Ослепительные дрозды (Черные яйца) - Алексей Рыбин

«Звездные Войны — 8», — прочитал Володя на красочной, правда слегка заляпанной навозом обложке. Страницы книги были не разрезаны.

«Нужно идти», — сказал себе Володя. — «Что бы там ни было, нужно идти.».

Он помнил, что когда папа возил его в гимназию, машина сворачивала именно здесь — на углу Ленина и Красных Комиссаров. Сюда и нужно.

Из-за палисадника вдруг показался Вова Керенский. Вовчик-балалайка. Знатно на инструменте шпарил, все девчонки краснокомиссаровские его были. И «бабочку» в кармане всегда носил — никто в Симбирске «бабочки» не имел и пользоваться-то ей никто толком не знал, как. А Вовчик вдруг выбрасывал руку из кармана, махал ею перед лицом противника и, неожиданно, из ничего, из блесток, разлетающихся аккуратной восьмеркой вокруг пальцев Керенского возникало угрожающе, мертвенно-неподвижное лезвие «выкидухи».

Одно время, Вова об этом догадывался, у Саши и Вовы-Балайки были какие-то общие дела. То ли с девчонками вместе в «ночное» ездили, то ли еще что-то — Володя не спрашивал. Но потом они поссорились. Поссорились настолько сильно, что Саша даже похвастался как-то, когда вовчикины «Жигули» сгорели перед окнами квартиры Керенских — впрочем, может быть, и не похвастался, а просто так сказал — «Знаем, знаем, кто тачку его спалил. И поделом…».

Его, Володю, Керенский, вполне возможно, и не заметит. Кто ему Володя? Мальчишка, с которого и спрашивать-то нечего. А другие? Шпана вся, что за ним стоит? На пиво начнут денег просить. Если дашь — отметелят за то, что мало дал. А не дашь — отметелят за то, что не дал и все равно все деньги из карманов выскребут. Альтернативы нет.

Идти вперед? Принимать бой? Заведомо проигрышный? Бой, который наверняка окончится позорным поражением?

Володя быстро огляделся по сторонам. Бежать некуда. Мимо дома Григорьева — крикнуть охране — мол, я — Володя, я сын Ульянова, я тот самый мальчик… Не успеть. Да и противно. Саша бы так не поступил. Саша попер бы напролом. Но у Саши — кастет в кармане. У Саши руки — что Володины ноги.

Дырка в заборе. Чей это сад? Лекова? Надо же, никогда этой дырки не видел. Правильно, я же здесь только на машине проезжал. С папой. Пойди, заметь тут дырку в заборе.

«Мы пойдем другим путем», — неожиданно выкристаллизовалась фраза в голове.

«Мы пойдем другим путем»!

Керенский ехидно улыбнулся и двинулся к Володе.

— Слышь, ты, пацан, ты, короче, иди сюда…

Володя не дослушал Керенского. Пусть тешит себя гопник надеждой на легкую добычу. Не на того напал. Мы пойдем другим путем!

Кто-то когда-то шел напрямик. Одна дыра в заборе проломана, рядом с ней, как заметил Володя — другая, поменьше. Слава Богу, что он бросился в эту, что побольше. А вторая, маленькая — она, должно быть, для кота. Кто-то с котом бежал, спасался от шпаны местной. И дырку для кота отдельную специально проламывал. Любил сильно, видать, кота своего.

Низко свесившиеся под тяжестью плодов яблоневые ветки, кусты малины, шиповник — самое отвратительное, что только в жизни может быть — шиповник, цепляющийся за школьную курточку, царапающий лицо, пытающийся удержать на месте, не дающий сделать и шага вперед, гадостный, merde!

Спасибо тебе, Леков, спасибо тебе, скромному инспектору путей сообщения, про тебя мне рассказывал папа, он никогда не приглашал тебя на обеды, и Григорьев никогда тебя не приглашал, но спасибо тебе, неизвестный никому, честный труженик Леков за то, что у тебя есть сад и есть забор и есть дырка в заборе, есть дырка, в которую можно нырнуть и получить спасение и сохранить себя, сохранить жизнь и жить дальше так, как хочется… Спасибо тебе, инспектор путей сообщения Леков.

Александром меня зовут, козел ты долбаный, не Сашкой, а Александром, понял?

Ногой хотел мне по яйцам двинуть, дурак, фрайер, мужлан, так я ведь ставлю блок и все — тебя нет! Удар в голень — ты сморщился от боли и потерял ориентацию, мгновенно — в челюсть и все — до свиданья, милый друг.

Двое следующих. Какие они, все-таки, лохи. Стоило мне выйти из круга, как они растерялись, сломали линию нападения. Да и не было у них никакой линии. Числом хотели задавать. Гопота. Как дикие варвары. Толпой — каждый за себя — понты сплошные. Вандалы, одно слово. А мы их — умением, умением да техникой.

