Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы) - Шаламов Михаил Львович

— Открой сумку у меня на поясе и дай мне порошок… — пробормотал он костенеющим языком. — Скорее!..

Оиси открыл маленькую красную, как и вся остальная одежда незнакомца, сумочку, вынул оттуда прозрачный, величиной с лесной орех шарик. Внутри него пересыпался розовый порошок. Алый сунул шарик за щеку и затих.

«Отходит», — подумал Кирисито, помолился за душу грешника и сел точить меч для поединка.

Когда он закончил, Алый уже не лежал, а сидел, привалившись здоровой лопаткой к трухлявому пню. Оиси удивился, как он с такой раной мог еще ползти. А тот жестом подозвал самурая и сказал прерывистым хриплым шепотом:

— Не убивай старика!.. Прошу тебя. Пусть живет!..

Оиси оглянулся на все еще лежавшего на снегу Харикаву.

— Я мог бы просто зарубить его. Он заслужил такую смерть. Но я вызвал его на честный поединок. Если небу будет угодно, Харикава победит меня.

— Но ты же видишь: он на ногах стоять не может!

— Он отдохнет и примет бой! — спокойно ответил молодой самурай. — Я не могу отпустить его без отмщения. Он…

— Убил твоего князя. Я знаю. За дело убил… А ты… Так ли уж ТЫ любил своего господина?

Кирисито на мгновение задумался.

— Да, у князя был крутой нрав. Многим от него доставалось. Любил или не любил, но я был и остаюсь его вассалом. И долг мой…

— Убить беззащитного? Нечего сказать, хорош долг чести! Как это у вас все просто получается!.. Убить… Пойми: Харикава — великий человек!

— Харикава? Это князь был великий человек! — убежденно сказал Кирисито.

— Скотина был твой князь! Он силой взял в наложницы дочь Харикавы. Девочка утопилась. Старик мстил за нее.

— А я мщу за князя.

— Страшные времена! Пойми, имя твоего князя через десяток лет будет забыто, а Харикаву Кэндзабуро будут помнить века. Его надо спасти!

Оиси улыбнулся неумелой лжи этого человека:

— А не ты ли хотел отдать старика чудовищу? Укус сколопендры пострашнее удара меча!

— Наоборот, я хотел его спасти! — прохрипел Алый. — Это была моя машина (этого слова Оиси не понял). Она только похожа на сколопендру, а тебе не с чем больше сравнивать. Попробуй перешагнуть гнусности своего времени — пощади старика! Он нужен людям.

— Он твой родич? — изумленно спросил Оиси.

Алый отрицательно помотал головой.

— Тебе объяснять бесполезно… Попробую… Слушай. Я, — он ткнул себя пальцем в грудь, — буду рожден через пять столетий. В двадцать третьем веке. А в конце двадцатого будут найдены незавершенные рукописи Харикавы. Старик опередил свою эпоху. Он сумел угадать истинную природу времени, создать теорию… Но Харикаву убили, не дав завершить работы. Ты убил. А поэтому воспользоваться рукописью смогут только внуки нашедших ее. Если ты не поднимешь на него сегодня меча, Харикава проживет еще несколько лет, допишет книгу и уже в первом десятилетии двадцать первого века можно будет построить машину времени…

Оиси слушал Алого с сочувствующей улыбкой, не понимая сказанного, и думал, что умирающий бредит. Алый, лихорадочно блестя глазами, продолжал:

— Ты конечно же не понимаешь, как можно спасти человека, которого убили пять столетий назад. Да, для моей истории Харикава уже потерян безвозвратно. Но, если ты послушаешь меня, возникнет новая ветвь реальности, параллельная нашей. В ней Харикава останется жив.

Алый застонал и на минуту забылся. Но потом снова разлепил веки.

— Мы сами пишем историю человечества… И я верю, что настанет день, когда люди параллельных времен сольются в единый союз, и тогда во всей Вселенной не будет ничего сильнее человека. Я верю!.. Нас с Иваном послали выручать Харикаву, помешать ему встретиться с тобой… И мы опоздали…

— Ты умираешь, — прервал его Оиси. — Прекрати лишние разговоры и помолись лучше, чтобы предстать перед Творцом со спокойной совестью.

