Крыса - Анджей Заневский

И если, уважаемый читатель, тебе иногда приходят в голову мысли о реинкарнации, ты можешь также задуматься и о том, что человек, в своей предыдущей жизни бывший крысой, носит в своем подсознании память о том былом существовании и что перипетии его прошлой судьбы в особых, драматических ситуациях неизбежно проецируются на его далекую от предыдущей, сегодняшнюю – человеческую – жизнь. Но если повернешь эту ситуацию обратной стороной и представишь себе судьбу души, которая, покинув тело человеческое, находит свое следующее земное существование в обличье крысы, ты можешь сделать еще один шаг вперед и обнаружить в своих рассуждениях, как твое сознание подвергается именно такой трансформации. И если ты это сделаешь, ты сам станешь героем моей повести и поймешь, как много общего у тебя с этим на первый взгляд столь тебе чуждым и столь далеким от тебя зверем. И тогда все, что я написал, станет простым и очевидным.

Ведь эта книга – не только основанное на фактах повествование, но в то же время еще и сказка, легенда – очень жестокая и невероятная, серая и полная боли и страданий, – такая же, как и сама по себе крысиная жизнь, и именно поэтому – правдоподобная. Живущее рядом с нами, буквально под нашими ногами, сообщество грызунов сопутствует нам на протяжении тысячелетий, разделяя с нами и наше благосостояние, и нужду, и мир, и войну.

Мы не хотим замечать их, не хотим знать о них, мы боремся с ними, презираем их так глубоко, как только мы – люди – умеем это делать.

Я иной раз думаю – не слишком ли глубок камуфляж, прикрывающий некоторые поступки моего героя, многие события и мотивы? Будут ли правильно прочитаны и поняты вплетенные мною в современный пейзаж символы прошлого, следы, ведущие к самым началам цивилизации?

Последняя исповедь КРЫСЫ – это не просто книга о животных, хотя, возможно, и такое восприятие имеет право на существование. Это, напротив, рассказ о движущих обществом законах, о наших мифах, о правде и лжи, о любви и надежде, о тоске и одиночестве.

Мы все – жители Вселенной, мы дышим одним и тем же земным воздухом, принадлежим к одному и тому же классу млекопитающих, наш мозг, сердце, желудок имеют очень сходное строение, одинаковые процессы оплодотворения и материнство. Так что в плане биологии и психологии мы очень близкие родственники, и оба наши вида – хотя и по разным причинам – благодаря своей живучести, силе и уму не только пережили миллионы лет эволюции, но и усовершенствовались настолько, что стали хозяевами всей планеты.

И потому прошу тебя, уважаемый читатель, – не забывай, что, столь натуралистично и подробно описывая жизнь крысы, я все время думал о тебе.

Автор

Крыса

Темнота, темнота, как после рождения, темнота, обступающая со всех сторон. Тогда было еще темнее: черный плотный барьер отделял от жизни, от пространства, от сознания. Кроме темноты, я не знал ничего, все было не так, как сейчас, когда в мозгу продолжают роиться отблески света, видения – обрывки, куски, тени.

Вспомни ту увиденную впервые, засевшую в памяти темноту, вообрази ее в том первозданном виде, попробуй воссоздать ход жизни, события, скитания, побеги, путешествия с самого начала – с первых мгновений, наступивших после расставания с теплым брюхом матери, с первого болезненного глотка воздуха, с ощущения неожиданного холода, перегрызаемой пуповины и осторожного прикосновения языка.

Помню: каналы, подвалы, туннели, погреба, подземелья, чердаки, переходы, щели, сточные канавы, канализационные трубы, выгребные ямы, рвы, колодцы, помойки, свалки, склады, кладовки, хлева, курятники, скотные дворы, сараи... Мой крысиный мир – жизнь среди теней, во тьме, в серости, во мраке и полумраке, в сумерках и в ночи, как можно дальше от дневного света, от слепящего солнца, от пронизывающих насквозь лучей, от ослепительно блестящих поверхностей.

Еще стараясь держаться подальше от света, инстинктивно следуя за запахом молока в набухших сосках и теплом материнского брюха, когда заросшие уши еще не пропускали звуков, я впервые скорее почувствовал, чем увидел сквозь тонкую пленку сросшихся век тень серости – словно более светлое пятно в окружающем глубоком мраке. Это отблеск зажженной лампочки или случайного солнечного луча, проникшего в полдень через подвальное окно, внезапно упал на мои закрытые глаза, разбудил первые ощущения.

Мягкий свет завораживает, манит, пробуждает любопытство. Отрываясь от соска матери, ты неуклюже ползешь вперед, к свету.

