Мужчина на расстоянии - Катрин Панколь

В настоящий момент я наслаждаюсь книгой одного итальянца, Сильвио д’Арцо: она называется «Чужой дом». Странный и захватывающий рассказ о тайне, связавшей немолодую женщину и священника из горной деревушки, о неотправленном письме, о горьком ужасном признании, к которому один из героев оказался не готов!

Никогда не доверяйте своих тайн тому, кто неспособен их воспринять, кто не испытывал мук, подобных вашим. Ваша откровенность смутит его, и полную чашу страданий Вам придется испить в одиночестве… Останется только вырвать себе язык или повеситься на первой же веревке!

Простите за невольное отступление… Мне нечасто приходится говорить о книгах с истинным знатоком — моей продавщице Натали все это не понятно!

Что она Вам наболтала? О моей жизни ей известно немного. Читает она исключительно детективы. Когда я предлагаю ей какую-нибудь из своих любимых книг, она добросовестно пытается ее одолеть, но признается, что все там слишком наверчено, не хватает крепкого сюжета, саспенса! В итоге я нахожу свою книжку между коробкой рафинада и пакетом муки! И все-таки без Натали я бы не смогла. Мы понимаем друг друга с полуслова.

Простите, мсье Шилдс, я опять отвлеклась… Как всякий романский народ, мы, французы, горячи и болтливы. Я знаю, что говорю слишком много, меня в этом упрекали не раз.

Кстати, Вы американец?

Для меня Вы — американец…

Вы спрашивали о Нью-Йорке. Я никогда там не была, но один друг много рассказывал мне об этом городе… Надо же, найти на блошином рынке «Дикие Пальмы» в оригинальном издании — я была бы на седьмом небе от счастья! Как сохранилась обложка: наверно, вся обклеена пожелтевшим скотчем? Повсюду следы пальцев и жирные пятна, чьи-то пометки? Известно ли Вам, что эту книгу недавно переиздали во Франции под заголовком, который нравился самому Фолкнеру, но был отвергнут издателем как недостаточно броский: «Если я забуду тебя, Иерусалим»[7]. Перевод тоже другой, более жесткий, хлесткий. Например, последняя фраза в исполнении каторжника звучит так: «Бабы заколебали!» Естественно, в первоначальном издании все было сглажено! Вы, американцы, такие стыдливые. Родись Селин в Ваших краях, его книги никогда бы не увидели свет!

Опять заболталась…

С искренней симпатией, умолкнувшая наконец,

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Океанический»

Барфлер

15 ноября 1997.

Мадемуазель!

Да, представьте, я все еще в Барфлере! Это место мне так приглянулось, что никак не могу решиться отсюда уехать. Не здесь ли Франсуа Трюффо снимал «Двух англичанок и материк»? Я очень люблю его фильмы, в Америке он вообще популярен. «Жюль и Джим» для американцев — воплощение французской любви.

Я встаю ни свет ни заря, изучаю окрестности, а потом возвращаюсь и вижу ту же комнату, ту же столовую, ту же клеенчатую скатерть на столе… Ужинаю в гордом одиночестве, уткнувшись в книгу, и все тот же администратор гостеприимно протягивает мне ключ, будто я стал уже здесь своим.

Вчера владельцы гостиницы пригласили меня на воскресный обед. Меня потрясло количество блюд на столе. Как много значения вы, французы, придаете еде! Вы готовитесь к трапезе, за столом обсуждаете то, что едите, после обеда не скупитесь на комментарии, и немедленно заводите речь о следующем пиршестве! Правда, хозяйка, мадам Ле Коцце, поведала мне, что в больших городах традиции постепенно забываются: люди не успевают готовить, закупают полуфабрикаты. Она этого не одобряет, зато ее дочь, которой едва перевалила за тридцать, заявила, что полуфабрикаты здорово упрощают жизнь! И последующие полчаса все снова спорили о пище!

Как Вы верно подметили, я американец, но вырос во Франции. Мой отец был консулом в Ницце и большим поклонником всего французского. Говорить я учился по-французски, посещал в Ницце начальную школу, где решал задачки о поездах, которым не суждено встретиться, изучал таблицу умножения, французские департаменты, метры, литры, килограммы, Расина, Корнеля, Мольера, Мариво и Гюго. В шестнадцать лет я переехал с родителями в Милан. По-итальянски я тоже говорю! И по-испански! Таким образом, я могу читать на многих языках…

Вы так аппетитно рассказывали про книгу «Чужой дом» (вероятно, в подлиннике это звучало как Casa d’altri), что мне тоже захотелось ее прочесть. Не могли бы Вы отправить ее вместе с Рильке, которого, я надеюсь, Вам удастся отыскать?