— Думаешь, я брежу? — Алый рывком поднялся на локте и заскрежетал зубами. — Думаешь, это бред? Смотри!

Он вперил взгляд в бамбуковую чащу. Лицо Алого окаменело, и только синяя жилка билась на потном виске.

И Оиси увидел… Один за другим на границе зарослей надламывались и ложились в снег стволы бамбука. Скоро на этом месте образовалась глубокая просека.

Алый снова застонал и откинулся затылком на комель пня. Лицо его было куском белого мрамора.

— Я бы и с тобой мог так же… Не хочу… Противно это… Отпусти старика!

Кирисито нахмурился.

— Ты демон? — спросил он с угрозой в голосе.

— Да не демон я… — Алый страдальчески сморщился. — Человек. И ты человек! Неужели мы, люди, не сможем понять друг друга?.. Но знай, на какой бы поступок ты сейчас ни решился, ты обязан сначала подумать. Ты на то и человек, чтобы думать! Не забывай об этом. А сейчас отойди подальше. Я вызову Ивана…

Оиси послушно отошел. Он уже не испугался, когда из просеки на поляну полезла Машина. Волнообразно двигая кривыми ножками, она подковыляла к Алому, зависла над ним… и вдруг легла на него своим плоским брюхом. Кирисито представил, что стало с человеком под такой тушей, и ему сделалось нехорошо. Но когда чудовище поднялось и растаяло в воздухе, на том месте, где только что сидел Алый, остался лишь раздавленный трухлявый пень.

Оиси молча смотрел на вдавленные в мерзлую землю щепки. В голове его было пусто и гулко, словно она и не голова вовсе. Потом в ней появилась первая мысль: «Ты на то и человек, чтобы думать!»

Кто-то положил сзади ему руку на плечо. Рядом стоял Харикава.

— Я готов! — сказал он. — Будем биться!

Оиси скользнул взглядом по стоптанным соломенным варадзи[7] на ногах старого самурая, по одежде с прилипшим к ней снежным крошевом, по иззубренному в поединках с разбойниками мечу в костлявых пальцах, по усталому, решительному лицу его и выше: по небу, где высоко над их головами рождался новый день. Потом он спросил:

— Скажите, сэнсэй, как звали вашу дочь?

САГА О СКАЛЬДЕ КОНУНГА

Повесть

Посвящается А. А. Г.

«Хэх! Хэх!» — ухают гребцы, ворочая тяжелые весла. «Гри-и-и», — поскрипывает мачта. «Кр-ра!» — кричит в клетке ворон — талисман судна.

Мутно на душе у Гуннара.

Тогда Ганглери молвил: «Что же будет потом, когда сгорят небеса, и земля, и целый мир и погибнут все боги и весь род людской? Ведь раньше вы сказывали, что каждый человек будет вечно жить в одном из миров!»

Темный берег в полете стрелы. Ходко идет драккар, пеня широкие плоские волны, и уже не слышно уханья гребцов. Все привычно, продолжается много дней. Почему же не спится королевскому скальду? Он уже спал сегодня, но злой сон поднял его с медвежьих шкур. Снилось Гуннару, что скачет он в битву на сером коне, а в руках у него не боевая сталь, а безобидное феле[8]. И нет сил защититься от смертельного удара.

Страшен Гуннару серый конь — предвестник смерти. Не гибелью страшен. Гуннар — смелый воин. Не обойдут его труп валькирии[9] на поле брани, введут во дворец Одина. Жалко скальду неродившихся песен. Не дойдут до людского мира песни, сложенные в Вальгалле[10].

Шаги. Гуннар мгновенно обернулся, хотя и знал, что здесь, на судне, у него врагов нет. Просто привычка — не оставлять никого за спиной.

Не спалось Торвальду. За глаза его называли Торвальдом Луковицей, или Гунявым Торвальдом, что, впрочем, звучало не лучше. Гунявый, как всегда, был пьян, вонял прокисшим пивом и жаждал облобызать Гуннара.

Скальд увернулся от его мокрых губ, но Торвальда это не смутило. Ухватившись за волчий мех его куртки, Гунявый осторожно усадил Гуннара на кучу твердокаменных овечьих сыров и, брызгая слюной, начал в сотый раз рассказывать, как лет восемь назад раскопал курган Харальда Сивобородого и как набросился на него там, внутри, могильный житель: