Убийство в стиле - Гилберт Адэр

— Алекса Бэддели, э? Мое альтер-эго, или мне следует сказать, моя альтер-эгоистка? Да неужели, Трабшо, вы стали одним из моих читателей? Одним, как я люблю выражаться, из счастливого множества?

— Именно так. Правду сказать, с тех самых пор, как мы… э… сотрудничали в мерзком деле Роджера Мургатройда, я прочел все до единого ваши «Ищи убийцу!». Только на той неделе я дочитал последний. Как бишь он называется? «Смерть. Руководство для пользователя». Да, верно. Я докончил его в прошлую… в прошлую среду.

Последовала не такая уж краткая пауза. Эвадна Маунт явно начинала все больше чувствовать, что со стороны старшего инспектора было не слишком-то вежливо упомянуть название ее последнего романа, признаться, что он его читал, и остановиться на этом. Хотя она была склонна к беспардонности в своих отношениях с издателями и читателями, поклонниками и критиками, тем не менее не в ее стиле было первой открывать своего рода переговоры о похвалах. Она заявила бы, что у нее никогда не возникает подобной надобности — тем не менее такая неопределенность Трабшо настолько ее обескуражила, что в конце концов она спросила:

— И это все?

— Что все?

— Все, что вы можете сказать о моей новой книге? Ничего, кроме, что вы дочитали ее в прошлую среду?

— Ну, я…

— Вы не думаете, что вам полагалось бы сказать мне ваше мнение о ней?

Именно в эту секунду Трабшо был подан не просто чай, который он заказал, но и увенчанная глазированной вишней тарталетка, которую он не заказывал. Но прежде чем он успел исправить ошибку официантки, Эвадна Маунт подняла бокал (только теперь он заметил, что она пила двойную дозу розового джина, которому не полагалось бы присутствовать в меню чайной комнаты) и предложила тост:

— За преступления.

Хотя он не привык пить за гнусные деяния, войне с которыми посвятил свою профессиональную жизнь, Трабшо решил, что отказаться было бы с его стороны демонстрацией надутости и отсутствия чувства юмора.

— За преступления, — сказал он, поднимая чашку с чаем.

Он сделал большой глоток и, поскольку официантка уже скрылась, с неожиданной прожорливостью надкусил тарталетку.

— Правду сказать, — продолжал он, — должен признаться, разумеется, это всего лишь, как вы понимаете, мнение одного человека, но, должен признаться, мне не кажется, что ваш новый «Ищи убийцу!» когда-либо станет одной из моих любимых книг.

— Да? — Рысьеглазая романистка впилась в него взглядом коршуна. — Это почему же, могу я спросить?

— Ну-у, все очень умно и прочее, напряжение нарастает очень мило, как всегда, так что, читая, я все больше увлекался, чего, полагаю, вы от меня и хотели.

— Интересно, что вы говорите так, — немедленно перебила она. — Видите ли, согласно моей теории, напряжение, подлинное напряжение, подлинно захватывающий интерес «Ищи убийцу!» — и особенно последних нескольких страниц «Ищи убийцу!» — связаны не столько, скажем, с открытием личности убийцы, или с распутывание руководивших им побуждений, или вообще с чем-либо сочиненным автором, сколько с нарастающим опасением в уме самого читателя, что развязка, после того, как он потратил столько времени и энергии на книгу, может вновь оказаться разочаровывающей. Иными словами, напряжение, которое вы упомянули, порождается не страхом читателя, что сыщик потерпит неудачу — он же знает, что этого никогда не произойдет, — но, что неудачу потерпит автор.

— Но в том-то и дело, — заявил Трабшо, воспользовавшись случаем перебить в свою очередь. Он был необычайно терпим к ней, учитывая, что в конце-то концов она сама искала его мнения, но, хорошо помня ее прежние привычки, прекрасно сознавал, что, позволив ей отклоняться от темы в обычной ее манере, он так никогда и не получит возможности сообщить ей, что, собственно, он думает о ее книге. — Напряжение, говорю я, нарастало очень мило вплоть до эпизода, в котором ваша дама-сыщица Алекса Бэддели не начинает заново рассматривать алиби подозреваемых, и тут возникает вычурная ситуация с пьяным франтом, который имеет обыкновение вдруг выскакивать по ходу действия и… и, ну, откровенно говоря, я утратил интерес. Извините, но вы же спросили.

— И все же это в сущности очень просто, — не отступала Эвадна Маунт.

— Да? Должен сказать, я…

— Вы ведь знаете, что такое проходной трюк, верно?

— Проходной трюк? Да-а, — ответил старший инспектор с некоторым сомнением.