Эта итальянская книга не дает мне покоя. Я все думаю о пожилой женщине, о священнике, об их тайне, о возникшем между ними непонимании, о невозможности открыться друг другу. Я любуюсь закатом, завтракаю, еду на машине по узкой сельской дороге, и постоянно думаю об этой истории. Не могу равнодушно наблюдать, как пересекаются и расходятся людские судьбы, по глупости, по трусости, из-за неумения открыться, объясниться. Мне всегда хочется проскользнуть прямо в роман и заставить героев сказать друг другу правду. Вчера я был так поглощен этой Вашей книжкой, что едва не попал в аварию.

А ведь езжу я очень медленно, другие водители обгоняют меня, возмущенно сигналя, и я прижимаюсь к обочине, чтобы ненароком не столкнули в канаву! Еще я часто останавливаюсь… Смотрю, как море обтачивает скалы. Разглядываю старый домик с такой низкой дверью, что, кажется, при входе неизбежно ударишься лбом. Любуюсь рельефностью столетнего дерева, различаю гримасы горгулий в наслоениях черно-белого кремня.

Я не ограничен во времени. Моему издателю не достаточно информации в чистом виде. Он хочет, чтобы книга получилась сочной, полной жизни и чисто французских эмоций! По его словам, именно «правда жизни» делает издание коммерчески успешным, одними адресами и рецептами обойтись нельзя. Для американцев французы — такой забавный народ, противоречивый, гордый, непокорный, горячий, особенно в сравнении с нами, холодными и сдержанными потомками англосаксов. Вы — резвые быки, а мы — сонные окуни! Французы, в свою очередь, считают, что все американцы — богатые, тучные невежи! Страсть как люблю спорить по этому поводу с французами, впрочем, в их глазах я — англичанин (для француза это ничуть не лучше!).

Есть такой итальянский автор, очень его люблю, — Эрри де Лука. Вы знакомы с его творчеством? Если нет, немедленно прочтите, будете на седьмом небе от счастья, как Вы говорите. В итальянской литературе много потаенных сокровищ. Именно их я изучал, когда жил в Италии. Многих авторов литературный мир вообще не замечает. Обсуждается все время один и тот же узкий круг писателей, а другие — сильные, яркие — пребывают в тени именитых старших собратьев.

(Забавно, по ошибке набрал «страшных» — неслучайная опечатка. Слава старших — Моравиа, Павезе, Пиранделло, Кальвино, Буццати — стала страшным препятствием на пути молодых). Мне приходит в голову еще одно название — «Сын Бакунина» Серджио Атцени, люблю эту книгу безумно. (Глагол «обожать» для меня табу. Во французской начальной школе я прочно усвоил, что обожать можно только Всевышнего). В этой книге о главном герое рассказывают разные люди, знавшие его близко и не очень. Одни находят его добрым, славным, спонтанным, романтичным, другие — высокомерным, жестоким, приземленным, мелочным. Потрясающая книга!

Как много лиц у каждого из нас…

Я думаю, свою вину можно искупить, Вы согласны?

В самом начале книги есть такая фраза: «И ты поймешь, что остается от человека после смерти в устах и памяти живых». Одно и то же качество некоторые назовут жеманством, а другие высокомерием. Безумная требовательная любовь иным покажется пустым баловством. Интересно, какими запомнимся мы?

Что останется от меня после смерти?

Похоже, мадемуазель, я заразился Вашей разговорчивостью! Просто мне иногда бывает так одиноко! Приятно говорить с тем, кто нас слушает, а ведь я знаю, что мое письмо Вы прочтете внимательно, поскольку речь в нем идет о нашей общей страсти.

С дружеским приветом,

Джонатан Шилдс

P.S. Не могли бы Вы мне объяснить разницу между словами «беспардонный» и «бесцеремонный»? Заранее извиняюсь, что отнимаю у Вас драгоценное время, но словарь мне, увы, не помог…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Набережная Мопассана, 14

Фекамп

20 ноября 1997.

Мсье!

У меня для Вас хорошие новости. Только что отправила Вам посылку. К двум книгам из Вашего списка я рискнула добавить «Если забуду тебя, Иерусалим» (к сожалению, по-французски), чтобы Вы могли насладиться этим романом в первоначальном варианте.

Эта книга глубоко меня потрясла! Всепоглощающая любовь Шарлотты, на которую Вилбурн, в силу своего воспитания, своей боязни женщин и плоти, не способен ответить… Она, желтоглазая, резкая и дерзкая, как клинок самурая, увлекающая его в губительную пучину страсти… И он, неловкий, желающий добра и творящий зло! И их любовь, ведущая к смерти, к отказу от ребенка!