Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

Знала ли она, о чем я думал? Может быть, знала. Может быть, ей это нравилось.

Домой я шел в отличном настроении. Около школы не было никого, кроме нескольких детей, поджидавших родителей. Красота! Весь тротуар принадлежал мне одному. Я мог идти, бежать, брести потихоньку или останавливаться, если мне хотелось что-то разглядеть, не опасаясь старших учеников или хулиганов. Я отфутболил мятую банку из-под колы, проследил, как она перелетела через боковую улочку и упала в канаву; подобрал выкатившийся из чьего-то двора яркий, упругий шарик и сунул его в карман.

Ведьму я увидел на Вашингтон. Она ковыляла мимо многоквартирного дома, долбя по тротуару шишковатой палкой, будто отстукивала послание азбукой Морзе. Я быстро перешел на другую сторону. Вечно шатавшаяся по улицам ведьма была неотъемлемой принадлежностью Акации. Никто не знал, кто она, где живет, куда бредет. Она была старой и страшной, всегда молчала и сверлила всех злобным взглядом. Мы с друзьями ее боялись. Первым начал называть ее ведьмой Роберт, и я не раз видел, как взрослые шарахались, словно боясь случайно до нее дотронуться. Ходили слухи, будто она виновата в таинственной гибели столетней магнолии, росшей перед средней школой Акации, и в исчезновении всех уток с пруда в Мердок-парке. И хотя никто из наших родителей в это не верил, мы все искренне верили, как, думаю, и многие другие.

Я прошел мимо ведьмы по противоположной стороне улицы, уставившись в тротуар, чтобы ненароком не встретиться с ней взглядом, а потом свернул на Ломиту и, не в силах больше сдерживать возбуждение, припустил к дому прямо по лужайкам, перепрыгивая через невысокие кусты. Вот прибегу домой, достану из папки новую ручку и лист почтовой бумаги и напишу письмо Киоко Йосицуми!

Мой план рухнул, когда, промчавшись мимо соседских олеандров, я увидел на нашей подъездной дорожке машину. Отец рано вернулся с работы.

Я притормозил и уже собрался отступить за олеандры, как вспомнил, что родители наверняка сидят в гостиной и уже увидели меня в окно. Я понуро побрел к двери.

Мой отец был похож на Чака Макканна. Ну, вы наверняка помните парня из старой рекламы дезодорантов. У него с приятелем из соседней квартиры на поделенном пополам экране общая аптечка. Приятель грустный, а этот идиот вечно пританцовывает и приговаривает: «Одно нажатие, и свежесть на весь день гарантирована!»

Правда, мой папаша был не веселым, дружелюбным парнем, а жалким старым ублюдком, управленцем среднего звена в «Автоматик интерфейс», ненавидевшим свою работу и вымещавшим злобу на своей семье. Мне всегда казалось, что он был бы гораздо счастливее, если бы я вообще не появился на свет.

А моя мать была чистокровной сукой. Одной из тех тощих, озлобленных женщин, которые обычно много времени проводят в церкви. Только моя мать в церковь никогда не ходила.

Я так и не смог понять, почему мои родители поженились. Они точно не любили друг друга. Черт побери, по-моему, они даже никогда друг другу не нравились. Я не могу припомнить, чтобы за все те годы, что я прожил дома, они хоть раз обнялись или поцеловались или проявили хотя бы чуточку привязанности. Их разговоры почти всегда сводились к взаимным обвинениям и упрекам.

Скорее всего, мамаша от него залетела, вот они и поженились.

С братом Томом, который был на три года меня старше, я не общался; видел его за завтраком и ужином, вот, пожалуй, и все. Случайно столкнувшись на улице, мы делали вид, что не знакомы, и это нас обоих вполне устраивало.

Том учился посредственно, но был прекрасным спортсменом, футбольной и баскетбольной звездой, что никоим образом не могло опозорить родителей. Я же был неумехой, неудачником, придурком без особых талантов или способностей, которого интересовали лишь телевизор да общение с приятелями. Родители относились ко мне с неодобрением и почти полным равнодушием, а я старался как можно реже попадаться им на глаза.

Я по привычке проскользнул на кухню через боковую дверь, выхватил из банки горсть батончиков «Орео», в общем, вел себя так, будто и не видел на дорожке отцовский «форд торино».

Мать сидела за столом и листала каталог.

— Как в школе? — безразлично спросила она.

— Прекрасно, — привычно откликнулся я.

