Восход шестого солнца - Кирилл Бенедиктов

Ал-Мансор вскинул голову. В полутора касабах [1] над ним, под самым куполом башни, проходила узкая деревянная галерея. Опираясь о резные перила, с галереи смотрел на него высокий худощавый человек в белом плаще. В руках у него не было оружия, но Джафару все равно стало неуютно.

— Простите ее, сир, — худощавый раздвинул тонкие губы в слабом подобии улыбки. — Шочикетсаль редко видит чужих людей…

— Я не обижен, — ал-Мансор сделал вид, что кланяется, незаметно осматривая исподлобья всю галерею. Убедившись, что на ней нет никого, кроме Белого Плаща, он позволил себе расслабиться. — Я Джафар ал-Мансор из замка Аламут. Позволено ли мне будет узнать ваше благородное имя?..

— Гвидо фон Бартольд, к вашим услугам, сир. — Худощавый поклонился и принялся спускаться по деревянной винтовой лестнице. — Могу я называть вас «сир» или вы привыкли к иному поименованию?

Джафар с удовольствием пожал плечами, как это принято у франков.

— Если вы не владеете арабским, я не смею настаивать на другом обращении. Я происхожу из благородного рода, хотя и посвятил себя не войне, а целительству… Фон Бартольд в сомнении пощипал свою реденькую бородку.

— Скажите, сир… так вы из Аламута?.. Того самого?..

«Туго же ты соображаешь, друг Гвидо», — подумал Джафар и улыбнулся.

— Вас это пугает, благородный сир?

На этот раз худощавый не колебался.

— Нисколько. Полагаю, магистр Бальдур знал, что делает.

Магистр Бальдур заплатил Старцу Горы два мешка красного альтинского золота — пара понурых осликов с трудом доставила этот груз к узким вратам Аламута. Тысяча авакинов [2] золота за одного-единственного Джафара ал-Мансора. Неслыханная щедрость, но и заказ требовалось исполнить необычный. Ассасинов нанимают, когда требуется от кого-то избавиться: как правило, жертвой избирают человека, способного хорошо позаботиться о своей безопасности. Могущественный царедворец, великий полководец, даже эмир — все они могут пасть от руки неприметных, вездесущих посланцев Аламута. Но на этот раз Зеленый Орден платил не за убийство.

Два месяца назад имам Али позвал Джафара в свою келью, выходившую на плоский скальный уступ над бездонной пропастью. Со времен Хасана ибн-Саббаха, первого Старца Горы, политика незримой империи исмаилитов вершилась в этом тесном, аскетично обставленном помещении.

— Ты отправишься в ал-Андалус, Джафар, — тихим бесцветным голосом произнес имам, протягивая ал-Мансору серебряную пластинку с вырезанным на ней двухглавым львом. — К западу от Кордовы, на берегу Великого моря, у франков есть несколько крепостей. В одной из них живет некий человек, которого рыцари Зеленого Ордена называют Пророком. Как видно, он стал им в тягость, потому что старый пес Бальдур хочет спровадить его за море, на Драконьи острова. Ты будешь сопровождать Пророка туда, куда он направится, и охранять его от опасностей. Если кто-то будет угрожать жизни Пророка… думаю, мне не надо учить тебя, что следует делать.

Джафар почтительно наклонил голову, коснувшись подбородком груди. Это было самое удивительное поручение, которое он получал от имама за долгие годы своей службы, но суровая школа ассасинов приучила его не задавать лишних вопросов. Он осторожно принял из тонких, почти бесплотных пальцев Старца Горы серебряную пластинку и спрятал ее в кожаный мешочек, висевший на шее.

— Серебро отдашь начальнику франков, — прошелестел имам. — Это знак, подтверждающий, что ты именно тот, кого они ждут… «Двухглавый лев, — подумал ал-Мансор, опускаясь на колени, чтобы поцеловать пыльную туфлю Старца. — Древний символ всепожирающей смерти. Поймет ли Бальдур намек? Верней всего, нет. Франки слишком глупы, чтобы различать тайные знаки…»

Он ошибся. Магистр Зеленого Ордена хорошо знал, как прочесть послание хозяина Аламута. Когда Джафар отдал ему серебряную тамгу, магистр Бальдур открыл небольшую шкатулку из кедрового дерева и извлек оттуда еще две пластины. Одна, выкованная из желтого, похожего на масло золота, была украшена изображением льва с головою быка. На другой, тускло отсвечивающей серым, тот же лев гордо нес ветвистые оленьи рога. Серебряная пластина Джафара легла посредине. Смерть, ее посланник и ее час. Три символа, собранные вместе, означали безграничную власть над человеческой судьбой.

