Женитьба Дон-Жуана - Василий Федоров

Песнь вторая

У нашей свахи так:

хожено, так слажено,

а расхлебывайте сами!

О море, море!..В юности когда-тоЯ изумился, что оно горбато,Но позабыл об этом в малый срок,Познав его божественную дивность.Нырнуть в него —Вернуться в первобытность,Вновь народиться — выйти на песок.Недаром же, пожившие на свете,У моря мы беспечнее, чем дети.

О море, море,Как я наслаждался!Ходил в ущелье, загорал, купался,Пил горькую, медок и даже квас,И чтоб со мною не случилось худо,Что именно, я говорить не буду,Меня втащили Музы на Парнас,А на Парнасе, все же это знают,Уже не пьют,А только сочиняют.Там сочинял и я,Пока женихНе перепутал замыслов моих.Тогда к столу с лукавым выраженьемПодсела Муза, подперев щеку.— Что, не выходит?.. Дай-ка помогу!..Не женится?! Ну если надо, женим!..—Так, отогнав сомнения и страхи,Ко мне явилась МузаВ роли свахи.

Был замысел ееЖитейски прост:— Во-первых, твой Жуан имеет пост,Пост в наше время свадьбе не помеха,А во-вторых — награда по труду! —Жуан теперь все время на виду,Что очень важно для его успеха.Судьба не раз женила и венчалаВот на такихОбщественных началах.

Есть у меняНаташа Кузьмина,Вся для посева, были б семена,Не девушка — восторг любви заветной,Возьми сведи их, а потом жени.Поверженное зло соединиС душою и любовью первоцветной.Тут, грешного, меня сомненья взяли,И я спросил:— А самому нельзя ли?

— Как это «самому»?! —Вспылив мгновенно,Меня отчитывала Муза гневно: —Ты — не творец! Терзайся и страдай,Влачись в пыли, валяйся под горою,Но лучшее в себе отдай герою,Из сердца вырви, а ему отдай.В том и беда творцов пера и кисти,Что пишутИз тщеславья и корысти.

Стихи поэта —Горшая из нив,Речь Музы — нету строже директив.Хотя корила, так сказать, приватно,Но дал ответ на то не сразу я:— Ну вот, с тобой и пошутить нельзя,А с Кузьминой получится неладно.Ты знаешь, что Наташа КузьминаДва годаКак с другим обручена?

Не удивилась Муза,Мне внимая,Лишь горько улыбнулась:— Знаю, знаю!..Они клялись, когда тот призван был,Но в том и грех, что паренек служивыйВ присяге чувству оказался лживый,Письмо ей написал, что разлюбил,Что женится в стране Дальневосточной,Что остается в службеНа сверхсрочной.

— И что Наташа?— А Наташа плачет,Не понимая, что все это значит,—Мне жалость горькая сдавила грудь:— Нам не оставить ли ее в покоеДо выясненья, что же с ней такое?— Нет, нет! Со свадьбою нельзя тянуть!Жуан красив, начнет любить и нежить,Она утешится.Пора утешить!

Сказала так,Как будто отрубила,Вздохнула — и уже миролюбиво:— Ты — сочинитель, призванный творить,Вот и твори, на горькой правде зрея.Как бесполезно жизни быть добрее,Так безрассудно и жесточе быть.Об остальном когда-нибудь доспорим,Теперь пойдиИ попрощайся с морем.

О море, море,В этот час прощаньяКак мне любезно волн твоих качаньеИ шум, когда волна о берег бьет.На море море в шумах не походит,Балтийское колотит, как молотит,А Черное, хоть гневно, но поет.Мне, человеку северного круга,Роднее почему-тоМоре юга.

Оно во мнеЕще так долго пелоУже в моем краю, в метелях белых,Оно играло снежной белизной,Когда спешил я к двери ресторанаНа свадьбу ожененного Жуана,Сведенного с Наташей КузьминойНе где-то, не в каком-то частном доме,А на одном собранииВ завкоме.

Русоволоса,Издали видна,Она была высока и стройна,Во всех приманках вызревшая к сроку,Был у нее чего-то ждущий взгляд,Каким невесты, как во сне, глядятНа все еще пустынную дорогу.Тут мой Жуан, подвинутый судьбой,И очутилсяНа дороге той.

Все ладно бы,Но чем утишить стыдИ боль Аделаидиных обид?Мне показалось, верьте иль не верьте,В просвете ресторанного окнаТуманно обозначилась онаИ растворилась в снежной круговерти.Должно, где свадьбы,Там в бессонном бденьеЗагубленной любвиБлуждают тени.