Отца нигде не было видно, и я занервничал. Когда он не валялся на диване, вперившись в телеэкран, или не сидел за кухонным столом с банкой пива, самозабвенно ругаясь с матерью, то ошивался в другой части дома, а это сулило неприятности. Я помню, как однажды отец решил обыскать комнату Тома и нашел спрятанную под кроватью стопку «Плейбоев». К моменту возвращения Тома папаша перевернул всю комнату вверх дном, тщетно пытаясь найти еще какую-нибудь контрабанду. Заперев дверь, он отчитывал Тома целый час, пока тот не разревелся, а потом на целый месяц лишил его прогулок и запретил слушать музыку и смотреть телевизор.

А ведь Том ему нравился.

— Где папа? — небрежно спросил я, в конце концов признавая свою осведомленность.

— На заднем дворе, — ответила мать.

Краткость ее ответа меня встревожила. Что отцу делать на заднем дворе? Траву косили мы с Томом, и все остальные работы по двору были нашей обязанностью. Отец выходил на двор, только чтобы приготовить барбекю, а это случалось в выходные. Я попытался вспомнить, оставил ли велосипед во дворе или убрал его в гараж, как полагалось. Отец при желании всегда находил какую-нибудь провинность, а мне не нравилось, когда он вымещал свою злобу на мне.

Проскочив в свою комнату, я бросил школьный рюкзак и спрятал папку в нижнем ящике письменного стола под кипой блокнотов. Если уж мальчишки в школе считают письма «другу» девчачьей забавой, то отец с Томом отнесутся к этому раз в двадцать хуже, а от матери никакой помощи, поддержки или сочувствия ждать не приходилось. Легко возбудимая и непредсказуемая в своих пристрастиях и предубеждениях, она была гораздо безжалостнее каждого из них. Новое увлечение следовало сохранить в тайне.

Я выглянул во двор. Отец пил пиво, в чем не было ничего необычного, но стоял он у лимонного дерева лицом к забору, спиной ко мне. Очень странно. Совсем не в его духе. Он слишком рано явился домой с работы и вот, вместо того чтобы ругаться с матерью на кухне или смотреть телевизор, торчит на заднем дворе и таращится на забор. Определенно что-то случилось.

Не дожидаясь, пока отец повернется и заметит меня, я выскользнул из своей комнаты и отправился к Полу. Мой приятель Пол учился в католической школе, поэтому обычно мы виделись по выходным, но занятия у нас заканчивались в одно время, и, если хотелось сбежать из дома, мы и вечерами выручали друг друга. Я не рассказал Полу о новой подружке по переписке, хотя если бы кто и понял меня, так это Пол, но я еще не был готов раскрыть свой секрет. А вот об отце я ему рассказал.

— Может, его уволили, — предположил Пол.

Я похолодел. Безработный папаша будет слоняться по дому с утра до вечера каждый день. И возможно, станет еще придирчивее.

— Надеюсь, нет.

Мы возились с самодельной тележкой Пола, пока мать не позвала меня домой. К счастью, папаши во дворе уже не было. В сумерках его необычное поведение навеяло бы еще больше жути. Отец оказался в ванной, а мать на кухне готовила ужин. Том в общей комнате смотрел повторный показ «Звездного пути».

Я сел на диван подальше от брата. Из-за работавшей микроволновки по экрану бежала рябь, шум вентилятора над плитой почти полностью заглушал диалоги, но я не посмел выразить недовольство. Стоило привлечь к себе внимание, и весь остаток вечера за мной следили бы еще пристальнее, а я бы этого не вынес. Несмотря на необъяснимую странность отцовского поведения, я думал только о своей новой подруге по переписке и просто убивал время до того момента, когда смогу остаться в одиночестве и написать письмо Киоко Йосицуми.

Отец вошел в комнату, молча щелкнул пультом и плюхнулся на диван между мной и Томом смотреть новости. Мы тут же убрались на кухню.

После ужина, состоявшего из замороженных бурито, разогретых в микроволновке, и желе из пакетиков, я отправился в свою комнату. Закрыв дверь, я сел за стол и вытащил из тайника в нижнем ящике папку. Предполагалось, что я выполняю домашнее задание, но я положил перед собой лист почтовой бумаги, новую ручку и попытался написать письмо Киоко.

Пожалуй, ключевое слово здесь «попытался».

Я таращился на чистый лист и пытался хоть что-нибудь придумать. Ничего не получалось. В школе я никогда не разговаривал с девчонками и уж точно никогда ни с одной не переписывался. В полном отупении я просидел почти час, и единственное, что пришло мне в голову, — увеличить свой возраст; пусть мне будет не десять лет, а двенадцать. Американские девчонки предпочитают парней постарше, и с японками наверняка точно так же. А дальше-то что? Я даже не мог решить, как начать письмо. «Дорогая Киоко»? Слишком интимно, слишком фамильярно. Тогда как же?