Измперение инкогнито - Эдуард Пак

Когда он оглянулся, сердце его сбилось с ритма и жалостливо екнуло. Его маленькая жена сидела на нартах, она сжалась в трогательный комочек и прикрыла лицо ладонями в маленьких пушистых рукавицах.

— Ты, однако, делай, что я сказал — скрепя сердце прошипел на нее Мисуку.

— Сама знаю, бобер беззубый — огрызнулась по своему обыкновению его супруга, оторвав рукавицы от своего лица, при этом она гневно зыркнула на него сердитым черным глазом.

Теперь Мисуку был за нее почти спокоен.

Опять! Громкое «бумм» вновь разогнало пугливую ночную тишь. Сердце с удвоенной силой погнало по жилам кровь. Снова и снова — бум-м-м, бум-м-м. Удары зазвучали в рваном ритме — то замолкали, то вновь сыпались целой серией.

Стараясь ступать как можно тише, Мисуку крался в полной темноте, пытаясь разглядеть, что творится там, впереди. Амулет обернул непроглядную темень — в серые сумерки, однако превратить ночь — в день — ему было не под силу.

Через пятьдесят шагов Мисуку удалось разглядеть… нечто. Какое-то белое пятно величиной пожалуй поболее матерого самца оленя прыгало вверх вниз в такт раздававшимся звукам. Упав на снег, охотник скинул мешающие снегоступы и быстро, но бесшумно пополз вперед. Белесое пятно приближалось. Доползши до небольшого тороса, Мисуку отдышался. Настал черед еще одного амулета жадного шамана. Кое как извернувшись, он снял толстую рукавицу и нащупал поясной мешочек. Вот он амулет дальновидения.

Второй оберег занял место рядом с первым на шее у охотника, приблизив и обрисовав четче неясные черты.

Мисуку сразу же разглядел, кто тревожит покой ночи. Так и есть — медведь — хозяин тундры. Только вот что он делает? Охотник размышлял, стоит ли двигаться дальше, очень уж необычно вел себя зверь. Может плюнуть на все, да свалить отсюда по быстрому, мало ли что? Вдруг, это не медведь вовсе, а людоед оборотень, принявший его обличье.

Медведь совершал не присущие ему обычно телодвижения. Неуклюже вставая на короткие, но мощные задние лапы, он раз за разом прыгал на что-то не менее мощными передними, кидая весь свой немаленький вес на это нечто. Раздавался очередной «бумм», неприятно бьющий по нервам и ушам — даже на таком расстоянии от него неприятно резонировала грудная клетка. Разглядеть что же это такое Мисуку из своего положения так и не смог, как ни вытягивал свою коротенькую шею. Медведь кряхтел, взрыкивал от усердия, но своего занятия не оставлял, оглашая окрестности очередным «бумм».

Набираясь решимости, Мисуку на всякий случай свинтил крышку футляра и вытащил жезл из чехла.

Боязно однако.

Вдруг довольное кряхтение медведя сменилось ревом, больше похожим на стон. Яркая вспышка почти ослепила незадачливого охотника. Вжавшись в снег на сколько позволяла доха, Мисуку наблюдал, как ревет от боли исполин мира животных.

Однако теперь он не прыгал. Нечто невидимое, но от того не менее страшное, вцепилось в его передние лапы. Свирепый зверь не мог их вырвать, словно попал в стальной капкан горных троллей. Мощные рывки ни сколько не помогали. Там, куда он до того долбил, постепенно разгоралось белое пламя, нереально освещая темную ночь. Яркий свет, усиленный во много раз амулетом ночного видения, резанул глаза острой выжигающей болью, однако прежде чем зажмуриться, Мисуку успел разглядеть зловещие тени, мечущиеся в страшном пламени.

Мисуку рывком сорвал с шеи амулет ночного зрения, разорвав в лоскуты кожаный ремешок, и закинул подальше от себя, отчаянно протирая глаза холодным, жестким снегом.

Кое как проморгавшись, Мисуку с ужасом, поднявшим волосы на загривке, продолжал взирать на то, как рвется из ловушки медведь, благо освещения теперь хватало с избытком.

Задние лапы хозяина тундры скользили по насту, глубоко зарываясь в снег, он мотал огромной башкой из стороны в сторону, в надежде загородиться от яркого колдовского света и мощными рывками рвался, рвался и рвался на волю.

Рев медведя вспугнул собак, Мисуку услышал, как вдалеке на разные голоса завыла его свора.

Медведь же уже хрипел в агонии, потеки кровавой слюны свисали из его пасти безобразными, тягучими сосульками. Его передние лапы охватило пламя, быстро поднимаясь к шее — все выше и выше. Кожа и плоть отваливались от них целыми шматами, оставляя лишь голый костяк, быстро обугливающийся до черноты. Обезумевший зверь отчаянно вцепился зубами в свое обгоревшее плечо, пытаясь обрести утраченную свободу.

