Повесть о любви и счастье, или Откровенно о сокровенном - Юрий Яблочков

Деревенька наша была маленькой, починок в двадцать три дома. Основан он был во времена столыпинской земельной реформы четырьмя выходцами из соседних деревень. Один из них был мой прадед по материнской линии. Строил он свой дом с двумя сыновьями, моим дедом Степаном Петровичем и его братом Михаилом Петровичем, которые были тогда ещё подростками.

После службы в гусарском полку царской армии братья вернулись домой с разными фамилиями. Мой дед, как и его отец, были Смирновы, а Михаилу понравилась фамилия Князев, и он демобилизовался с документами по этой фамилии. Большинство жителей починка были связаны между собой родственными узами.

Они одними из первых в районе образовали колхоз без раскулачивания и вредительства. Колхоз до укрупнения был один из лучших в районе, всегда одним из первых справлялся с обязательными государственными поставками. Дядя Саша, старший брат матери (погиб на войне в 1941 году), с председателем колхоза в 1932 году установили на колхозной мельнице, стоящей на маленькой речке с большим омутом, динамо-машину. Они первыми в районе дали в деревню свет, а соседние деревни были не электрифицированы ещё около двадцати лет.

Мой отец после войны развелся со своей первой женой, которая не сохранила ему верность, пока он воевал. После демобилизации из армии в 1946 году (после тяжёлого ранения) отец был приглашён на работу счетоводом в этот починок. Там он встретил, полюбил и женился на моей матери, девушке на четырнадцать лет моложе его.

Вскоре после моего рождения произошло укрупнение колхозов. Отец стал работать бухгалтером на центральной усадьбе, находящейся в семи километрах от нашего починка. Мать работала в то время в полеводческой бригаде. В нашем починке были тогда большой конный двор, свиноферма и звероферма, где выращивали лис, чернобурок. Я всё это хорошо запомнил, хоть и был совсем маленьким. На месте нашего починка сейчас колхозное поле, а за заросшим прудом заброшенное кладбище, которое скрыто от глаз густым буреломом.

В нашей семье уже были мои старшие брат и сестра, шести и четырёх лет. С ними с рождения занималась Евгения Максимовна, материна мать. Она умерла за два года до моего рождения. Мать вскоре после родов вышла на работу, как делали тогда все деревенские женщины, а со мной возиться было некому.

ГЛАВА 2

Человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.

Обязанность заниматься со мной матерью была возложена на старших детей. Как-то Роза, моя старшая сестра, прибегает к матери в поле в слезах и говорит: «Мамочка, ты шама шпородила своего Юрочку, да в племя-то пуштила, так иди и вошпитывай шама. Мы ему и это даём, и то, а он орёт и орёт». Мать сходила домой, успокоила меня, но работать в поле так и продолжала.

Однажды эти «водильщики», нажевав печенья в марлю и сунув её мне в рот (такие в наше время были соски), убежали купаться на речку. Соседка, старенькая горбатая бабка Матрёна, удивилась, что я замолчал, после того как надрывно ревел, а к нам в дом никто не заходил. Она решила проверить, что со мной, а тогда дома в деревнях на замки не закрывались. Зайдя к нам, она увидела, что я уже посинел, а из горла торчит только кончик марли. Бабка Матрёна вытащила марлю, и я неистово заревел. Не приди она ещё несколько минут, было бы уже поздно. Так на первом месяце жизни я чуть не лишился своей жизни.

В сентябре в поле женщины «поднимали» лён. Мать, боясь после этого случая оставлять меня с малолетними детьми, стала брать меня с собой на работу и, однажды, накормив грудью, положила под десяток снопов, а сама продолжала работу, то есть вязала лён в снопы. Молодой жеребец, на телегу которого невдалеке мужики грузили выстоявшиеся, подсохшие снопы, был очень строптивый. Вдруг жеребец сам, произвольно, понесся по полю, по-видимому, укушенный оводом. Он сбил десяток, под которым лежал я.

Мать, побелев, бросилась ко мне. Но меня, по счастливой случайности, не задело, след от колеса телеги был абсолютно в нескольких сантиметрах от меня. Так второй раз я чуть не лишился жизни в полтора-два месяца от рождения. Мать после этого случая брать меня с собой на работу стала бояться и перевелась работать на свиноферму, куда ходила управляться, когда отец был дома.

Третий случай произошёл моей первой зимой. Я сидел в зыбке, то есть ходить еще не умел, а пошел в девять месяцев, как рассказывала мать. Мои старшие, оказавшись дома без присмотра, поднесли к раскалённой докрасна «буржуйке» мою погремушку, и она вспыхнула.

Напугавшись, они бросили её на пол и убежали из дома к соседям, оставив меня в зыбке одного. В соседнем доме, который построил мой прадед, жил наш дядя, Алексей Степанович, материн брат. Он был дома, и, увидев напуганных моих старших, быстро расспросил их, в чём дело, и бегом побежал к нам. Степаныч вытащил на улицу в снег горящий половик, который уже занялся пламенем. Не будь дяди дома и не сделай он всё так оперативно, могло быть всё гораздо хуже, дом-то был деревянный в две избы со средником.

Четвёртый случай произошёл на третью или четвёртую зиму от моего рождения. Уточнить, к сожалению, это я не смогу, так как мои родители давно умерли, а помню этот эпизод я очень хорошо.

Как-то зимой я заболел. Меня родители повезли в санях в фельдшерский участок на центральную усадьбу колхоза. Было очень холодно, и меня всего закутали в одеяло, оставив только глаза. Проезжая через лес, лошадь, напуганная воем волков, встала на дыбы и с большой скоростью понеслась, не разбирая дороги. Сани, видимо, наклонились на кочке, и я вывалился из них. Родители, не сразу справились с лошадью, которая никак не хотела идти назад к волкам.

А я, связанный по рукам и ногам, оказался наедине с волками, которые были ко мне совсем близко. Я по сей день хорошо помню светящиеся при луне зелёные глаза, лязг зубов и леденящий душу вой целой стаи голодных волков. Почему они не напали на нас в лесу, непонятно, ведь в то время были случаи, когда голодные волки нападали на людей прямо в деревнях.

Пятый случай произошел, когда мне было лет девять и мы жили уже в рабочем посёлке. Зимой я со своим двоюродным братом и лучшим другом Колькой Корж очень любил кататься на лыжах с высокой железнодорожной насыпи. «Летишь» вниз, как с очень крутой горы, с огромной скоростью, аж ветер в ушах воет. Страшно, дух захватывает, но, быстро спустившись вниз, вновь и вновь мы забирались на насыпь. Очень уж увлекающий этот момент скоростного спуска.