— …Я десять лет служил Ордену, оберегая здоровье Пророка, — говорил между тем Гвидо. — Признаюсь, отнюдь не богатырское. И вот теперь, когда пришел час и он должен отправиться в это свое плавание, магистр запретил мне покидать Коимбру! И не только мне, но и всем рыцарям! Это, видите ли, нарушает обещание, данное рыцарями Халифу Парижскому…

— Ваш уважаемый начальник прав, — мягко возразил Джафар. — Двести лет назад магистры франкских орденов поклялись на вашей священной книге, что ни один рыцарь-христианин не ступит на Закатные Земли. Прошу простить меня, благородный сир, но мне кажется, что своим благоденствием Лузитания обязана именно этому мудрому шагу… Гвидо фон Бартольд стал похож на человека, разжевавшего неспелый лимон.

— Я отвечаю не за судьбу Лузитании, а за жизнь Пророка. Вы достаточно подготовлены, сир, чтобы взять на себя такую ответственность?

«Дерзкий глупец, — добродушно подумал Джафар. — Вызвать бы тебя на поединок на ядах — интересно, как бы долго ты продержался…»

— Я учился в Багдаде, — сообщил он. — А учителем моим был Абенхаккам ибн-Азиз.

— Неужели? — кисло переспросил франк. — Что ж, тогда я могу быть почти спокоен…

— Надеюсь, вы не станете гневаться на меня, благородный сир. — Ал-Мансор сделал вид, что не заметил досадливо закушенной губы собеседника. — Я должен как можно скорее переговорить с Пророком — высокочтимый магистр ждет моего возвращения.

— За десять лет я покидал Башню едва ли десять раз, — невпопад ответил фон Бартольд. — Когда магистр хотел со мной побеседовать, он поднимался сюда сам… Проклятье, почему я не родился мавром?..

Джафар терпеливо ждал, пока он закончит жаловаться. Наконец Гвидо резко запахнул свой белый плащ и знаком предложил ассасину следовать за ним.

— В Башне постоянно живет тридцать пять человек — в основном, конечно, слуги, — говорил он, ведя ал-Мансора темными коридорами. — Покои самого Пророка — место запретное, туда позволено входить только его женам.

Джафар вежливо кашлянул. Фон Бартольд невесело рассмеялся.

— Да-да, женам… У него их с десяток. Почти все — северянки, беленькие, светлоглазые. Так повелось еще со времен первого Пророка, которого предки нашего магистра выловили из моря в двадцати лигах отсюда… Так вот, в покои вас никто не пустит, но Пророк примет вас в Зале Кинжалов. Предупреждаю сразу: в первый раз вы его не увидите, только услышите. Это тоже традиция… Он замолчал, будто прикидывая, о чем еще можно рассказать мусульманину, и Джафар, воспользовавшись повисшей паузой, спросил:

— Шочикетсаль, эта девочка, кто она?

— Одна из младших жен, — неохотно ответил Гвидо. — Единственная, кого привезли из Антилии. Она учит Пророка языку его предков.

Франк остановился перед узкой — рыцарь в полном доспехе не прошел бы в нее — дверцей из полированного дерева. Трижды постучал костяшками пальцев.

— Зал Кинжалов, — понизив голос, объяснил он Джафару. — Снимайте обувь и заходите. Пророк будет ждать вас за ширмой. Ни при каких обстоятельствах не пытайтесь за нее заглянуть, вам ясно?

— Вполне, любезный сир. Кстати, я здесь нигде не видел стражников… Гвидо хмыкнул.

— В Башне они не нужны. Вы разве не чувствуете, что здесь происходит?

Ал-Мансор посмотрел на него, слегка наклонив голову.

— Колдовство, — отрывисто бросил фон Бартольд. Повернулся и пошел обратно по коридору. — Надеюсь, вы найдете дорогу назад, сир.

Джафар со вздохом толкнул полированную дверь.

Зал Кинжалов оказался небольшим и узким, как ножны прямого франкского меча. На полу — толстый хорасанский ковер, стены обиты тисненым бархатом. Никакой мебели, кроме пухлых подушек. В дальнем конце комнаты слегка колыхался занавес из перьев. Джафар подошел к нему почти вплотную и мягким кошачьим движением опустился на ковер, скрестив ноги.

— Приветствую тебя, человек из Аламута, — произнес голос скрывавшегося за перьями человека. — Ты шел сюда много дней — легка ли была твоя дорога?

Невидимка говорил по-арабски. С заметным франкским акцентом, но по-арабски. Джафар изобразил вежливое восхищение.

— Все тяготы моей дороги забылись, как только я услышал в конце пути звуки родного языка. О господин мой, прости мне мою дерзость, ты правоверный?

За занавеской вздохнули.

— Тебе не за что просить прощения, Джафар ал-Мансор. Есть лишь один Бог, а разные имена ему придумывают люди. Я читал Священную книгу и знаком с догматами ислама. Впрочем, мне кажется, слугам Горного Старца не так уж важно, кто перед ними — мусульманин или неверный.