Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

– Ясно! – гаркнул чин, и усмехнулся, повел седыми усами. – Вы уж извиняйте мою приставучесть… э-э… Антон Павлович. Служба такая! А тута, как-никак, покушение на убийство вырисовывается! Дело серьезное. Уголовное дело!

– Так вы из МУРа? – мои брови уважительно полезли вверх. Вернее, полезла правая бровь, а левая лишь чуть шевельнулась – опухоль на пол-лица спадала медленно.

– А у тебя что, Антоха, и тута амнезия?! – в глубине внимательных рысьих глаз напротив затеплились огоньки подозрения. – Еще одна лакуна, как ты выражаешься?

– Да вы что, Степан Иваныч! – плавно отшатнулся я, ругая себя и пугаясь. Подумав, решил сыграть обиду, а заодно провести зондаж: – Ну да, всякое бывало, но уголовником же не стал!

– Не стал! – отзеркалил майор, намечая прохладную улыбку. – Обычный алкоголик, хулиган и тунеядец! – натруженная милицейская ладонь припечатала плоскую картонную папку с тесемками, кокетливо увязанными бантиком. – Вот он ты, Антоха, весь тута! Понимаю – детдомовец, так не все ж такие! У тебя пять приводов в милицию! – гремел Горбунков. – Две ночевки в медвытрезвителе! Тебя дважды предупреждали об уголовной ответственности по статье 209! Дважды! – его голос лязгнул дверью тюремной камеры: – Учти, Антоха: не устроишься на работу, как только выпишут, загремишь на год в И-Тэ-Ка[1] строгого режима! А оно тебе надо?

– Нет, – серьезно ответил я, внутренне ёжась, и честно залебезил: – Можете не верить, Степан Иванович, но теперь «гражданин Пухначёв» совсем другой человек!

– Ну-ну! – усмехнулся в усы «дядя Степа». Посмотрел за мое плечо, и громыхнул ворчливо: – Ладно, отдыхай, а то сестра грозится уже…

Собрав бумаги, майор покинул палату, отделавшись на прощанье сухим кивком, а я обессиленно сгорбил спину.

«Угораздило же меня… – строем поползли мысли. – Даже на попаданца не тяну. Какой-то я… этот… ссыльный иновременец. Ну и сволочь ты, Брут! Хотя… Сам виноват. А Светланка? – вздох отозвался в ребрах. – Какая Светланка, чучело? Еще даже Светкина мама не родилась!»

Опираясь на тумбочку, я встал, подсмыкнул пижамные штаны с пузырями на коленях, и набросил на плечи мягкую казенную курточку. Весь в бинтах, как мумия… Голова обмотана, тулово перетянуто тугой повязкой, колено распухло, левая рука в лубке – перелома нет, но на рентгеновском снимке заметна трещина.

Припадая на здоровую ногу, зашаркал к высокому арочному окну. Лепота…

Могучие хвойные конусы никнут под снегом, по расчищенным аллеям бродят ходячие, «буханка» с красными крестами фырчит к решетчатым воротам… А за деревьями – крыши, крыши… И синеет вдали сталинская высотка.

Москва… Это плюс.

Лоб прижался к холодной двойной раме, словно в «омут памяти» окунаясь. Убранные снегом ели за переливами кривоватых стекол обратились куцыми пихточками. Мгновение – и я снова в редакции…

…Вёрстка близилась к концу, и натянутые нервы помаленьку отпускало – «ИнДизайн» почти не сбоил (пальцы стыдливо стукнули по дереву).

Я чуток подсинил белое поле газетной полосы, разбросал по нему бледные тени опадавших снежинок, а поверху наложил текст. Шарик подвесим, кудряшку серпантина расплетем… Поздравилку «С Новым 2021 годом!» шрифтом повычурней наберем…

– Так пойдет? – я с опаской откинулся в валком, шатучем кресле, обозревая экран монитора.

– Ну-у… – главный редактор повел носом, как истый ценитель. – Вчерне, – сказал он осторожно. – Знаешь, что? А дава-ай… А давай выставим фото мэра на три колонки? Только скадрируй! Понял, в чем изюминка?

Я послушно увеличил снимок, морщась в душе. По первой полосе газеты «Знамя труда» расплылась сытая, жирная ряшка главы Ново-Томска, мелкого лавочника. А что вы хотите? Время такое…

Вышний ветер размел тучи, и с рыхлого насупленного неба хлынуло солнце, оживляя скудные краски зимы. Лучи высветили каждую прожилку на листьях фикуса в углу и зажгли блики на редакторских очках. Маленькие, в тонкой золотой оправе, они терялись на круглом лице Вартаняна. Казалось, главред по рассеянности нацепил игрушечные очёчки…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– У-у… Ну, вот…

Галочка, ерзавшая за соседним столом, отняла руки от клавиатуры плавным жестом пианиста и жеманно раздвинула пальчики, будто маникюр подсушивая.

– Армен Суренович! – воззвала она, обиженно надувая губки.

– Что случилось, Галя? – мощно засюсюкал редактор, примеряя имидж добренького патриарха. – Что еще не слава богу?

– У меня опять не сохранилось! – горестный голосок корректорини упадал в минор.

Вартанян бойко ринулся на помощь, а я осторожно, чтобы не завалиться, крутанул разболтанное кресло к окну. Редакция ютилась на третьем этаже Дома организаций, который все называли «Пентагоном», и вид отсюда открывался живописный.

Усталый взгляд сразу погружался в снег – на переднем плане белел, отливая сизым, несуразно огромный сквер, больше всего похожий на заброшенный пустырь. Он весь был утыкан бурыми растрепанными вениками молоденьких пихт. Сугробы, громоздясь выше саженцев, хмуро синели боками, мрачнея до лилового в западинах и вдоль натоптанных тропок.

Композицию обрамляли ветхие пятиэтажки, залепленные вывесками, как старые, пыльные мешки – яркими заплатками.

Типовое жилье бесстыдно оголяло свои обшарпанные фасады, лишь кое-где прикрываясь высокими краснокорыми соснами.

В перспективе глыбился бывший кинотеатр «Аврора», переделанный в торговый центр, а на заднем плане, за нейтральной полосой снегов, тянулась пильчатая кромка угрюмоватого ельника цвета густого, насыщенного индиго, отдававшего в черноту и засинь.

«Диагноз: идиотизм сельской жизни, – скривил я губы, и тут же поскучнел: – А кто тебе мешает вылечиться? Отряхни мерзость запустения, и беги отсюда…»

Само собою вздохнулось, распирая легкие затхлою тоской.

Сбоку, если дотянуться лбом до холодного стекла, можно было углядеть автовокзал, смахивавший на сплющенный аквариум. Празднично-красный «Неоплан» как раз отваливал, плавно разгоняясь по рыже-белому накату. Я снова вздохнул, молча завидуя отъезжающим.

Это невыносимо – годами таскаться по двум разбитым улочкам, от ДК «Лесохимик» до супермаркета «Магнит», и обратно, уныло отбывая жизнь…

Мои безрадостные рефлексии оборвал Сандро, наш «внезапный ответсек». Вот и сейчас он не вошел, а ворвался, словно убегая от кого-то.

– Все на месте? – ответственный секретарь по-птичьи задергал головой, встряхивая вечно растрепанной шевелюрой, как у аглицкого премьера. – Поздравляю вас с днем рождения! С моим! Закругляйтесь, уже без пятнадцати.

Он торжественно водрузил на свободный стол две современные авоськи – черные пакеты-майки, набитые доверху. От них тянуло съестным.

– Ура! – Галочка с юной непосредственностью захлопала в ладоши. – А тортик будет?

– Тортик будет! – солидно заверил ее Сандро. – И точка!

– Надо успеть с новогодним выпуском… – слабо трепыхнулся Вартанян.

– Успеем! – оборвал прения ответсек. Он заметался между столов, уворачиваясь от сучьев великанского фикуса и чудом не снося старенький, заезженный принтер. – Товарищ главред, вам поручается нарезка колбаски! Худред, на тебе сыр и хлеб!

Поворчав для порядку, я вооружился тупым редакционным ножом и стал кромсать изрядный ломоть «Голландского». Настроение мое потянулось вверх, всплывая пучеглазой глубоководной рыбой – из донных холода и мрака к колыханью теплых волн.

Люблю наши днюхи! Не надо мотаться в перерыве домой, чтобы задумчиво созерцать стерильное нутро пустого холодильника, где даже отчаявшаяся мышь не висит в петельке. Затем вздыхать, переживая свою житейскую несостоятельность, ставить греться чайник – и распечатывать лапшу «Доширак»…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– А мне что делать? – выдала запрос хорошенькая корректориня.

– Услаждать наш взор! – проворковал Сандро, делая вскрытие банке шпрот. – И лобзать именинника! Горячо и страстно!

– Мальчишка! – Галя шаловливо кинула в него мятой салфеткой.

– Девчонка! – ответсек ловко перехватил невесомый комочек.