Газета День Литературы # 122 (2006 10) - Газета День Литературы

Причислить с полным правом эти романы к изящной, словесности весьма затруднительно. Они написаны поспешно и торопливо, без должного внимания к языку — основе художественной литературы. Николай Лесков о таких произведениях говорил, что они написаны только "вдоль", а их надо бы написать еще и "поперек". Но кто же теперь пишет "поперек" — время не ждет. Литература наша погрязла в коммерческом угаре, стала придатком массовой культуры, и писателю, помышляющему об изящной словесности, места в ней нет. Еще совсем недавно, всего каких-нибудь десять-пятнадцать лет тому назад мы всерьез и не задумывались над тем, каким должен быть русский национальный писатель. Все казалось нам явным и очевидным и прежде всего, может быть, потому, что даже само словосочетание "русский национальный писатель" встречалось крайне редко, оно заменялось совсем иным подбором слов, имеющим иную подоплеку, иной смысл и иное наполнение — "советский писатель".

И вот настало время, когда русский писатель должен осознать себя именно национальным писателем и в связи с этим совершенно по-другому посмотреть на свое творчество, на задачи и цели, которые перед ним ставит время. Прежде всего русский национальный писатель обязан понять, что он не вправе тратить свой талант на литературный ширпотреб, на обслуживание удручающе низких художественных вкусов новых хозяев жизни. В своих произведениях русский национальный писатель призван запечатлеть национальный характер, национальную жизнь своего народа во всех ее проявлениях, сохранить душу народа. Он, опять-таки, должен постоянно помнить, что русская национальная литература в лучших, классических своих образцах всегда была изящной, художественной словесностью. Противостоять обывательской, массовой культуре, опираясь на традиции великих своих предшественников Пушкина, Гоголя, Достоевского" Толстого, — вот задача и цель русского национального писателя.

ПЕРВЫЕ КУЗНЕЦОВСКИЕ ЧТЕНИЯ

Три года прошло с того дня, как в мрачную пору предзимья ушел из жизни выдающийся поэт России Юрий Кузнецов. Ни по одному из федеральных телеканалов не передали эту скорбную весть. Возмущенные поэты разных творческих союзов и непримиримых идейно-эстетических позиций единодушно подписали письмо в "Литературную газету", потому что ясно поняли: истин

ная поэзия в стране попсы и рифмованной вседозволенности — унижена! Дело даже не в заслуженной славе и почести, а в нравственных критериях, в духовной иерархии общества. Время все расставляет здесь по местам, отдает долги. И вот на Кубани прошли первые Кузнецовские чтения, в которых приняли участие два сотрудника "Русского Дома" — поэт Александр Бобров и прозаик Андрей Воронцов (на cнимке крайние справа и слева).

Александр Бобров СОЛНЦЕ ПОЭТА

…И вместо точки

я поставлю солнце.

Юрий КУЗНЕЦОВ

Не подвластен ни тучам, ни штормам,

Ни делам человеческих рук

Над кубанским сентябрьским простором

Поднимается розовый круг.

В нем кипит и клокочет такое,

Что фонарь придорожный поник.

И из розового в золотое

Переходит сияющий нимб.

Столько сполохов невыразимых,

Столько мощи ярило прольёт!

Над распаханным полем озимых

Кузнецовское солнце встает.

Алексей Татаринов ПОСЛЕДНИЕ АПОКРИФЫ

Последние поэмы Юрия Кузнецова вновь, после булгаковского "Мастера" и леоновской "Пирамиды", ставят вопрос об ответственности художника перед христианством, о возможности литературного обращения к священным сюжетам. "Путь Христа" рассказывает о жизни Иисуса от рождения до воскресения и соответствует многим событиям четырех канонических Евангелий. "Сошествие в ад" — не только видение загробного мира, но и апокалипсис Кузнецова, суд над культурой и мировой историей в традициях беспощадного повествования, восходящего к "Откровению Иоанна Богослова". Никаких выпадов против христианства в стиле модных ныне Дэна Брауна (роман "Код да Винчи") и Жозе Сарамаго (роман "Евангелие от Иисуса") в поэмах нет. Повествователь в "Пути Христа", герой, сошедший в ад в другой поэме, сам Кузнецов — христиане, которые веруют в Бога, зная, что никакая мифология, литература и авторский произвол не ограничат Его присутствия. Перетасовки образов, речей и понятий, столь частой в авторских апокрифах, здесь не происходит. Нравственные оценки, поставленные евангелистами, сохраняются. Никуда не исчезает и духовный образ мира: здесь есть Христос и вечная жизнь, происходит прощение и спасение достойных, есть ад для падших. Основные христианские идеи: грехопадение, искупление, Страшный суд — присутствуют. Лазарь воскресает, бесноватый исцеляется, искушения в пустыне преодолеваются.