Мать осторожно хватает зубами за шкуру, подтаскивает к себе, укладывает. Рядом с ее теплым брюхом серое пятно быстро забывается, но ненадолго. Вскоре беспокойство охватывает вновь, опять появляются размытые очертания, и я опять срываюсь с места и ползу в сторону туннеля, соединяющего гнездо с подвалом.

Мать старательно вылизывает меня, моет своим влажным языком, чистит от первых блох, загнездившихся под мышками.

Немногое осталось в памяти от первых проблесков сознания с тех пор, когда я еще не знал, что я – крыса, а мое еще не разбуженное воображение ничего не предчувствовало и не подсказывало мне.

Кроме того, что я стремился к свету, к любому проблеску, пробивающемуся сквозь веки, я реагировал лишь на издаваемый матерью пронзительный писк. И этот писк, так же как запах сосков и ощущение тепла и безопасности, притягивал к себе, учил, приказывал.

Мой слух еще не сформировался, ушные отверстия пока еще не открылись, и лишь часть звуков проникает в сознание. Однако писк матери не перепутаешь ни с чем – он неразрывно связан с теплом и с восхитительным вкусом молока.

Голую розовую кожу постепенно покрывает нежный серый пушок. Я это чувствую – мне становится все теплее. Теперь я уже не боюсь лежать на голой поверхности.

Я расту и набираюсь сил. Я уже могу первым пробиться к наполненному молоком соску и даже отодвинуть тех, кто ползет рядом со мной. Я отпихиваю их, преграждаю им дорогу, а когда в одном соске иссякнет молоко, всем весом своего тела рвусь к следующему.

Я ем больше всех, я самый большой – мне подчиняются, уступают дорогу. Каждый день на твердом полу гнезда я пытаюсь встать, пытаюсь выпрямить пока еще неуклюжие, слабые лапки, стараюсь двигаться вперед и назад, переворачиваться и подниматься. Когда у меня не получается, я писком зову мать – она подтаскивает меня к себе, схватив зубами за хвост или за шкуру на загривке.

Потребность ощущать под собой твердый пол, на котором я учусь ходить, становится не менее сильной, чем жажда света в закрытых пока, но все более чувствительных глазах.

Здесь, на твердом полу гнезда, я почувствовал, как из моих пальцев вырастают пока еще слабенькие, гнущиеся, пружинящие, помогающие мне встать коготки.

Мать моет языком мое тело, собирает все отходы и нечистоты, ловит больно кусающих блох. После очередного мытья у меня наконец открываются ушные раковины. Я вдруг начинаю слышать звуки – шум насоса, скрип ступенек, стук по канализационным трубам, писк более слабых крысят, далекий шум улицы, мяуканье кота по ночам; мощный поток шорохов и отзвуков – голосов, шелеста, толчков, движений.

Оглушенный, я растягиваюсь на брюхе на дне гнезда, поднимаю голову и зову на помощь. Впервые я четко слышу собственный голос – пронзительный, вибрирующий писк. До сих пор я воспринимал его совершенно иначе – он был приглушенным, доносился откуда-то издалека, но вместе с голосом матери был самым громким из всего, что я слышал. Теперь же он кажется слабым и ничтожным среди множества доносящихся со всех сторон звуков. Свет, пробивающийся сквозь веки, так и остается пока тайной – непонятной и неизведанной. Теперь все крысята стремятся к сереющим, красноватым пятнам пробивающегося света и матери прибавляется хлопот: она все время настороже – смотрит, чтобы мы не выползали из норы. Ей все труднее уследить за нами, ведь наши лапки становятся все крепче и мы, пока неуклюже и медленно, ползаем уже по всему гнезду. Обеспокоенная этим, мать ложится поперек входа, пытаясь загородить нам дорогу. Мы карабкаемся ей на спину, настойчиво подползая все ближе к неизвестной, но такой манящей серости, все сильнее проникающей сквозь закрытые еще веки. Несколько малышей пропали, и у каждого из нас теперь свой собственный сосок, тогда как раньше у брюха матери все время приходилось толкаться, отпихивать, бороться.

Может, мать сама загрызла нескольких крысят, пропитавшихся чужим запахом, забивающим запах родного гнезда, может, они сдохли с голоду, постоянно отпихиваемые от сосков более сильными собратьями, а возможно, что они выползли из гнезда к свету и их поймал кот или украла другая самка, потерявшая свое собственное потомство...

Остались несколько подвижных маленьких самцов и самочек, все более недовольных своей слепотой, слабостью и неуклюжестью. Нас переполняет любопытство, и мы жаждем самостоятельности.