Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Я сказала, чтобы ты взял с собой зонт. Я бы не хотела, чтобы ты простыл перед самым отъездом в Москву.

— Я не простыну.

— Я написала письмо Сергею Серафимовичу, — сказала тетя Маня. — Этим я избавляю тебя от необходимости самому поднимать вопрос о деньгах, так как полагаю, что тебе это неприятно.

— Спасибо.

Все-таки тетя — замечательная женщина.

Андрей допил остывший чай. Солнце поднялось выше, и квадрат света переместился со стены на пол. У Сошинских, за невысоким каменным забором, лаял Булька. Тетя Маня встала из-за стола и пошла собирать Андрею чемодан. От ее шагов вздрагивали и скрипели половицы. Осы улетели, а над блюдечком вилась муха. Вдруг стало очень тихо. Светло и тихо. Словно закончилась глава и пора перевернуть страницу.

Оставалось занести книги в гимназическую библиотеку. Тетя Маня аккуратно завернула их в голубую бумагу и перевязала шпагатом.

Андрей пошел по Госпитальной, столь многократно исхоженной и избеганной, что сделало ее незамечаемой и будто невидимой. Но тут, расставаясь с ней, Андрей увидел улицу будто впервые.

Улицы в той части Симферополя были схожими, Госпитальная — не исключение. Они состояли большей частью из приземистых одноэтажных домов, сложенных из ракушечника и оштукатуренных, выходивших фасадами в три-четыре окна на тротуары, под сень акаций. Среди этих домов не было особенно богатых или очень бедных: бедность угадывалась по осыпавшейся штукатурке или покосившимся воротам, достаток — по колоннам в два метра высотой, приклеившимся к фасаду. Настоящая жизнь домов скрывалась за высокими воротами, за узкими калитками, в глубине, в садике за домом, куда выходила веранда, где по траве бродили куры, там устраивали стирку или выносили большой стол для свадьбы. Андрей не мог бы сказать, красива улица или нет.

Перистая тень редких акаций не давала прохлады. Дождей давно не было, и город был покрыт серо-желтой пылью, от которой свербило в носу. Улица была пуста: все, у кого были в городе дела, старались сделать их пораньше, по холодку, и уже спрятались в садиках или комнатах.

Ближе к центру, на Екатерининской, вид города изменился. Появились дома в два и даже три этажа, совсем европейского вида. Первые этажи многих домов были заняты магазинами, витрины которых были укрыты от солнца полосатыми, с фестонами, маркизами. Привычному взору Андрея магазины казались бедными и скучными не потому, что были такими на самом деле, а потому, что в мыслях он гулял уже по Тверской или Никольской и симферопольское благополучие было провинциальным и мелким по сравнению со столичной жизнью, которая ожидала Андрея.

Народу и в центре было немного. Редкие покупатели брели от витрины к витрине, скрываясь порой в недрах магазинов.

Андрей зашел в кондитерскую Циппельмана — там всегда было прохладно и подавали кофе глясе со льдом. В кафе было пусто, толстенькая Фира, дочка Циппельмана, обрадовалась Андрею. Они были знакомы — ее младший брат Илья учился в одном классе с Андреем.

Она не спрашивала, что ему подать, — сразу принесла высокий бокал с кофе и отдельно на блюдце наколотого льда.

— Только не глотайте помногу, — сказала она, — может быть ангина. Я слышала, что вы уезжаете в Москву? Это так? Вы будете адвокатом? Мне рассказывал Илья, что вы будете адвокатом, как жаль, что вы нас забудете, но когда вы откроете свою практику, то я буду к вам ходить и жаловаться на соседей.

Андрей смотрел на раскаленную улицу. Как быстро течет жизнь, думал он, не прислушиваясь больше к милой болтовне Фиры, да та и не претендовала на его внимание — был бы слушатель, а слушает он или нет, разве это так важно? Через несколько дней он уже будет в Москве — предусмотрительная тетя сговорилась о недорогой комнате с полным пансионом у своей бывшей сослуживицы, это было правильно, но как бы продолжало тетину опеку даже на расстоянии. Бывают моменты, когда человек в восемнадцать лет чувствует себя страшно старым, прожившим столь долго, что непонятно, зачем жить дальше.

Это не значит, что такие настроения были свойственны характеру Андрея, — еще вчера он находился в возбуждении от предстоящей свободы и новых событий. Но то ли сегодняшняя жара, то ли нужда ехать в Ялту к отчиму стерли завтрашнюю радость. Оказалось, что расставание с Симферополем не столь радостно.

По улице проехал черный длинный открытый автомобиль с такими большими фарами, будто произошел от стрекозы. В автомобиле сидели две немолодые дамы в широкополых белых шляпах и оживленно разговаривали. Еще в прошлом году в гимназии соревновались: надо было угадать, кому из именитых людей принадлежит автомобиль или экипаж. Автомобили стали частыми гостями в городе — их приобрели многие знатные семейства, имения и виллы которых были в Ялте, Гурзуфе, Ливадии, но этот автомобиль был новым, его Андрей раньше не видел. Правда, дама постарше показалась ему похожей на императрицу Марию Федоровну — милое, доброе, домашнее, совсем еще не старушечье лицо.

Андрей подошел к стойке и положил мелочь.

— Ну как вам не стыдно, Андрюша, — сказала Фира. — Завтра вы придете к нам домой и станете давать мне на чай.

— Так вы разоритесь, — сказал Андрей. — Пол-Симферополя будут пить и есть у вас бесплатно.

— Ах, оставьте, — сказала Фира жеманно и сделала ручками движение, как в последней синефильме, которую показывали на той неделе в «Орионе».

Шагая по Екатерининской, Андрей издали увидел купол гимназической церкви, а затем белый фасад Александровской гимназии. Двухэтажное здание было погружено в летнее оцепенение.

Андрей толкнул тяжелую дверь, и она заскрипела. Он подумал, что никогда раньше не слышал, что дверь скрипит, — не было нужды подходить к этому зданию в одиночестве и тишине.

Внутри было прохладно и пусто. Справа собранием рогов охотника на оленей тянулась пустая раздевалка, дверь в швейцарскую была открыта, но комната пуста. Андрей поднялся на второй этаж, заглянул к себе в класс. Его парта была второй в дальнем ряду. На черной доске почему-то написано «Кроликъ опочилъ». Может, пройти и сесть за свою парту? Глупо — а вдруг кто-нибудь зайдет и увидит.

Андрей прошел дальше, заглянул в актовый зал. От пола до потолка возвышался портрет Александра Благословенного, именем которого была названа гимназия. Александр был в высоких ботфортах, белых лосинах и без головного убора. Вид у него был глуповатый, о чем раньше Андрей никогда не смел догадываться. Андрей непроизвольно взглянул вверх. Там висела громадная тяжелая люстра. Именно с ней было связано его преступление в третьем классе. Тогда в зале заседал учительский совет, решавший вопрос об исключении Коли Беккера, друга Андрея, который учился классом старше и был пойман на тяжкой гимназической провинности — он подделал подпись классного наставника в дневнике, потому что трепетал перед своим отцом. Надо было совет сорвать, и они с Колей не придумали ничего лучше, как забраться на чердак, потому что знали, что один из болтов, крепивших люстру к металлической пластине, выпал и сверху можно заглянуть в зал. С собой они взяли пакет нюхательного табака и высыпали его в зал, полагая, что расчихавшиеся педагоги сами прервут роковую встречу.