Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель - Янис Кууне

– Roth[13]… Roth… Roth… – подгонял шеппарь своих гребцов. И они, напрягая спины, налегали на весла. Варяги так соскучились по простору, по могучим волнам, по бодрящему дыханию Ньёрда,[14] что никак не могли остановиться и разгоняли свой корабль все быстрее и быстрее. Вряд ли ладья длиною более сорока локтей взаправду задирала нос. Но, судя по тому, как бурлила за бортом вода, она была близка к этому.

– Русь… Русь… Русь… – распевно выкрикивал свей, и «дракон» отвечал мерным скрипом и величавыми кивками устрашающей головы.

Но вот драккар и его манскап натешились скоростью и простором. Весла легли вдоль бортов. И теперь только парус нес корабль вдаль по волнам Ладоги.

– Jaha? Varför hänga läpp, veneden?[15] – спросил шеппарь у Олькши.

Ольгерд часто-часто захлопал рыжими ресницами. Думал ли он прежде, что будет почувствовать себя бестолочью оттого, что из пяти свейских слов он понял одно, да и то с трудом? Нет, конечно. Варяги, с их гавкающей речью, были для него чем-то вроде сказочных злодеев, вечно чинящих беспокойство добрым людям. Навроде леших, только настырнее и злее. И вот теперь свей обращался к Олькше с вопросом, а он только хлопал глазами, Волькша же, сопля латвицкая, как назло, сидел возле своего короба в носу драккара и, не отрываясь, смотрел на воду.

– Почему твой грустаешь? – снисходительно переспросил свей на корявом венедский.

Это Олькша-то грустит? Рыжий Лют приосанился. Только что руки в боки не упер. Это вон, чухонский прыщ того и гляди начнет сопли на кулак наворачивать. А ему, Ольгерду Хорсовичу, все нипочем. И плевать он хотел на…

На что именно он хотел плевать, верзила никак не мог решить, и от этого его взгляд опять затуманился. Шеппарь покачал головой и двинулся прочь, но тут верзила встрепенулся и пробасил по-карельски:

– Все хорошо, ярл.[16]

Шеппарь в карельском наречии смыслил еще меньше, чем словенском. И по всему было видно, что мерю, весь, водь и прочую сродную кареле сумь, он уважал на порядок меньше венедов, которых в свою очередь почитал за наивных и трусоватых увальней. Лицо свея скривилось, он цыкнул зубом, презрительно плюнул за борт и вернулся к рулевому веслу. Разговора не вышло.

Приняв из рук помощника родерарм,[17] шеппарь начал медленно поворачивать драккар на юго-запад, к Ниене.[18] Крюк пришлось сделать немаленький, но без него ладья вряд ли смогла бы благополучно миновать бесчисленные отмели и «всплывающие острова»,[19] в изобилии рассыпанные вдоль болотистого, ощерившегося мысами язык между Волховской устьем и Ниенским истоком. Можно было, конечно, послать кого-нибудь из гребцов на топ,[20] дабы следил за глубиной, и, петляя между отмелями, сократить путь. Но ветер был свеж, а манскап ленив, чтобы не сказать больше. Так что петляние по причудливой россыпи банок[21] было не самой лучшей затеей. А лишний день пути мало что меняли в жизни шеппаря.

Сказать по правде, Хрольф, сын Снорри из Смоланда,[22] вообще не любил перемен. Его больше прельщала жизнь бонда.[23] Пахота. Охота. Мирные буйства на Мидсоммер[24] и в Рачий день.[25] Не будь он младшим сыном в семье, он, наверное, никогда бы не вышел в море.

Но однажды отец подозвал его и, глядя куда-то на дальний берег озера, сказал:

– Хрольф, сын мой, я долго думал, что станет с нашим бондом, когда я уйду к костлявой Хель[26]… Земля наша не богата. Есть, конечно, и победнее, но все же… Пашни не густо. Родит она так себе… Что уж ее на куски делить. Сам понимаешь… Серебра мы не нажили. Не получилось. А тут, хвала Одину, вышел случай… что был у меня брат, Эрланд. Младший. Я о нем двадцать лет ничего не слышал. Но днями приезжал добрый человек и поведал, что Эрланд лежит при смерти на Бирке[27] и хочет меня видеть. Передал так же посланник, что хочет твой дядя оставить нам кое-какое наследство… Ну, ты понимаешь…

Раз наследство ждало их в городе викингов, то им мог быть только корабль. Или несколько! Так что долго уговаривать Хрольфа не пришлось.

Вот уж Локки[28] над ним потешился вдоволь: поманил и обманул. Дядюшкино наследство на поверку оказалось трепаным всеми ветрами драккаром и… двумя кувшинами серебра, на которое можно было купить довольно приличный надел земли. Но тут выяснилось, что отец давно отписал содержимое кувшинов среднему брату. Как ни умолял Хрольф отца продать ладью, прибавить выручку к дядиному серебру, после чего поделить его поровну между братом и собой, отец был непреклонен. Дескать, больших угодий так все равно не купишь, а обзаводиться крошечным бондом – так лучше сразу к ярлу в невольники податься: земля не прокормит, в долги залезешь и прощай надел, точно его и не было.

– Ничего, сын мой, – снова и снова повторял Снорри: – Сходишь в несколько походов. Разбогатеешь. Тогда и поступай, как знаешь,

По всему Свейланду[29] ходили рассказы о сказочных богатствах, которые викинги привозили из-за моря. И всего только надо: починить кое-где дядюшкину посудину, зазвать гребцов, воинов и берсерков, примкнуть к какому-нибудь ярлу, и готово дело. Через несколько лет покупай себе такой бонд, что братья лопнут от зависти.

Пришлось Хрольфу подчиниться отцовской воле в обмен на кошель серебра, необходимого для починки драккара.

Разбойничья жизнь Хрольфа начиналась хорошо.

В память о дяде ярл Уппланда[30] взял его с собой в набег. Но в третьем же бою в манскапе молодого шеппаря полегли все берсерки. Дружина разбежалась. А драккар едва не порубили на щепу одерские венеды. Корабль сохранить удалось только по милости Ньёрда, унесшего ладью прочь из битвы на своих плечах. Но о новых славных походах пришлось забыть. Какой дурак пойдет биться за шеппаря, вернувшегося из набега без воинов и добычи? Хорошо хоть, у прижимистого сына бондэ[31] осталось немного серебра на то, чтобы еще раз привести ладью в порядок.

С тех пор манскап дядюшкиной развалюхи состоял из лентяев и трусов, которых взашей выгнали с других драккаров. С таким сбродом шеппарю оставалось только промышлять мелким грабежом, воровством, да обманом на торжищах. Слава Форсети,[32] долгие препирательства со старшими братьями научили Хрольфа выдавать белое за черное и наоборот. А грозный вид, который он сохранил со времен своего недолгого и бесславного боевого прошлого: стальной шлем с полумаской и кожаная рубаха с железными пластинами, – повергали в трепет пугливую сумь[33] к северо-востоку от Готланда.[34]