Волки - Дмитрий Арсеньев

Прошлогодняя хвоя, маленькие травинки, крошечные букашки,  копошащиеся в  земле – всё ощущается мягчайшим ковром.

Ты даёшь мне только секунду  вдохнуть, втянуть твой запах, и снова сплетение языков, касание губ, прикосновения, лёгкие влажные мазки где-то внизу заставляют кровь кипеть. Уже сама подо мной, на ковре из листьев. Уже мой стон переходит в рык. Но у моего Зверя нет клыков. Его оружие – он сам. Терзает твоё тело своим. Вбивает его в мягкий ковёр прошлогодней листвы. Двигается в такт нашим  сердцам.

  Мне хочется вжаться, вселиться в тебя, ослепить твою тёмную сторону ярким жарким светом ближайшей звезды. Расплавить тебя. Слиться с тобой. Двигаться вглубь этих недр со скоростью света. Выплеснуть в бескрайнюю пропасть твоего желания миллиарды частиц  моих инстинктов. И когда мне будет уже не под силу  остановиться, ты распахнёшь свои глаза. Звериные зрачки на миг сузятся в тонкую щель, поймают моё тело  в крепкий захват, выдавливая, впитывая в себя  желание. И лишь затем  превратятся в  огромную чёрную бездну, куда мой разум с измученным стоном провалится, и будет падать бесконечно долго вниз, без надежды достичь когда-либо дна…

Я очнулся от дрожи в теле. Листья на деревьях уже не могли сдерживать напор дождя и уступили под натиском холодных капель. Господи, где я? Почему я совершенно голый? Одежда стала совсем сырой,  суетливо натянутая рубашка облепила холодным мокрым спрутом моё тело. Нужно вернуться к машине, включить печку.

Босые ноги скользили по мокрой земле. Сколько времени я здесь провёл? Уже почти рассвело, а последнее, что осталось в моей памяти, как выходил из машины на тёмной лесной просеке. Зачем я сюда приехал? У меня что, лунатизм? Помутнения сознания, провалы в памяти? Надо доехать до города, чего-нибудь выпить покрепче, дальше подумаем.

Так, ключ  в кармане джинсов. Да, слава Богу, что не выпал где-то в лесу. Ф-ы-р-р-р-к. Мотор ровно заурчал, как будто стараясь успокоить меня, поддержать привычным  за долгие годы звуком.

Чёрт как унять эту дрожь? Быстрее бы печка раскочегарилась. На заправке можно будет взять кофе, только гляну-ка  сначала на себя, а то, не ровен час, ментов вызовут. Зеркало солнцезащитного козырька на секунду ослепило включившейся подсветкой.

М-да-а-а. Всколоченные волосы, глаза в красной сетке лопнувших сосудов. Обойдусь без кофе, чёрт с ним! Уже почти закрыв козырёк, моя рука вернула его назад. Мочка левого уха в отражении в зеркале была  вся в трещинах запёкшейся крови, ещё немного сочащихся от глубокой раны, похожей на порез  финским ножом.

И я всё вспомнил. Всё. В мельчайших деталях. И под накрывающей мой разум волной паники, я уже тогда различил пока очень слабый призыв, растущий с каждым днём, с новым мгновением приближения полнолуния.  Доводящий до изнеможения, выворачивающий душу, не дающий спокойно спать, протяжный, пугающий дремлющие в небесах звёзды, отголосок  воя волчьей стаи.

– Арсеньев! Таблетки. Открывай рот!

Санитар отодвинул в сторону решётку и расслабленной походкой  направился ко мне. Не напрягается, потому что я небуйный. Ну, уже, по крайней мере.

 В одной руке у него  был бумажный кулёчек с мерзкими кусочками забытья, в другой – сдавленная во многих местах, с жёлтым налётом извести, пластиковая бутылка с водой.

