Хендерсон — король дождя - Сол Беллоу

Сол Беллоу

Хендерсон — король дождя

Зачем меня понесло в Африку? Сразу на этот вопрос не ответишь. Просто с каждым днем жизнь становилась сложнее и сложнее, и наконец все совершенно запуталось. Покупая билет на самолет, я подумал о своих пятидесяти пяти годах, и меня охватила тоска — такая, что сдавило грудь… Потом началась сумасшедшая предотъездная гонка. Надо было навестить моих родителей, обеих моих жен, моих любовниц, моих детей, надо было побывать на ферме, позаботиться о четвероногих. И конечно же, мои привычки, мои деньги, мои занятия музыкой, мои зубы, мои предрассудки, мое пьянство и — главное — моя душа! Хотелось крикнуть: «Оставьте меня в покое!» Но как они могут оставить меня в покое? Они принадлежат мне. Они мои. Они громоздятся вокруг меня, и жизнь превращается в хаос. И тем не менее мир, который я всегда считал угнетателем человека, не обрушил на меня своего гнева.

Чтобы все-таки объяснить, почему я отправился в Африку, мне придется изложить некоторые факты. Начну с самого простого и понятного — с денег. Я человек богатый. Унаследовал от своего старика три миллиона чистыми, после уплаты налогов. Но проблема в том, что я считаю себя бродягой-прохиндеем, словом, последней задницей, и на то есть веские причины. Главная состоит в том, что я жил всегда как бродяга, прохиндей и последняя задница. Когда же становилось невмоготу, я заглядывал в книги, надеясь найти успокоительный совет, и вот однажды вычитал: «Неизбывно прощение грехов наших, оно не требует ни благочестия, ни добродетели». Высказывание так поразило меня, что несколько дней я мысленно его твердил. Я не запомнил, в какой книге на него наткнулся. Отец собрал несколько тысяч томов, не считая тех, что написал сам. Я перебрал полсотни, но находил только деньги. У отца было обыкновение использовать в качестве закладок банкноты, какие случались в кармане, — пятерки, десятки, двадцатки. Попалось и несколько купюр тридцатилетней давности. Я был рад: они напоминали о прошлом. Запершись в библиотеке от детей, я залез на стремянку, листал и тряс том за томом, но на пол сыпались только деньги, деньги, деньги. Завета о вечном прощении я так и не нашел.

Следующий факт. Я — выпускник одного из университетов «Лиги Плюща». Не буду его называть, ни к чему бросать тень на альма-матер. Если бы я не носил фамилию Хендерсон и не был сыном своего отца, меня бы вышибли с первого курса.

Что еще? Роды у мамы были тяжелые. Я весил четырнадцать фунтов. Потом подрос. Сейчас мой рост — шесть футов четыре дюйма, вес — двести тридцать фунтов. Долговязый, нескладный, с огромной головой и шевелюрой как каракуль. Длинный нос, глаза под приспущенными веками, которые не смотрят, а словно что-то высматривают. Развязные манеры. Нас, детей, в семье родилось трое, но выжил я один. У отца достало доброжелательности простить мне это, хотя я не был уверен, что он простил меня от чистого сердца.

Когда пришла пора жениться, я в угоду отцу выбрал девушку нашего круга — высокую, элегантную, красивую, длинноногую, с золотистыми волосами и великолепными задатками к деторождению. Надеюсь, никто из ее семьи не станет возражать, если я добавлю, что она еще и шизофреничка. Меня самого считают человеком со сдвигом, и правильно: я угрюмый, грубый, вспыльчивый, словом, все признаки психического расстройства. Судя по возрасту детей, мы были женаты около двадцати лет. Детей зовут Эдвард, Райси, Алиса. Имена еще двоих не помню. Господи, благослови их всех!

Я много и упорно работаю — на свой манер. Вообще-то труд — это мука, так что иногда напиваюсь, даже не дождавшись ленча. Вскоре после возвращения с войны (по возрасту меня признали негодным к строевой службе, но я поехал в Вашингтон и обивал пороги, пока не добился назначения в действующую армию) мы с Френсис развелись. После Дня Победы. Неужели так быстро? Не может быть! Пожалуй, в сорок восьмом. Так или иначе, она сейчас в Швейцарии, и с ней кто-то из наших детей. Понятия не имею, зачем ей там сын или дочь.

Я был рад разводу, открыл свежую страницу в жизни. Я уже выбрал новую женщину, и скоро мы поженились. Вторую мою жену зовут Лили, ее девичья фамилия Симмонс. У нас два сына-близнеца.

