Сожги! - Сергей Д. Блинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звучало, естественно, то, что нравится мне.
Но Л. тоже нравилось. Она улыбалась, склоняла голову на бок, так, что пряди черных (фиолетовых благодаря освещению) волос касались плеча Питера, щекотали его шею. Пили они что-то пенное и слоистое, заточенное в высокий бокал для игристого. Один коктейль на двоих. По напиткам легко определить симпатию.
Бывает такое, что мужчина спрашивает: «Что пьешь?», заказывает выбранный женщиной напиток, а себе — дежурный виски со льдом или, скажем, крепленое вино с яблоками на закуску. Так обычно поступают либо очень уверенные в себе, либо отстраненные, безразличные ко всему, что не касается их личных удовольствий, мужчины. Бывает и наоборот во всех смыслах: женщина слишком хорошо знает, что нравится ей и нравится спутнику, и общается с барменом сама, но такие пары обречены на быстрый распад или долгую семейную матриархальную жизнь. Есть еще несколько вариантов, но все они уже не настолько примечательны. Питер и Л. выбрали самый коварный: крепкий коктейль на двоих. Такие заказы делают свежевлюбленные: не просто тот же самый коктейль, но один на двоих — уникальный, вещь в себе, постоянный, как нравственные принципы консерватора, тот самый заветный напиток, который разгоняет кровь в одном темпе, одинаково пьянит и учащает сердцебиение; и две трубочки, погруженные в бокал, становятся первым по-настоящему интимным соприкосновением.
Медляк танцевали, обнявшись и слившись в одно неоновое пятно. А я пил «зомби» и слушал шутки, и шутил сам, но не мог оторвать глаз от танцпола.
А в пустошах, выжженных ядом и пламенем, лежал в обнимку с винтовкой Аднан, и никому не было до него дела. В этот момент. Над дымными ямами поднимались серые язычки, застилали обзор. Вдали шипели и шелестели чешуей, сотканной из драгоценных камней, драконы.
Скрэтч. Новый трэк. Медляк закончился.
Когда все разошлись, небо над Кранкенбургом уже посветлело. Рекламные строчки над крышами зданий практически слились с молочно-белым фоном, и на время город стал древнее, солиднее и чище.
Питер и Л. стояли на смотровой площадке, возведенной над старым городом, в окружении щелкающих фотоаппаратами туристов. Большая часть туристов, суетливых, похожих на разбуженных весной сусликов, снимала целующуюся пару на фоне хищных зубцов крепостной стены, стилетоподобных церковных шпилей, кусачих крыш с языками печных труб.
Мы курили. Питер курил.
— Мы же друзья.
— Допустим.
— Ты же волшебник.
Я вздохнул, уже понимая, к чему клонит Питер. Влюбленным свойственно верить в волшебство, поскольку то, что происходит у них внутри, само по себе разновидность чар, как бы пошло это ни звучало, и искать совета о том, что либо происходит впервые, либо вернулось спустя долгое время. У Питера был второй вариант. Супруга. Трое пацанов. И — здравствуйте! — то ли кризис среднего возраста, то ли оно, то самое непостижимое и единственно верное чувство.
— Допустим, — повторил я.
— И все знаешь и можешь.
— В конце концов, это моя история.
— Расскажи про Аднана.
— Что ты хочешь узнать?
Интересно ли было Питеру, что у соперника голубоватая чешуя, а глаза горят, как два янтаря, выловленных на берегу далекого моря, которое когда-то принадлежало Кранкенбургу, а теперь отвоевано варварами в серых шкурах? Что он старался не терять контроля в постели с Л., чтобы острые, как десять жертвенных нигготианских ножей, когти не вонзались в плоть жены, не уродовали ее кожу? Что его винтовку изготовили под заказ в гномской корпорации, чье название записывается магмовыми рунами, которые способны сжечь монитор читателя (по этой причине я не привожу его)?
— Он жив?
— Он жив, Питер.
— И с ним ничего не случится?
— Знаешь. — Я отвернулся, потому что Питер от волнения выпустил струю дыма прямо в мое лицо, покраснел и замахал руками. — Там, откуда я пришел, есть одна пословица: человек предполагает, а бог располагает. Всякое случается.
— Какой бог? Ниггот или Крылатый Посланец? Или один из Неназываемого пантеона?
— Другой бог. Ты его не знаешь. Но считай, что тот, в которого веришь лично ты.
Питер задумался.
— Но ведь единственный настоящий бог здесь...
Но я уже ушел. Работа волшебника-безопасника заключается в том, чтобы с развитием событий ничего не произошло. Питер еще не разрывался и не страдал по-настоящему, поэтому его текущие просьбы вышли бы слишком мелкими, жалостно-никчемными, вопиюще скучными. Поэтому он поплелся вслед за мной, сел за обитый красным сукном стол, придвинул пишущую машинку и начал набивать отчет о том, почему гоблины все чаще обращаются в религию Крылатого Пророка и сбрасываются со смотровой площадки, надеясь на воскресение в День Великой Высоты.
Плевать ему было на гоблинов, убейся хоть каждый из них.
Переспали Питер и Л. на пятое или шестое свидание — невиданно целомудренный срок в наше развращенное время. Не берусь судить, что творилось в душе у жены Питера, тихой, ослабленной частыми родами, набожной (нигготианство) и довольно некрасивой женщины, но она совершенно точно заметила перемены в поведении мужа и поняла их причину. Вполне возможно, ей было все равно, потому что в тот день, когда все свершилось, супруга накормила поздно вернувшегося Питера безвкусным овощным рагу, посмотрела, сидя в кресле с вязанием, как он играет с младшенькими в железнодорожников, а вечером безо всяких возражений приняла его извиняющиеся ласки.
В это время Питер представлял Л., ее по-простому милое лицо, растрепавшуюся прическу, хрупкость плеч, красноту возбуждения, пятнавшую щеки, шею и маленькую грудь, — и потаенное, обнажившееся за два долгих года лишь для него: черные волосы внизу живота, аппендицитный шрам, слезы то ли счастья, то ли стыда.
Удивительно, но достойных тем для беседы у Л. и Питера так и не появилось. Их влечение переросло в нечто более глубокое, заставившее те самые неопределенно-интимные слезы выступить на глазах Л., безо всяких причин, о которых обычно пишут в модных журналах с полуголыми моделями — от людей до кентавресс — на обложках: широкого кругозора, интеллекта, самоуверенности, граничащей с наглостью, у мужчин или загадочности,