Как не спешил,Но опоздал настолько,Что за столом уже кричали «горько!»,И вот Жуан, обняв плечо жены,Склонился над лицом наивно-юным,Затмил его, как при затменье лунном,Когда Земля закроет лик Луны.Но из-за тени, тенью не затроган,Сиял и вилсяЗолотистый локон.

Из века в век,Изо дня в день есиЗвучало «горько» на святой Руси.Казалось бы, в обряде есть накладка,Но хитр и мудр был древний драматург:Кричали «горько», выходило ж вдругНе горько вовсе, а хмельно и сладко.И то-то рады все,Что губ слияньеНе горечь принесло,А лиц сиянье.

Всего пустяк,Десятки лет назадНеделю длился свадебный обряд,Женились тоже не на две недели,Те свадьбы было принято «играть»:Ну, например, невесту выкупать,Притворно плакать,А как славно пели!От свадеб тех —Друзья, какая жалость! -—Нам только слово «горько» и осталось.

Теперь не то,Но есть уже прогресс,Есть бракосочетания дворец,Есть кольца, есть фата —И все на сцене! —Есть очередь на счастье, но, друзья,Без очереди к счастью нам нельзя,Иначе мы и счастья не оценим.И есть еще для полноты обрядаНапутственное слово депутата.

Все это есть,Но не о том рассказ.Кричали «горько» уже третий раз.И снова, улыбаясь благодарноНеистово хмелеющим гостям,Жуан, устами падая к устам,Затмил свою подругу планетарно.Но это, не в пример минувшим теням,Уже казалосьСолнечным затменьем.

Здесь пировали,Как заметил я,Не дружки, а подружки и друзья,Подружек было, как березок в роще.Средь них, смешливых,С тягой поболтать,Невестина главенствовала мать,В дальнейшем именуемая тещей,Хоть и была она крупней и строже,Но все же мать и дочкаБыли схожи.

Даю советВ предсвадебные дни:Нашел невесту, тещу погляди —И счастлив будь, когда души не ранит.Иной зятек ее скорей бы с глаз,Нам теща — преждевременный рассказО том, какой жена однажды станет.В смотринах мамы весь сюжет невестин:Начало смутно,А конец известен.

Должно, посваталВ доброе число,Жуану и на тещу повезло.Она была, и не средь юных токмо,Простите, что делюсь ее словцом,Осанкою, внушительным лицом —Раскольница, не скованная догмой.Бысть такова, смотревшая сугревно,Жуана теща,Марфа Тимофевна.

Еще скажу,Пока помехи нету,Два слова в дополнение к портрету.Друзья мои, представьте тот портретВ обветренной базальтовой скульптуреИ повторите в мраморной фактуре,Отбросив ровно половину лет,Тогда второе из творений вашихТочь-в-точь и будетДочкою Наташей.

На шумной свадьбе —Вот-вот-вот жена! —Была Наташа вся напряжена.Глаза ее то стыли в стыни стуж,То таяли от тайного желанья,То снова гасли в муках ожиданьяМинут, когда ей мужем станет муж.Что ж, девушка всерьезТогда родится,Когда супругуЗамужем годится.

А что Жуан?Из родичей егоНа свадьбе я не встретил никого.Да, да, они отсутствовали все:Де Молино, затеявший игрушки,Мольер, лорд Байрон, женоверец Пушкин,А также худосочненький Мюссе.Их не было при немВ отцовском чинеПо очень уважительной причине.

Зато друзей —Совсем наоборот,—Их было, так сказать, невпроворот,Но многие молчали как-то странно,Так, будто личный понесли урон,Как на поминках, после похоронВеликого, бессмертного Жуана.Я тоже был в друзьях его, а впрочем,Хотя и друг,Но вроде бы и отчим.

Тяжелый крест!Скажу, из жизни зная,У отчима обязанность двойная.Чем пасынка родитель был знатней,Тем неизбежней между ними стычки.Отцам не мед,А пасынка привычкиДля отчима и в сотню раз трудней.Он должен знать, что в пасынке участьеНе горе принесет тому,А счастье.

Но это к слову.Как же в самом делеНе рассказать, что пили и что ели.Вот раньше то-то были мастакиПо описанью разносолов разных:Грибков, и огурков, и рыбин красных,А нынче хватит и одной строки,Нашлась бы рифма,Если бы, как яство,Муксун и нельмаВыставились на стол.

Однако былиИз большой рекиПоджаренные в масле окуньки,Ершишки были в огненном томатеИ заливная щука там была.А вот стерлядка мимо проплыла,Хоть нет ее, но вы не унывайте.В утратах векаСтерляди скелетикНайдут потомкиЧерез пять столетий.