Вот, наконец, хотя бы трое выстроились. И что вы, трое, будете со мной делать? Пока вы разбираетесь, кто из вас первым ударит я сразу левому — в пах ногой, потом — неожиданно для правого — центральному, то есть, главному — в нос ладонью открытой. Не умер бы только… А тот, что справа стоял глядь — уже и нет его. Сам убежал. Я так и планировал. Сил для атаки уже не осталось. Если бы он не убежал, пришлось бы мне туго…

Саша сделал глубокий вдох.

Нет, не рассосались еще зареченские. Ребята крепкие. Хотя и драться не умеют. Но здоровье-то у них крестьянское, качаются со страшной силой, тренажеры у всех хорошие, свежий воздух, здоровое питание, один там есть такой — даже он, Саша, со всей его техникой на бой с ним не выйдет. Бухарь кликуха.

Есть у человека во лбу точка такая — ху-зна — очень ценная точка. Если по ней ботфортом залудить — интересный эффект выйдет. Неожиданный. Будто пропрет противника. Только в точку эту попасть очень трудно. Противник — он все время башкой крутит: окружающим интересуется. Какие козлы… Вот бы, на шпагах с вами подраться… Я бы вам….

Бах!

Ушел от удара.

Слева сапогом — ушел.

Еще раз слева — вот, не ожидал — пропустил. Ну что же… Митрич учил меня удар держать.

А я ему — на! На! На! Испугались, гопота?

Саша про это прочел в одной книжке. «Mortal Combat» называется. Прочел, как он любил, — не разрезывая, книжка удешевленная была, без обрезки. Там о поражении противника через уязвимые точки много интересного рассказывалось.

Бухарь, блин, про это тоже читал. Когда они после концерта Шаляпина сошлись, Бухарь все атаки так выстраивал, чтобы в точку ху-зна попасть.

А если человеку в ху-зна попасть то, по древнекитайской философии, в нем пропадет и ху и зна; ян станет инем, а желтый дракон сыграет похоронный марш. В общем, все разладится.

С Брюсом Ли, кто-то рассказывал, так было. Прошел к нему на тренировку дедушка какой-то. Спросили его охранники: кто ты? А я Ху-Зна, ответил дедушка. Ну, дык, проходи, сказали охранники.

В общем, помер Брюс Ли.

Жаль конечно

Гарнитур был не новый. От Григорьева. Григорьев загородный особняк заново обставлял. Бери, сказал, Илья. Чисто французский. Знаешь где он раньше стоял? Где, спросил инспектор народного просвещения.

— А знаешь где, сказал Григорьев. На улице Анжу, он стоял, в доме 12. Понял, где он стоял? И у кого?

Понятия не имею, ответил Илья. Григорьев хохотнул. У торчка парижского одного стоял. А знаешь, с кем торчок тусовался? С кем, спросил инспектор народного просвещения. С Нижинским. Со Славкой? Пургу гонишь, не поверил Илья Александрович. Мамой клянусь, сказал Григорьев. Зуб даю. Сукой буду. Век воли не видать. Александрович, понюхай его, понюхай. В Париже, чай был, знаешь запах ихний. Когда фонари зажигают. Это же блин, значит, кому-нибудь нужно, когда по Champs Elys*es иллюминация. Помнишь?

Помнишь, сказал Илья Александрович. И — незаметно так — нюхнул.

— Да ладно тебе, — сказал Григорьев. — Не в прогимназиях своих чай. На, — он взял со стола лакированный китайский подносик с аккуратными, придирчиво кем-то отмеренными горками белого порошка.

— Поздно, — выдавил Илья, сморгнув заслезившимися глазами. — …Поздно! Этот запах. Запах «Тонки-250» злая штука, помнишь?

— Еще бы, — насупился Григорьев. — Только ты на людях-то об этом не болтай.

— Да ладно-о тебе, — протянул Илья. — И так все знают.

— О чем это, интересно, все знают?

— Да о нас с тобой, дураках. О Митрохе. Я вот как запах «Тонки-250» услышу, так все, сливай воду.

Сливай окислитель.

Сливай!!!

Отсечка!

— А помнишь, когда…

…когда носитель был уже доставлен на стол. И вот-вот должна была вертикализация состояться. И тут, мать его, течь открылась. На топливных баках первой ступени. По уму, надо было носитель на хрен со стола снимать и назад в монтажно-испытательный комплекс везти. А Самому неймется. В общем, плохо все было. Решили течь по корпусу заваривать. А страшно. Тут ведь как долбанет, мало не будет. Носитель-то — мама не горюй!

Главный гавкнул в телефон: давай. Сгорим ведь, сказали ему. А мы уже горим, ответил главный. Синим пламенем. Выбора нет — панк или пропалк.

— Слушай, — усмехнулся Григорьев. — А у меня шрам на пальце, между прочим, до сих пор — во, смотри. Помнишь, обожглись с тобой?

— Это сильно, — сказал Илья. — Только помнишь ты, сколько там ребят-то полегло, да не с такими ожогами, а с реальными? А?

— Ты что меня, совсем за гада держишь, — заметил Григорьев помрачнев. Лицо у него раскраснелось — то ли от выпитой водки, то ли от гнева. — Ты что,