Вы когда-нибудь мечтали стать  деревом? Просто торчать сотню лет в одном и том же месте? Испуганно гнуться под порывами злого ветра? Коченеть  от мороза зимой? Или бессильно наблюдать, как подрывает ваши корни какая-нибудь свинья, не обязательно в прямом своём обличии?

Ещё в первый месяц в психушке я понял – будешь пить таблетки, станешь деревом или ещё чем-то похуже, вроде мебели.

Три ненавистные пилюли. Две жёлтых и одна белая. Высыпал мне в открытый рот. Теперь быстро, пока рука с бутылкой воды поднимается к губам, сдвигаем их языком вниз за зубы. Так. Послушный глоток. Покорных больных не подозревают и не проверяют им рот.

– Молодец. Сигареты надо?

«Блин! Да иди уже быстрее!»

– Нет, Сергей Васильевич. Имеются ещё с утренней раздачи.

Сигареты здесь ходовой товар. Не курить просто не возможно, когда вокруг дымят все абсолютно. Воистину человек – стадное животное. Воистину человечество – животное стадо.

Как только он ушёл, я незаметно выплюнул таблетки на ладонь. Они незаменимы в местном бартере, особенно для алкашей с «белкой». Три таблетки – это шесть сигарет. Табак и пилюли – самая твёрдая валюта в психушке, независимо от цены за баррель нефти. Три сигареты – сто рублей.

 Эта сотня и  пойдёт в расход дежурному санитару на Окулиста. Его палата в самом конце коридора, после отсеков «Космонавтов» и «Алкашей». Покорителей космоса тут настоящих, конечно, нет. Так называли особо буйных пациентов,  спелёнутых в смирительные рубашки,  и  привязанных к койкам.  Наполеоны тоже перестали встречаться. Из "знаменитостей" за четыре проведённых здесь месяца я видел только Путина, кстати, совершенно непохожего на оригинал внешне, но бесподобно точно повторяющего его говор. Был ещё Поттер, который Гарри. Если санитары щёлкали клювами и не находили при шмоне вилку или ложку, он с завидным постоянством обновлял у себя шрам-молнию. Так и ходил вечно с незаживающей раной на лбу.

Сотня рублей перекочевала в чужой карман, лицо дежурного санитара отвёрнуто в сторону. А вот и палата Окулиста. В двери окошко, ничем не примечательное, грубо выкрашенное серой краской. На средневековых картинах и фресках врата ада выглядят устрашающе и величественно. Враньё! Вот как выглядит вход в преисподнюю – серая, обшарпанная стальная дверь. Сейчас приоткроем окошко. Я знаю Сатана, ты уже чувствуешь, ждёшь.

Окулиста месяц как перестали привязывать к кровати, но смирительную рубашку отменил бы только самоубийца.

Он был готов к нашему свиданию. Обычный мужик лет сорока. Спокойное лицо. Глаза почти голубые, с примесью серого цвета. Немигающие веки. И мой любимый шрам на шее от рваной раны. Зрачок в зрачок, словно между нами мост. Мост ненависти, ведущий в разные вселенные.

Окулистом этого урода прозвали не зря. Высшее проявление его больного разума было в стремлении к акту ослепления. Он выколол глаза примерно пятнадцати людей. Любым острым предметом. Молниеносно. Секунда-две, жертва только начинает кричать, но уже слепа, а её кровь ещё даже не остыла на руках безумца. Когда от него убрали все предметы, хотя бы потенциально могущими быть острыми, тварь научась проявлять свою страсть при помощи пальцев.

Однажды в коридоре, едва пройдя пару десятков шагов мимо меня, увязанный в смирительную рубашку, он накинулся на замешкавшегося возле двери в палату врача. Всего лишь десять секунд, пока я бежал к ним. Десять секунд, пока врач кричал. Десять секунд ему понадобилось, чтобы повалить доктора и большим пальцем ноги выдавить глаз из черепа, затем с довольной улыбкой отвалиться к стене больничного коридора. И через десять секунд  я прыгнул и вцепился зубами в его горло. Это стоило мне