Чужие — те, кому совершенно не интересно русское богоискательство, — последних поэм Кузнецова не заметили. Заметили свои. Внимательно прочитали и сразу стали больно бить — за кощунство и гордыню, за недопустимое смешение литературы с религией. "Можно уверенно сказать: автор поэмы не имел благословения от православного духовника", — сообщает В. Хатюшин в статье "Без Божества", не оставляющей поэту никаких шансов на оправдание. Ставя вопрос о "нравственной зрелости души, о ее моральной готовности к подобной духовной работе", критик считает, что не имел Кузнецов права прикасаться к священным темам, но, увы, "уверовал в серьезность собственных фантазий" и предстал одним из "гордецов", которых "дьявол сам то и дело выбирает и соблазняет замахнуться на что-нибудь подобное". Как "явную неудачу" оценивает "Путь Христа" К.Анкудинов: "Причина этой неудачи заключается в том, что Кузнецов не смог удержаться от дописывания евангельских первоисточников. В трилогии можно обнаружить множество несоответствий по отношению к текстам Евангелий. Иногда эти несоответствия — бессмысленны, а иногда откровенно кощунственны". Далее Анкудинов — и в этом он неодинок — выдает свое категорическое нежелание различать логику литературы и логику религии: "В связи с этим неясен статус поэм Кузнецова о Христе. Непонятно, что они представляют собой — светские художественные произведения, внутрицерковные тексты или оккультно-эзотерические откровения". "Поэма" — гласят подзаголовки "Пути Христа" и "Сошествия в ад". Опубликованы они в "литературно-художественном и общественно-политическом" журнале "Наш современник". Сам Юрий Кузнецов никогда не собирался создавать "внутрицерковные тексты", от "оккультно-эзотерических откровений" был очень далек. Наконец, Кузнецов — самый значительный русский поэт рубежа тысячелетий, поэт, а не богослов, не религиовед, не сектант. Анкудинов не прав в своем недоумении: не Кузнецов смешивает области сознания, а сам критик. Но его ошибка — симптом действительно сложной ситуации: литература, касаясь христианства, слишком близко подходит к религиозной реальности. Каждый новый авторский апокриф начинает казаться не "литературой", а символом новой веры, отрицающей православие.

Впрочем, призыв И.Тюленева "упасть на колени" перед поэтом, сославшим в ад библейского Иакова, Данте и Гоголя, Тютчева и Солженицына, тоже не слишком воодушевляет. Да и самооценка Юрия Кузнецова, комментирующего "Сошествие в ад", настораживает: "Мощь поэмы чувствуется бессознательно (…) У нынешних критиков нет соответствующего культурного инструментария, чтобы работать над моей поэмой". "Он пошел на божественный риск", — сказал С.Куняев. Этот риск нет смысла осуждать или прославлять. Но о его причинах и последствиях стоит задуматься.

Зачем Юрию Кузнецову Христос — не лично, для души, ищущей спасения, а в мире собственных поэм? Кузнецовское обращение к Евангелию и Апокалипсису — литература, но и литературное обращение к Христу может быть поиском и утверждением "абсолютного центра", стержня нравственного мира, основополагающего мифа, способного объяснить трагический ход истории. Позиция евангелиста, рассказывающего о Богочеловеке, дает возможность подняться над относительностью литературы, над ограниченностью сегодняшнего воздействия художественного текста. Поэт в этом случае становится чем-то большим, чем поэт. Здесь можно найти гордыню, в которой часто упрекают Кузнецова (например, Н.Переяслов), можно и увидеть желание послужить истине (так считают В.Кожинов, В.Личутин).

Сюжеты жизни Христа и его сошествия в ад изначально трагичны и даже пессимистичны по отношению к истории и культуре, но они придают всему происходящему безусловный смысл. Христос будет распят, но впереди — воскресение. Ад забит грешниками, заслужившими наказание, но если существует метафизический "низ", то должен быть и метафизический "верх" — рай, принимающий достойных. Новозаветная история, немыслимая без образа смертных мук, уступающих место радости новой жизни (вспомним, чем завершается "Откровение" и Библия в целом), помогает понять и оправдать катящуюся под откос жизнь современного мира. В апокалипсисе Кузнецова есть преодоление пессимизма: пусть история приближается к катастрофе, пусть оскудение добра идет страшными темпами, так было и в момент земной жизни Христа. И это было предсказано Иисусом Христом о грядущих временах, когда "во многих охладеет любовь". Не будем забывать, что изображение ада — обратная сторона священной надежды на справедливость. Воскресение Христа, Апокалипсис с разными последствиями для грешных и праведных превращают победу враждебных поэту сил в их метафизическое поражение, лишь временно скрытое от всеобщего обозрения. Нельзя забывать о том, когда написаны поэмы Кузнецова — на рубеже тысячелетий, в очень тяжелое для России время.