Друзья мои,Товарищи родные,К. чему теперь претензии смешные!С тех пор как люди сделались людьми,Они все ели с радостью до пляса.А может быть, ихтиозавра мясоВкусней всего, что было,Но ведь мыНе просим нынче,Не попросим завтраЖаркое из филе ихтиозавра.

Друзья мои,На нашей кухне русскойЕще нашлась нам добрая закуска.Не воду пили, чтоб галушки есть,Нет, было блюдо к чести ресторана,Которое и тонкостям гурманаВо время свадьбы оказало честь:Дымились в чашах,Полные томлений,Домашние сибирские пельмени.

Они вкуснейшиСами по себе,Наивкуснейшей по одной судьбе.Я их не ел — блаженствовал, вкушая,Я праздновал на празднике еды,Хвалил их между тем на все лады,Соседям по столу напоминая,Что на мешкеМороженых пельменейРодился знаменитый Менделеев.

Пельмени.Оо!..Но те превыше слов,Когда берется мясо трех сортов:От нетели, от свинки и овечки.Его бы все ж не мясорубкой мять,Так мясо может соки потерять,А изрубить с лучкомВ корытце сечкой,Поперчить, посолить, потом слегкаДля сочности добавить молока,

В моей СибириС добрым знаком плюсМы ценим их за вид, потом за вкус.Есть крайнее из самых высших мнений,Да буду я за дерзость несудим:Один едим, а на втором сидим —Вот это настоящие пельмени!Сейчас, когда пишу я эти строки,Во мне кипятЖелудочные соки.

На свадьбах,Когда сыт и весел гость,Он затевает песню. Так велось.Как теща бы сказала,— «а теперьча»На свадьбе, юбилее ли каком,Как будто на активе заводском,Звучат все больше пламенные речи.Их начинают, связывая яркоС глубинным смысломСвоего подарка.

На этот разТорговый недоделРечам глубинным положил предел.Поскольку в уголочке в виде стопокСтояло и лежало на виду,Довольно дефицитных, в том году,Пять схожих чаш и десять сковородок,Да прислонилась к меди самовараДобытая в столицеМной гитара.

На смену той,Игравшей на износ,Жуану я подарок преподнес.Тот взял гитару, вняв желаньям нашим,Чтобы она свой голос подала,Чуть отступил от тесного столаС поклоном легким в сторону Наташи,Тряхнул рукой, куда-то глядя вчуже,Как будто бросил наземьГорсть жемчужин:

«Радость,НежностьИ тоска,Чувств нахлынувших сумятица.Ты — как солнце между скал,Не пройти и не попятиться.

На тебеТакой наряд —Сердце вон за поглядение.Ты светла, как водопад,С дрожью,С ужасом падения.

Ты загадочка,Как Русь,Ты и боль и врачевание.Я не скоро разберусь,В чем твое очарование».

Похлопали певцу,А там уж в залеЗатанцевали, буйно заплясали,Но строгий строй моих иных октавДля описанья плясок не годится.Тут я решил со свадьбы удалиться,Молодоженам должное воздав.Виктрола повторяла неустанноРазнеженный мотив:«О, Марианна!..»

«О, Марианна!» —Слышал сквозь снега,«О, Марианна!» — как издалека.Неведома,Незрима,Но желанна,Смущая ум и сердце горяча,Бог весть какая и черт знает чья,Терзала мне мой мозг «о, Марианна!».Пустой мотив любовного страданьяСтал для меняМотивом мирозданья.

Таинствен мирВ своей надземной выси,Его звезда, летящая в капризе.Сто раз благодарю отца и матьЗа то, что молодыми повстречались,За то, что встретились и не расстались,За то, что мир мне дали повидать,Где есть следы моей судьбы рабочей,Где есть любовьИ тайна брачной ночи.

Вся жизнь нам тайна,Но тебе, поэт,Доступно все, что требует сюжет.Не глядя в щель,Не прячась за гардину,Услышав только фразу или две,Как древних див по косточке — Кювье,Ты воссоздашь правдивую картину.Да не смутит тебя других услада,—Где такт и мера есть,Стыда не надо.

В делах квартирныхДо сих пор упорныПоборники системы коридорной.Им нравится в ней буча и шумиха.Замысловатый коллективный лад.Жуан привел жену,Жуан был рад,Что поздно было и довольно тихо.Но как назло, от нетерпенья стало,В замочной щелкеЧто-то заедало.