— Ну конечно, знаете. Не могли же вы не видеть хотя бы одну из этих голливудских комедий (они, по-моему, называют их «чокнутыми»), в которых проходной трюк заключается в том, что какой-то франт в цилиндре все время, как вы выразились, выскакивает в самые неподходящие моменты и заплетающимся языком спрашивает героя: «А разве я вас уже не видел где-то еще?» Я права?

— Угу, — сказал он столь же осмотрительно, как и раньше.

— А потому, когда читатель встречает персонаж того же типа в «Смерть. Руководство для пользователя», он думает: ага, комический прием для снятия напряжения, как в фильмах. Но нет, Трабшо, в моей книге франт действительно уже видел героя где-то еще. Где? Да уходящим с места преступления, разумеется. Но так как он в окосении, никто ни малейшего внимания на него не обращает. Кроме Алексы Бэддели, которая настаивает, что пьян он или нет, но он — свидетель, как всякий другой, и, следовательно, его следует выслушать, как всякого другого свидетеля. Мне нравится рассматривать это как вариацию «Человека-невидимки» из рассказа об отце Брауне, знаете ли.

Выслушав ее аргументы с не меньшим терпением, чем они ему втолковывались, Трабшо покачал тяжелой головой:

— Нет-нет, сожалею, мисс Маунт, это не пройдет.

— Не пройдет?

— Не спорю, теперь, когда вы мне ее истолковали, я более или менее уловил вашу идею. Но этого мало.

Эвадна Маунт приготовилась ощетиниться.

— Как так?

— Я к этому времени прочел достаточно «Ищи убийцу!» — главным образом, ваших, должен я сказать, хотя, когда исчерпал их все, то обнаружил, что это вошло в привычку, и даже заглянул в один-два триллера школы «дай в ухо». Джеймс Хедли Чейз, Питер Чейни…

— Приключения Лемми Кошина, хотите вы сказать? Фу, более, чем не мое.

— И не мое. В любом случае, как я сказал, я прочел их достаточно и знаю, что в лучших, в наиболее впечатляющих, не требуется перечитывать фразу, абзац, а то и целую страницу дважды, чтобы понять, к чему клонит автор, как иногда, знаете ли, приходится с классиками. И это вовсе не принижает «Ищи убийцу!», ваши или чьи-нибудь еще. Я только хочу сказать, когда открытия начинают сыпаться одно на другое, впечатление читатель должен получать мгновенно. Они должны хлестать вас по лицу в буквальном смысле слова.

Это как шутка. Если вы не засмеялись сразу, то вообще не засмеетесь ей. Никогда. И вот я подумал: разве не это подразумевается под Безупречным Преступлением, во всяком случае в «Ищи убийцу!»? Не преступление, когда преступник остается неизвестным… то есть, когда убийца остается неизвестным, потому что нынче люди до того кровожадны, что, думается, никакое преступление, кроме убийства, их не удовлетворит. Так вот, не преступление, когда убийца остается неизвестным — конечно, такую книгу вы написать не можете, читатели потребуют деньги обратно, — но преступление, в котором все пригнано безупречно одно к другому, в котором улик не больше и не меньше, чем требуется переварить, и в котором установление личности убийцы оказывается столь же неизбежным, как и неожиданным. Это же не мог быть он, говорите вы себе, и тем не менее это не мог быть кто-то еще. Вот, конечно же, Безупречное Преступление.

Трабшо завершил свои рассуждения почти виновато, словно осознав свою наглость. Подробно рассуждать о жанре «Ищи убийцу!» в назидание самой Вдовствующей Герцогине Криминала! Когда он наконец закурил трубку, выбив пепел в стеклянную пепельницу, которую тут же умыкнула с их столика прежде невидимая официантка, заменив на точно такую же, но девственно чистую, он осторожно покосился на романистку.

Секунду она выглядела ошарашенной. Затем, к его изумлению, взорвалась неудержимым смехом.

Детектив вопросительно наклонил голову.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет, — ответила она, когда поуспокоилась настолько, что обрела дар речи. — Вы ничего смешного не сказали, вы сказали нечто честное. Вот что заставило меня захохотать, захохотать так сильно, что, по-моему, у меня лопнул чулок.

Я стала такой знаменитостью, такой звездой, что больше никто не осмеливается быть со мной честным. Мои издатели, мои читатели, мои критики… ну, в большинстве, — уточнила она, не вполне подавив зародыш рявканья, — все твердят мне, что моя последняя книга, то есть любая последняя, чудесна, потрясающа, наилучшая по сей день, хотя мы все знаем, что это пустышка. И даже если рецензии чуточную чуточку не так восторженны, как я привыкла, это не помешает издателям объявить ее на обложке «весьма одобренной». Говорю вам, Трабшо, в этой стране еще не выходила книга, которая не была бы «весьма одобренной». Вот увидите, скоро они примутся рекламировать «весьма одобренную» Библию и «весьма одобренную» телефонную книгу, ха-ха-ха!