Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина

- Да ладно. И то и то круглая мелочь с семками. - Отзываюсь я, разыскивая чистую ветошь.

- Семечки… - Мечтательно встревает Габи. - Их лучше ложечкой есть.

Разговор о еде никогда не проходит мимо сестры незамеченным.

- Голодная? - Не дожидаясь ответа, Йерген встает.

Я невольно любуюсь его движениями, нечеловечески гибкими и плавными. Эльф напоминает кота, обманчиво вальяжного, всегда готового к кажущемуся невозможным броску. Его длинные черные волосы небрежно забраны в пучок и скручены на затылке, открывая острые уши. Вместо заколки из пучка торчит кисть. Наверное, все эльфы красивы и утонченны, так что Йерген заметно среди них выделяется. Для нелюдя он не отличается ростом, не выше средних мужчин, и есть в нем что-то хищное, не вяжущееся ни с ремеслом художника, ни с образом выходца из древнего народа. Иногда мне кажется, возьми Йерген меч, он будет орудовать им ловчее чем кистью. Впрочем, я даже с кинжалом эльфа не видела.

Не знаю, правильно ли так часто думать о друге родителей, не человеке, да что там, о своем владельце…

Ну ладно, мыслей здесь никто не читает. Йергена я воспринимаю как статую. Одну из его прекрасных картин. Искусством любоваться не запрещено.

Так странно, его даже не портит шрам, жестоким росчерком бороздящий правую половину лица. И отсутствующий кончик уха тоже не портит. Откуда шрам - я не знаю. Я вообще о хозяине мало что знаю. Не могу сказать, почему он живет здесь один, в городе, откуда ушло большинство его соплеменников. Те, кто остался, теперь служат кроммам.

И имя у Йергена странное. Не как должно быть у эльфов. Обычное имя, вполне человеческое.

- Можно мне булочку? - Аж дрожит Габи.

Йерген вытягивает откуда-то между холстов четвертинку лепешки. Габи смотрит на меня виновато, но глазки лучатся от счастья. Знает, что не стану ругать, когда она слопает все в три огромных укуса и не подумает поделиться. Я с улыбкой киваю:

- Что нужно сказать?

Габи с набитым ртом лопочет неразборчивое.

Внезапно я вижу, как в Йергене что-то неуловимо меняется. Лицо его костенеет, становится похожим на деревянную маску. Я тоже слышу на улице шум, потом голоса затихают. Доносятся только топот шагов, стук копыт, хлопки ставень, да яростное конское ржание.

Большие окна мастерской забраны маленькими мутными стеклышками. Сквозь них видны черные тени. Все летят в одну сторону, точно поток. Разбегаются люди.

Мое сердце начитает громко стучать. Желудок сжимается от дурного предчувствия. Подобное прежде случалось, - когда за мамой пришли.

- Облава, что ли? - Успевает сказать Йерген, потом дверь распахивается, и в мастерскую вламывается с десяток карателей. Они валят картины, сшибают незавершенные статуи, заполнив собой все пространство. Я чувствую себя как выброшенная на берег рыба, с клочками дыхания открываю и закрываю рот, крепче прижимаю к себе Габи. Сестренка двумя ручками держится за недоеденный хлеб.

Выдерживая изумительное спокойствие, Йерген склоняется в полупоклоне-полукивке:

- Кого вы ищете, сиры?

- Полуухую тварь, малюющую карикатуры. - Выплевывает каратель с красным пучком на плюмаже. Он без замаха бьет Йергена толстой деревянной дубиной.

Габи начинает громко рыдать. Я в ужасе пытаюсь прикрыть ей ротик рукой.

- Я не делал ничего запрещенного… - Кашляет Йерген.

Его закрывают широкие спины карателей. Я смотрю на краморовы гербы на черных плащах, чувствуя, как подкатывает тошнота. Как же сильно я их ненавижу! Они все портят, ломают, уродуют… Ненавижу. Ненавижу!

- Переверните здесь все.

- У меня ничего нет. Вы не найдете…

Один из карателей указывает на статую:

- Да ладно?! Это же сама… - И, спохватившись, замолкает, похоже, испугавшись назвать имя. Все понимают, чье именно.

- Это заказ. Манна Су, мельникова жена, с Тристановой улицы, сходите, сами спросите…

Йергена прерывают новым жестоким ударом. От звука у меня самой все сжимается. Теперь я закрываю Габи еще и глаза.