Очередной рывок, хруст — и обугленные кости передних лап, ставшие вдруг хрупкими словно стекло, подломились под массивным зверем, он тяжело ткнулся носом в жесткий снег.

Лишившись передних конечностей по самые плечи, зверь неуклюже — словно тюлень на берегу — извернулся и пропахивая носом снег, попытался уползти подальше от страшной ловушки.

Обильно орошая снег своей кровью, он отталкивался задними лапами, скользя по снегу грудью. Медведь довольно быстро волочил свое изувеченное тело прямо по направлению к застывшему в страхе Мисуку.

Сотрясаясь от мистического ужаса, Мисуку с трудом приподнялся на одно колено. Непослушными руками, дрожащими словно у столетнего старика, он направил жезл прямо в рыло медведю — в его широко распахнутые от ужаса и боли глаза.

Охотника и медведя разделяло всего метров пять, когда заряд жезла снес половину медвежьей башки — ошметки окровавленной кости и мозга заляпали белоснежный снег.

Медведь вздрогнул и остановился, его высоко поднятый зад мягко осел на снег, но Мисуку уже этого не видел — завывая от ужаса, он со всех ног улепетывал прочь, зарываясь в снег по самое колено, позабыв о своих снегоступах.

— Ингааа-а-ар!!! Тебе молюсь!!!

Ух-ух! Хе-хе, хе-хе!

Ух-ух! Хе-хе, хе-хе!

Великий Сад-а-а-ар, дай мне силы.

Ух-ух! Хе-хе, хе-хе!

Великий Морр-а-а-а, повелитель бури дай мне силы!

Ух-ух! Хе-хе, хе-хе!

Великие предки-и-и… — оглашал хриплыми воплями бескрайние просторы замерзшего океана кривоногий шаман.

Племенной колдун, словно полоумный, вот уже полчаса прыгал вокруг выжженного черного пятна на снегу, усердно стуча в бубен. Погремушки, из желчного пузыря тюленя, притороченные к его поясу, наполненные мелкими заячьими костями, погромыхивали в такт его безумным прыжкам.

Что уж там могло гореть посреди замерзшего океана — не известно, но жирное черное пятно диаметром метра три имело место быть.

Мисуку с опаской наблюдал за странными и неестественными движениями шамана. Команда охотников споро разделывала медведя, рубя топорами неподатливую, задеревеневшую на морозе тушу. Медведь был матерый, но еще не старый и он был просто огромен — исполин среди себе подобных.

Наконец то физические упражнения шамана закончились. Он жестом подозвал к себе Мисуку.

Охотник неохотно поплелся к шаману, щуря на яркое солнце, красные, словно у вампира глаза. Они до сих пор еще болели и слезились, будто кто щедро сыпанул в них мелкого морского песка.

— Боязно однако — с дрожью в голосе проблеял Мисуку, он еще помнил, что стало с медведем.

— Великий Шамаш убрал опасность, он сразился с демонами и обратил их в бегство — гордо ткнул в себя ладонью шаман. Он всегда называл себя не иначе, как «Великий Шамаш».

Однако он покривил душой, в этом месте не осталось ни грана охранного волшебства, все защитные заклятия принял на себя несчастный медведь. Даже слабосильному шаману это было очевидно, все же прыжки и заговоры в течении получаса он совершал так, — «для солидности».

— Давай, хватай, однако — шаман поддел рукой толстое металлическое кольцо, торчащее из снега.

Видя, что шаман жив и невредим, Мисуку схватил второе — парное кольцо. Вдвоем они насилу вытянули из снега медный ларец с основательно промятой крышкой. Квадратный сундучок был не очень то и большой — длиною в локоть и высотой в пол локтя, однако тяжеленный. Запоры его были смяты и сломаны непомерными усилиями исполинского медведя.

Шаман присел и, откинув крышку, заглянул в ларец.

— О-о-о, великий Ингар! — все, что мог вымолвить опешивший шаман. Он вдруг вскочил, неестественно побледнел, словно свежевыпавший снег, и плюхнулся задом прямо в сугроб.

Мисуку в испуге далеко отпрыгнул и осторожно попятился от опасного места. Однако вроде бы с шаманом было все в порядке, на сколько в порядке может быть с наполовину сумасшедшим. Распахнув во всю ширь свои глаза-щелочки, шаман вертел головой во все стороны, будто бы пытаясь что-то разглядеть в морозном воздухе.

— Эй, шаман, ты что, однако! Живой, что ли?

— Шамаш жив-вой — прохрипел колдунишка, в растерянности забыв прибавить свое всегдашнее «великий».

— А что тогда скачешь, словно белка бешеная, напугал меня, однако, олень безрогий — в сердцах выругавлся Мисуку, позволив себе небольшую вольность. Однако шаман не обратил на это ни какого внимания.