Сначала мы с Лили отлично ладили, однако потом все пошло наперекосяк, начались нервотрепки. Мы ссорились с Лили чаще и серьезнее, чем с первой женой. Френсис старалась не замечать моих выходок. Она была как возлюбленная Перси Биши Шелли: одинокая луна, светит, но не греет. А Лили легко вспыхивала жарким пламенем раздора. Я оскорблял ее на людях и крыл последними словами, когда мы оставались одни. Может быть, жизненные перемены к лучшему сказались на мне отрицательно, — я считал неурядицы нормой. То и дело ввязывался в драки в салунах вокруг моей фермы, а полиция запирала меня в камеру. Я кричал, что куплю их оптом или в розницу, и они показали бы мне, где раки зимуют, не будь я самой заметной фигурой в округе. Утром приходила Лили, вносила залог, и меня отпускали. Однажды я здорово поцапался с одним типом из-за лучшей моей свиноматки. Другой раз крупно повздорил с водителем снегоочистителя, который хотел, чтобы я уступил ему дорогу на Седьмом федеральном шоссе. Пару лет назад спьяну свалился с трактора и сломал ногу. Несколько месяцев я ковылял на костылях, угрожая пристукнуть каждого встречного. Я злился, сыпал проклятьями, зловеще скалил зубы… Неудивительно, что никто не рисковал стать у меня на пути.

Лили любила устраивать чаепития для знакомых дам. Вообразите: стуча костылем, я вваливаюсь в гостиную в несвежих носках и красном вельветовом халате, который на радостях купил в Париже в тот день, когда Френсис объявила, что подает на развод, и в красной же шерстяной шапочке. Вытирая кулаком нос и тяжело шаркнув загипсованной ногой, протягиваю гостье руку: «Позвольте представиться, я мистер Хендерсон… Как поживаете?» Потом подхожу к Лили и тоже представляюсь, как незнакомой. Удивленные дамы наверняка шептались: «Он думает, что женат на той, первой. Кошмар, правда?»

Потом Лили укоряла меня: «Джин, тебе не надоело ломать комедию? Чего ты добиваешься?»

Я, выставив зад, скреб загипсованной ногой по полу и пыхтел, изображая старенький паровоз: «Тук-тук, тук-тук».

Когда меня привезли из больницы в этой поганой гипсовой повязке, я случайно услышал, как Лили говорила кому-то по телефону: «Ничего особенного, очередной несчастный случай. Он у меня мужчина живучий». Живучий! Не знаю, радоваться мне или беситься.

Быть может, Лили хотела пошутить. Она вообще любит пошутить, а особенно по телефону.

Лили у меня крупная, живая женщина. Лицо у нее приятное, характер тоже. Нам с ней было совсем неплохо, а лучше всего в пору ее поздней беременности. Перед тем как уснуть, я растирал ей живот и грудь детским кремом. Розовые соски становились коричневыми, и я слышал, как в животе шевелятся малыши.

Массировал я осторожно, стараясь не сделать ей больно своими неуклюжими пальцами. Затем гасил свет, вытирал пальцы о волосы, мы целовались и засыпали, пропахшие детским кремом.

Потом начались ссоры. Замечание о моей живучести я истолковал в отрицательном для себя смысле, хотя и знал, что она не имела в виду ничего такого. И мне не нравилось, что она выставляет себя хозяйкой дома и истинной леди, потому как единственный наследник громкого имени и богатого поместья — бродяга, бездельник и последняя задница, а она никакая не леди, а просто-напросто моя жена.

Зимой мне стало совсем не по себе, и Лили предложила поехать туда, где тепло, например, на побережье Мексиканского залива, где я мог бы помимо всего прочего всласть порыбачить. Кто-то из друзей подарил моим мальцам по рогатке. Распаковывая на побережье свои вещи, я обнаружил у себя в чемодане рогатку. Вместо того чтобы ловить рыбу, я целыми днями стрелял из рогатки камнями по пустым бутылкам. Местные жители могли бы судачить обо мне так: «Видите этого здоровяка с огромной головой, носом как клюв у дятла и обвисшими усами? Его прапрадед был государственным секретарем, двоюродный дядя состоял на дипломатической службе, был послом в Англии и Франции, а его отец Уилл-Кру Хендерсон — знаменитый ученый. Это он написал ту книгу о еретиках-альбигойцах. Кстати, он водил дружбу с Уильямом Джеймсом и Генри Адамсом».

Так я и жил в курортном местечке на берегу Мексиканского залива, жил со второй женой, имеющей приятную наружность, рост под шесть футов и нервический характер, с ней и с сыновьями-близнецами. За завтраком вливал в кофе изрядную порцию бурбона из фляжки, а днем стрелял на берегу из рогатки по бутылкам. Обитатели пансиона жаловались управляющему: на пляже битое стекло. Тот передал жалобу жене, так как ко мне обратиться не решился.

Пансион был дорогой, фешенебельный. Никаких евреев. И вдруг — нате! На голову им сваливается Юджин Г. Хендерсон…

Дети перестали играть с моими близнецами, а дамы избегали Лили.