недолгой приятной беседы она предложила прокатиться. Я сказал: «О’кей», — и мы по свежевыпавшему снежку зашагали к ее машине. Ночь была прозрачная, звездная, снег поскрипывал под ногами. Лили поставила свой автомобиль на холмике. Когда мы съезжали с него, машину занесло, Лили испуганно вскрикнула: «Юджин!» — и обняла меня. Насколько я мог судить, кругом не было ни души. Голые руки под меховым жакетом обнимали меня. Машина юзом съехала в сугроб. Я выключил зажигание. Луна светила вовсю.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил я.

— Кто не знает Юджина Хендерсона? — отозвалась она.

Мы еще малость поболтали, и вдруг она заявила:

— Тебе нужно развестись со своей женой.

— Ты понимаешь, что говоришь? Я тебе в отцы гожусь…

Больше мы с Лили не виделись. До лета. Я приехал в Данбери купить досок для нового сарая и у одного магазина встретил Лили — она тоже делала покупки. На ней было белое пикейное платье, белые туфли и шляпка. Накрапывал дождь, и она попросила довезти ее до дома. Показала мне дорогу, но разнервничалась и стала путаться. Она очень хороша, когда нервничает. Тем временем сделалось душно, приближалась гроза. Мы заехали в какой-то тупик. Небо быстро потемнело, хлынул ливень. «Куда ты заехал? Мне домой надо!» — чуть не плакала Лили.

Наконец мы добрались до места. Небольшой дом, внутри духота, как в жару. За окном гремела гроза.

— Мама у подруги, играет в бридж. Надо позвонить ей, сказать, чтобы осталась там ночевать. Не тащиться же в такую погоду. Телефон у меня в спальне.

Лили отнюдь не распущенная женщина, уверяю вас, не сторонница свободной любви.

Сняв платье, она сказала дрожащим голосом:

— Я люблю тебя, слышишь, люблю!

Мы обнялись, и я сказал себе: «Меня любят, любят!» На улице очередной раз громыхнуло, дождь заливал крыши, деревья, тротуары. Ослепительно сверкнула молния. От тела Лили веяло теплом и запахом свежеиспеченного хлеба. Она не переставала повторять: «Люблю! Люблю!» Темнело. Небо по-прежнему было затянуто тучами.

В гостиной сидела ее мать. Лили позвонила и сказала ей, чтобы она не приходила домой. Та, конечно же, немедленно оторвалась от игорного стола и поспешила к родным пенатам. Несмотря на сильнейшую за много лет грозу.

Появление пожилой дамы мне не понравилось, не то чтобы я испугался — просто увидел в этом недобрый знак. Ведь Лили уверяла, что о наших отношениях никто не узнает.

Я первым сошел сверху и первым увидел включенный торшер у большого старинного дивана. Спустился и сказал: «Позвольте представиться, моя фамилия Хендерсон».

Передо мной была плотная женщина посредственной наружности. Собираясь в гости, дама накрасилась как фарфоровая куколка. Она была в шляпке, на полных коленях лежали кожаная сумочка и блокнот. Было ясно, что мать мысленно перечисляла прегрешения дочери: «В моем доме… с женатым мужчиной…» и так далее, и тому подобное. А Лили вся светилась, будто гордясь тем, чего ей удалось добиться.

Я сидел как ни в чем не бывало, в небрежной позе, широко расставив ноги в башмаках, пощипывал усы и думал, что у дома стоит мой фургон с досками. В комнате ощущалось незримое присутствие мистера Симмонса, отца Лили, торговца водопроводным оборудованием. Он застрелился в комнате, прилегающей к спальне дочери. В смерти отца Лили винила мать, а я был словно орудием, средством выразить ее неудовольствие. «Ну нет, приятель, — сказал я себе. — Такие штучки не для меня».

Поначалу казалось, что хозяйка дома решила оставаться в рамках приличия. Но потом не сдержалась и сказала:

— А я знаю вашего сына.

— Правда? Стройного молодого человека? Эдвард бывает в Данбери по делам. Он на красной малолитражке ездит.

На прощание я сказал Лили:

— Ты симпатичная и взрослая женщина, но не должна так вести себя по отношению к матери.

Пожилая дама сидела, не сводя с нас глаз.

— До свидания, Юджин, — сказала Лили.

— Будьте здоровы, мисс Симмонс.

Прощание было прохладным. Тем не менее мы скоро встретились вновь, уже в Нью-Йорке. Лили уехала из Данбери, оставив мать одну, и сняла квартирку на улице Гудзона в доме без горячей воды, где помимо всего прочего обитали бомжи и пьянчуги. Я поднимался по грязной лестнице в лайковых перчатках, с лицом, потемневшим от сельского загара и выпивки. Внутренний голос не умолкая твердил: «Хочу, хочу, хочу, давай двигай, двигай, двигай!» И я взбирался по лестнице в подбитом мехом пальто, в штиблетах из свиной кожи и с кожаным бумажником в кармане, взбирался, изнывая от похоти и недовольства, уставив воспаленный взгляд на верхнюю площадку, где ждала Лили. Полноватое лицо было бледным, чистые глаза смотрели с прищуром.

— Черт побери! Как ты можешь жить в этой вонючей дыре?! — приветствовал я свою возлюбленную.

Все в доме было старое, нищенское. Темно-фиолетовые стекла в дверях, общий туалет в коридоре на несколько квартир, цепочка спуска воды проржавела и позеленела от времени.

Лили водила дружбу с обитателями трущоб, помогая старикам и особенно матерям-одиночкам. Позволяла им держать молоко и масло в своем холодильнике, заполняла им документы по социальному обеспечению. Делая добро неприкаянным иммигрантам, она, вероятно, хотела показать, какими хорошими бывают американцы.

Запах в доме словно прилипал к лицу. Добравшись до верхней площадки, я пожаловался:

— Фу! Совсем нечем дышать!

Мы вошли в ее квартиру, тоже грязноватую, но по крайней мере хорошо освещенную.

Мы присели поговорить. Лили сказала:

— Ты что, собираешься прожить жизнь впустую?

С Френсис все было кончено. После моего возвращения из армии у нас почти не осталось ничего общего. Однажды утром на кухне состоялся разговор, в результате которого мы окончательно расстались. Разговор был короткий, всего несколько слов. Примерно так:

— И что ты теперь собираешься делать?