Тридцать дней тьмы - Дженни Лунд Мэдсен

что все это выглядит как прелюдия к свиданию на одну ночь без продолжения. Ханна нервно встала из-за письменного стола – немецкий дизайн, красное дерево, достаточно прочный, чтобы выдерживать все написанные ею, разумеется, гениальные слова. Но сегодня выдерживать практически нечего – не идут они, эти слова. И сегодня тоже. Ханна быстрым шагом прошлась по своей мансардной квартирке. Много времени это не заняло – всего каких-то шестьдесят семь квадратных метров. Остановилась у окна, открыла его, выпустила дым от сигареты поверх городских крыш. Отличный денек. Копенгаген наслаждается осенним солнцем. Несмотря на то, что на дворе уже ноябрь, люди ходят с короткими рукавами. Как будто это может продлить лето. Иной раз она даже завидует им, этим людям, которые катают в колясках свое потомство и безмятежно приветствуют друг друга, потягивая соевый латте из бумажных стаканчиков. По воскресеньям копенгагенцы всегда выглядят такими счастливыми. В какой-то момент она даже подумала: может, ей все же сходить туда? После этого Бастиан месяцами перед ней на цыпочках ходить будет. А что, неплохая идея: в течение нескольких месяцев благодарный и сговорчивый издатель. Весьма заманчиво. Однако уже в следующую секунду Ханна с негодованием отшвырнула окурок. Ни за что на свете она не пойдет на эту гнусную книжную ярмарку и не собирается подписывать свои романы жалким плебеям, которым неведома разница между книжками и литературой. Кроме того, ее отсутствие вряд ли станет разочарованием для всех этих читателей. Ведь ее читательская аудитория настолько же мала, насколько элитарна – несмотря на признание в литературных кругах, ей приходится пользоваться поддержкой со стороны государства. Ее книги особого рода: сделав глоток кофе, пожилой господин размышляет над последующими сорока страницами, прежде чем отхлебнуть снова. При этом остывает не только кофе. Большинство ее читателей – хладнокровные, трезвомыслящие люди.

Ханна отправилась на кухню, пытаясь убедить себя, что ей что-то там понадобилось. Придумала некий голод, хотя прошел всего лишь час после завтрака. Нет, правда, всего лишь час? Взгляд, брошенный на электронные часы на плите, заставил ее ощутить укол совести: нет еще и одиннадцати, а она уже пьет третий бокал вина и курит пятую сигарету. С этим надо кончать. Отныне никакого алкоголя до двенадцати. Такое обещание она давала себе уже множество раз, зная, что и теперь его не сдержит. Полное соответствие этому чертову общепринятому стереотипу – какая фигура должна быть у писателя. Ханна открыла пару шкафчиков и снова их закрыла. Тот же ритуал с холодильником: открыла – закрыла. Желание что-то съесть, тем не менее, так и не появилось. Не хотелось решительно ничего. Почему в последнее время вдохновение все чаще стало ей изменять?

Поправка: изменяет не само вдохновение. Как раз вдохновляющих впечатлений у нее вполне достаточно. А вот что касается обработки их – в письменной, разумеется, форме… Внезапно возникшее ощущение, острое наблюдение, удачно найденное слово не становятся теперь отправной точкой сюжета. Да и честно говоря, теперь их практически нет. Точнее, те, что все-таки время от времени появляются, никуда не годны: либо какие-то штампы, либо пафосная чушь, либо откровенная мелочевка. Ей больше не удается заставить дрожать этот нерв, на чем и строилось все ее предыдущее творчество. Описание характеров всегда было сильной стороной Ханны. Чисто интуитивно ей удавалось настолько ярко нарисовать портреты своих героев, что читателям казалось, будто она не просто знает того или иного персонажа, а она и есть тот самый человек. Она была наблюдателем. В то время как сидящие за столом участники шумной компании, перебивая друг друга, непременно пытались высказаться, Ханна наблюдала за ними. Она не повышала голоса, избегала каких-либо жестов, способных привлечь к ней внимание, – просто тихо сидела и слушала, а в те моменты, когда дискуссия обострялась, на губах ее появлялась мимолетная улыбка. По бегающему взгляду человека и по его заумному пустословию Ханна видела, насколько далеко все сказанное им от истины, как отчаянно он пытается не быть уличенным. В чем именно? В отсутствии душевного равновесия, в унынии и скуке, в стремлении защищать те ценности, которые являются непозволительной роскошью в окружающем нас реальном мире. Именно такого сорта философия являлась отличительной чертой ее книг, для этого она и создавала характеры своих, порой невероятных, персонажей. И все это с единственной целью – сделать читателя умнее. Правда, она уже стала сомневаться, что написанное ею может сделать кого бы то ни было умнее. И меньше всего ее саму. Все это лишь бесконечный поток мыслей, отображенный на бумаге в виде строк. Потому-то она теперь и решила попробовать заняться любовной темой. Вдруг это поможет ей вернуться на прежний правильный путь? Или же откроет какой-то новый. Однако как же это сложно – описывать любовные чувства, когда сама на этом поприще не особо преуспела. И вдвойне тяжело, когда, откровенно говоря, не слишком-то в них веришь. Она выглянула из окна кухни во дворик, где играли дети. Разумеется, если можно было назвать игрой то, что они делали – зачерпывали из огромной бочки дождевую воду и поливали ею цветы. Судя по радостному визгу и довольным улыбкам детей, занятие это доставляло им истинное наслаждение. Ханна вздохнула: надо же, такая легкая и беззаботная жизнь. Встряхнувшись, она попыталась прогнать эту мысль: куда это годится – заниматься сентиментальными копаниями на свой собственный счет. Если уж говорить начистоту, то кое в каких собственных проблемах, в частности любовных, она сама виновата. Не то, что бы она вообще не была способна любить. Нет, она влюблялась, и даже довольно часто. Но всегда ненадолго. В общении с окружающими ей и так не всегда хватало терпения, что же касается любовных чувств, то она разочаровывалась прежде, чем они получали какое-то ощутимое развитие. Хотя «разочарование», пожалуй, не совсем верное слово. Точнее всего, Ханне становилось скучно. Может, из-за того, что, постоянно занимаясь созданием портретов своих персонажей, она всегда чувствовала некое превосходство над всеми вокруг. Ей не хватало чего-то, что могло ее поразить, или кого-то, кого она не могла просчитать. Ханна уже начала сомневаться, что такое с ней когда-нибудь случится.

У Бастиана никогда не было ни тени сомнений на ее счет. А вот здравый смысл ему порой, казалось, изменял. Если бы он не был ее лучшим (да что уж там, единственным) другом, самым верным фанатом и бесконечно снисходительным издателем, она бы уже много лет назад порвала с ним из-за полного отсутствия коммерческой жилки. Ханна часто задавалась вопросом: а вообще говоря, зачем она ему? Из всех тех, с кем сотрудничал