Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

«Анафему шлю вам, извратники, предавшие не токмо законного государя, коему поклялись, но и Русь-печальную еретику и расстриге Гришке Отрепьеву», — стонал в душе патриарх Иов. Он понял, что бессилен совладать с бедствием, что не может предотвратить пришествия на Москву еретика-латинянина с оравой разбойников, с толпами ляхов и иезуитов.

«Кого же позвать для спасения державы? — вопрошал Иов. — Где Гермоген — Илья Муромец православной веры?» Иов пребывал в полном смятении. Он считал, что Гермогену, которого позвал из Казани больше месяца назад, давно пора быть в Москве. «Ан кого винить, если сам послал за митрополитом мшеломника и татя Никодима, поди переметнувшегося к самозванцу», — казнил себя Иов.

Размышляя о событиях в Серпухове, патриарх страдал всё нестерпимее, он не находил себе места ни в своих палатах, ни в соборах на богослужении. Едва он ночью закрывал глаза, как видел Гришку Отрепьева, который коршуном летел в первопрестольную, коршуном же ринулся в Кремль, дабы захватить престол. Вскоре патриарху стало известно, что Лжедмитрий покинул Путивль, миновал Орёл и уже подошёл к Туле. И всюду россияне встречали его с дарами, с хлебом и солью. Они выдавали самозванцу годуновских приставов и даже схватили именитого тульского воеводу Сабурова, заковали его в цепи. Да откуда? Аж из самой Астрахани!

Противостояния Лжедмитрию не было по всей России, что южнее Москвы. Лишь гарнизоны Калуги и Серпухова оказали войску самозванца малое сопротивление. А всё потому, что его доверенные люди шли далеко впереди и всюду звучали имя и глагол нового царя. И покорялись ему города и области.

Московские отступники, смелые бояре Наум Плещеев и Гаврила Пушкин неожиданно появились близ Москвы в Красном селе, где жили купцы и ремесленники. Гонцы встретили здесь много сторонников Лжедмитрия, а ещё больше противников Годуновых, но чтивших князей Шуйских-шубников. И прогнали красносельцы отряд стрельцов, охранявших село, взяли под опеку Плещеева и Пушкина и повели их в Москву всем скопом.

Беззащитная столица встретила гонцов с доверием за симпатии к ним красносельцев. Вокруг Плещеева и Пушкина, пока они шли к Красной площади, образовалось людское море. Бросали все свои дела торговые люди, ремесленники, булочники, монахи, служилые люди, мещане — все валом валили за красносельцами, гулом наполнили улицы, призывными криками будоража москвитян.

Красная площадь в одночасье заполнилась горожанами всех статей. Толпа вынесла на руках Плещеева и Пушкина к Лобному месту. Посланцы Лжедмитрия поднялись на него. И москвитяне услышали то, чему и не думали быть свидетелями, чего побаивались. Кое-кто даже не хотел и слышать «пришлых гостей». Но не пришлые, а коренные московиты были бояре Наум и Гаврила. И не сразу они речь повели, а вначале присматривались к народу, вызывает ли он доверие. Показалось, что ждут москвитяне от них слова, и тогда Наум Плещеев, что был побойчее Гаврилы Пушкина, достал грамоту заветную из-под кафтана — обращение к народу России, «царевича Дмитрия», поднял её над головой и крикнул:

— Слушайте, слушайте, россияне!

И стало тихо. Лишь во Фроловых воротах звучали голоса и звякало оружие. Но и там скоро наступили тишина, как только зазвучал сильный голос боярина Плещеева:

— «Вы клялися отцу моему не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал в царствие Фёдора Иоанновича, жаловал и казнил, как хотел. Им обольщённые, вы не верили, что я, спасённый Богом, иду к вам с любовью и кротостью...»

Ещё звучал голос Плещеева с высокого места, а за стенами Кремля началось движение. Там тоже услышали послание Лжедмитрия, долетавшее на кремлёвские стены и башни, проникающее в прикрытые ворота.

— «Драгоценная кровь лилася! Но жалею о том без гнева...» — услышал дьякон Николай, посланный патриархом на площадь. — «Уже судьба решилась! Города и войско мои! Дерзнёте ли вы на брань междоусобную в угодность Марии Годуновой и её сыну? Им не жаль России: они не своим, а чужим владеют; утопили в крови землю Северскую и хотят разорения Москвы!»

И выдохнули едино горожане: «Не дадим!»

— «Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, — продолжал Плещеев, — вам, воеводы, и все люди именитые: сколько опал и бесчестья несносного...»

В сей миг Гаврила Пушкин в озноб вошёл при жаре-то июньской. «Не те слова шлёт Митя, не те! Не читать бы их. Да где бояре, воеводы, люди именитые?»

И народ не принял этих слов. Ни к чему они ремесленнику и служилому, ни к чему холопу с подворья Сабуровых. Терпели опалу бояре, воеводы да дьяки думные — знать, справедливо: за измены в пользу ляхов, литовцев и шведов. И про дворян, про детей боярских слушали горожане без усердия, а злостью наливаясь. Но была и радуница в послании Лжедмитрия, которая заставляла народ внимать Науму Плещееву.

— «А вы, купцы и гости, сколько отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно, в течение дней мирных и тихих. Дерзнёте ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете!..»

«Ежели бы царской?! — воскликнул в душе дьякон Николай. — Знал же я тебя, окудника-расстригу!» И снова прислушался.

— «Иду я и сяду на престоле отца моего, иду с сильным войском, своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнью. Самые неверные ногаи хотели следовать за мною: я велел им остаться в степях, щадя Россию».

— Да он же устращает нас, сей Гришка Отрепьев! — воскликнул митрополит Крутицкий Геласий, который слушал Плещеева с паперти собора Покрова-на-Рву.

Так оно и было, потому как Лжедмитрий знал: будут непокорные.

— «Страшитесь гибели, временной и вечной, — звенел голос Плещеева, — страшитесь ответа в день Суда Божия: смиритесь и немедленно пришлите митрополитов и архиепископов, мужей думных, больших бояр и думных дьяков, людей воинских и торговых бить нам челом, как вашему царю законному!»

Последние слова Наума Плещеева прозвучали ещё в полной тишине. А близ кремлёвской стены, у торговых рядов, на крыше рубленого ларька, возник Богдан Бельский — драная борода, покинувший место ссылки в Нижнем Новгороде вскоре же, как узнал о смерти Годунова.

— Слушайте, россияне! — крикнул он. — Города и войско поддалися без сомнения не ложному Дмитрию. Он приближается к Москве. Будем ли стоять против его силы за ненавистных Годуновых, пожирателей державной