- Заткнись! Нам известно, чем ты занимаешься. На тебя донесли.

- Девочек… Пошадите…

Сквозь строй ног я вижу как возится Йерген, пытаясь подняться. Потом тяжелый, обитый железом сапог опускается эльфу на правую руку. Тот заходится в булькающем звуке. По моим щекам текут слезы.

- Рабынь забирайте. - Рявкает тот, который с пучком. - И к описи пора приступать.

Каратели кажутся мне непомерно огромными. Не люди, черные глыбы металла и кожи. Я прижимаю Габи крепче к себе, стискиваю ее маленькие, хрупкие ручки. Сморщив личико, сестренка захлебывается рыданиями. Огромные капли слез бегут по щекам.

Один из карателей наступает на оброненный кусочек лепешки. В этот момент я понимаю, что ничто, ничто в моей жизни больше не будет как прежде.

Гордиан 1

Я взвешиваю в руке меч. Утром тренировочная деревяшка казалась тростинкой, но сейчас почти полдень. Нижняя рубаха промокла от пота, противно прилипла к мышцам груди и пояснице. Я запыхался, дышу словно загнанный конь. И, как он, топочу и воняю. Возможно, на мне даже есть клочья пены.

Я бы мог рявкнуть: «Все, расходимся, на сегодня достаточно!» Но этого они не дождутся. По крайней мере, не сейчас. Потому что я чувствую себя живым только здесь, на посыпанной песком тренировочной площадке. Единственное место в Арглтоне, да что там, во всем Восьмигорье, где до сих пор есть ощущение жизни.

Жаль, что нельзя было остаться в хлопающей парусами, насквозь пропахшей соленым ветром портовой Герре…

Получаю удар плашмя по виску. Щадящий, но звук впечатляющий. Словно две колоды сошлись.

- Что это с вами? - Сквозь гул в ушах различаю скрипучий голос маршала Торда. «Арбузного маршала», как мы его с братом когда-то прозвали. Торд был моложе, но его крепкий живот выдавался вперед точно также.

«Этот живот имеет характер», - заметил бы мастер Семиуст.

- Задумался малость. - Сплевываю на песок. В глазах, наконец, проясняется.

Торд фыркает в седые усы:

- Предлагаю на сегодня окончить. Думы о дамах вас вконец подкосили.

Мне протягивают полотенце. Уткнувшись в него, я отмахиваюсь от старика. Надоели его плоские шуточки, словно я все еще безусый юнец. С другой стороны, в тупом постоянстве есть что-то уютное. Мне хочется верить, что маршал Торд по-прежнему «мой» человек. Здесь я испытываю некоторые проблемы с доверием.

К заграждению подходит кто-то из черно-красной отцовской прислуги, склоняется в полупоклоне:

- Ваша милость, наместник Келебан желает видеть вас в своих покоях.

Вздыхаю:

- Прямо сейчас?

- Смею полагать, что да.

Со времени моего детства центральное здание замка не изменилось. «Дворец», так мы его называем. Пусть не королевский, но в Арглтоне пышнее ничего нет.

После переезда в Герру я успел повидать множество дворцов, замков и богатых домов. Но родительский дворец среди них выделяется. Должно быть, потому, что построен в числе первых, когда Восьмигорье было свободным и сильным государством. Здесь везде чувствуется эта мощь древности, усиленная теперь мрачным кроммовым антуражем. Темные стены, сводчатые потолки… Одним словом, сердце Серого замка.

Шагаю, наслаждаясь приятной ломотой в натренированном теле. В Арглтоне меня мало к чему подпускают, и с непривычки я изнываю в безделье. По крайней мере, им не отобрать у меня ежедневные тренировки с оружием.

Отец ждет наверху, в смежном со спальней личном кабинете. Посторонних там не принимают. Значит, разговор будет серьезным.

Неужели, меня выводят из тени?! Третий месяц околачиваюсь тут впустую…

Иду по цепочке покоев, убранных однотипными черно-красными гобеленами. На всех каратели сжигают взбунтовавшихся восьмигорских чудодеек. Зачем здесь такие сюжеты? Да еще в таком изобилии? Чтобы что? Не забыть, как корчились в пламени несчастные женщины? Многих из них наверняка убили по ложным доносам.

После радостного многоцветья Герры отчий дом кажется склепом, угрюмым и мрачным. Впрочем, не кажется. Он такой и есть.