На площадиЖитейского квадратаИз благ семейных было небогато:Кровать, да стол, да этажерка книг,Чертежная доска с бумагой белой.Но тут Наташа тотчас усмотрелаНевиданного цвета алый крик.То нагло цвел,Презрев наш грозный градус,На подоконнике заморский кактус.

Она — к нему,Желая за цветеньемУкрыть свое стыдливое волненье,Но и над цветом думала о том,Что неизбежное, оно, конечно,Уже должно случиться неизбежно,А лучше бы потом, потом, потом…И мучилась, придерживая сердце:«Разденет самИли самой раздеться?»

Рука Жуана,Добрая рука,Была на раздевание легка,Она в подходе тайнами владела.Вот, скажем, буря стань озоровать,Ей все равно одежду не сорвать,А солнышко согрело и раздело.Явились вдруг, поставленные косо,Сибирской пальмыБелые кокосы. ,

— Наташа! —Восхищенье и восторгТак, только так и выразить он смог,Когда же заиграли светотени,Сбегая за сорочкой, и когдаОткрылись бедра, словом — красота,Хотел упасть пред нею на колени,Но лишь — Наташа! — снова произнес,Взял на руки НаташуИ понес…

Забавно, право!Это же ведь казус,Что цвел так нежноМексиканский кактус.На вид он непригляден и жесток,На нем колючки, каждая — как лучик,И вот среди таких лучеколючекРодился удивительный цветок,Подобный колокольчику, в которомПочти что слышен звонО счастье скором.

Как откровенье,Как любви призыв,Был цвет его особенно красив,Красивей роз, красивее пионов.Все кактусы, цветущие вот так,Как слышал я, выхаживать мастакНе кто-нибудь, а Леонид Леонов,А он, мы знаем, добрым Делом занятИ пустяков выхаживатьНе станет.

Признаюсь запоздало,Что уж тут,Я сам не знал, что кактусы цветут,Зато читал, и это даже лестноДля кактуса, не бывшего в чести,Что надо бы его нам завезтиВ пустынное, засушливое место.И не было б, писали, выше дара,Чем этот сочный кактусДля отары.

Я верил в мудростьЭтого проекта,Пока огнистого не встретил цветаИ не представил радость поселян,Глазеющих, как на пустынном поле,Наукой возрожденном лучшей доле,Сей милый цвет жует себе баран,Питается безводно и бестравноТаким цветком.Не правда ли, забавно?

А все — мой такт,Заставил все же тактПисать меня о кактусе трактат,Пока Жуан в своем стремленье лучшемНаташу в ее прелести земнойНе сделал настоящею женой,А сам не стал ей полномерным мужем.Она уже, смахнув с лица слезинку,К себе тянулаБелую простынку,

Все жены любят,Хоть не говорят,Когда их за любовь благодарят.Жуан отрадно в бережном наклонеИ целовал и взгляд жены ловил,Ласкал ей груди, словно бы кормилДва жадных клюва с ласковой ладони,Дивился втайне, что дитя СибириВело себя,Как женщины Севильи,

Мужчины все,Чем более грешны,Тем больше и в желаниях смешны.Чтобы жена была и не тиха,Но отвечала нормам идеала,Чтоб знала все и ничего не знала,Чтоб, согрешив, не ведала греха.Уж не на этой ли душевной кривиРодился мифБезгрешности Марии?

В делах любви,В игре огней и стужВзывают часто к родственности душ.Неправда это, здесь нужна полярность,Здесь нужен тот особенный магнит,Который тем вернее породнит,Чем больше нежность и сильнее ярость,Но гаснет страсть,Когда за общим плугомЖена и муж становятсяДруг другом.

Все это так,Но не о том же речь,Чтобы душой влюбленной пренебречь.Кто любит только телом, счастье губит,Меж ними не должно быть дележа.Как долго любит верная душа,Как яростно, но кратко тело любит.И все же, если тело устает,Душа — не жди,На помощь не придет.

Прекрасна ночь,А женщина прелестна,Когда и ранним утром с ней не тесно.Бывает же, на мир и на уютНе все в такую ночь сдают экзамен:Ложатся спать хорошими друзьями,Врагами молчаливыми встают.У наших же супругов без печалиВсе было так,Как сказано вначале.

Уже пришла пораДругим вставать,А новобрачным было впору спать.Но вот к полудню, жалуясь на сердце,Явилась теща чуть ли не бегомС еще горячим рыбным пирогом,Завернутым от стужи в полотенце,Оценочно прищурилась с порогаИ подвела итог:«Ну слава богу!»

Очаг семейный —Добрый костерок,В потемках жизни разведенный впрок,Заблудшему дающий направленье.И я себя погрел у костерка,И мне того досталось пирогаДа беленькой к нему — для вдохновенья,Чтоб их поздравил, также и себя.Итак, свершилось.Родилась семья!

Из всех проблем,Из всех больших идейСемьи идея мне всего милей.Все дело в том, что изо всех историй,Прошитых кровью по живой канве,Из многих философских категорийГлавнейшими считаю только две.На первом месте в роли верховодаЕсть отношенья:Люди и природа,

А на второмИз категорий вечных,Из отношений чисто человечьих,Дающих вездесущей жизни ход,Рождающих и радость, и кручины,Есть отношенья женщины с мужчиной,А можно говорить наоборот.Все остальное, если вам угодно,От этих отношений производно.

И даже то,Что люди страстно бьютсяОружьем мятежей и революций,Прозрев любви зарю в кромешной тьме.Ах, сколько в распрях от огня и сталиС мечтою о грядущем погибалиДушою апеллируя к семье!Сам Энгельс относил,Свергая царства,Вопрос семьиК вопросам государства.

Но вот беда,Читатели упрямы,Им подавай трагедии и драмы.А где их взять?Не просто же возвестьДо ранга драм скандальчики соседей.В том и трагедия, что нет трагедий,Хоть жертв любви вокруг не перечесть.Влюбленные все больше с каждым годомОт всяких драмСпасаются разводом,

Зато Жуан,Пусть будут хоть напасти,Сжег все мосты на переправах страсти.Теперь он только одного хотелХотением души, хотеньем тела,Чтобы одна Наташа им владела,Чтоб только он Наташею владел.Но вознесенная до неба верностьВ нем слишком скороВозбудила ревность.

О, ревность,Неподвластная уму,Она легко ревнует ко всему.Вот пошутил сосед довольно плоско,На шуточку ответить бы тремя,Но ревности холодная змеяУже ползет извилинами мозгаИ, ясному сознанью вопреки,Прочерчивает адовы круги.

Он ждет ееС лицом белее стенки,Чтоб заглянуть в обманчивые зенки,Чтоб взглядом взгляд сурово повстречать,Чтоб на лице, невиннейшем когда-то,Холодного, постыдного развратаУвидеть потаенную печать.Но вот пришла и ахнула канашка:— Ах, Жуня!..Ты не ужинал, бедняжка!,,

О, женщина!Соблазнами красотОна и бога с неба низведетИ смертным его сделает, шалунья.Ах, до чего жесток любви полон!Был Дон-Жуаном,Был Жуаном он,Теперь же для Наташи просто Жуня!Счастливый дар людей -— воображеньеВо всем, ревнуя,Видит униженье.

Меж тем Наташа,Хлопоча о муже,Проворить стала небогатый ужин,Жуан остановил ее:— Постой!..—Наташа обернулась удивленно,Наташа улыбнулась так влюбленно,С такою откровенной чистотой,Что мой Жуан, стыдясь за окрик грубый,Стал целовать НаташуСтрастно в губы.

В АмерикеДля сердца и душиДавно изобретен детектор лжи,Довольно хитроумная машинка,Через которую с вопросом — вдруг:— Ну-с, изменяла? —Ревностный супругЛожь узнает жены и даже лжинку.У нас же без детекторов со спросомЕще в ходуПроверки древний способ.

Итак, ЖуанЛюбимую женуНа женскую невинность и винуТак проверял, как проверял бы предок.Ну, словом, чтобы все наверняка,Ласкал все упоительней, покаМильоны и мильярды нервных клеток,Восторга обладанья не тая,Не крикнули:Моя!Моя!!Моя!!!

Он пил и пил,Казалось бы до дна,А огненная чаша все полна,Хотя Наташа и глядела в оба:— Ты, милый мой Жуанчик, нервным стал,Вчера всю ночь курил, почти не спал,Взять отпуск бы тебе да на курорт бы.— Сейчас не время…— Все тебе помеха,Вон ФедоровОпять на юг уехал!

Вот так,Супруга дружески браня,Она заговорила про меня.— Тот к морю, а попросишь ты — оттяжка,Ну как же так выходит, не пойму?..— Он сочиняет что-то, вот емуПоэтому и делают поблажки. —Наташа смолкла и — почти впотай:— Ты с ним о насНе очень-то болтай…

Не знаю сам,Из множества чудачеств,Каких она моих боялась качеств?Одно скажу, я человек с ленцой,Зато иной, загоношив поэму,Свирепым львом наскочит на проблемуИ убежит испуганной овцой.А я хоть и ленив, но тем хороший,Что если ноша,Не бегу от ноши.

Песнь третья