Егорушка да Фёдор. Преображенские рассказы для семейного чтения - Борис Алексеев

Мама снисходительно журила сына за поздние возвращения домой. Она примечала сильное увлечение Егора рисованием, но рассуждала так: «У человека должно быть хобби. Пусть Егорушка порисует, авось, само и пройдёт». Один раз Гоша попробовал поделиться с матерью сомнениями. «Мам, может мне бросить эту физику и пойти в художники?» – спросил он за ужином. Мама обмерла, отложила еду и ответила: «Я тогда, наверное, умру». Гоша постарался обратить в шутку свой неловкий вопрос. Мама даже улыбнулась. Очень кстати задымился в духовке пригоревший пирог. Мама бросилась пирог спасать, и неприятный разговор оборвался сам собой. С того дня Гоша подобных разговоров не заводил, а на вопросы мамы отвечал: всё хорошо, в Курчатнике им довольны. Мама на время успокаивалась и не замечала, как всё более меняется её сын.

Гоша стал пропускать работу. Когда же появлялся, под первым благовидным предлогом исчезал в проходной и бежал в изостудию.

Так прошла зима. Всё разрешилось по-весеннему, само собой. Гоше предложили работу шлифовщика литографских камней в литографской студии на Масловке. Упустить такой шанс он не мог и был готов, подобно Ван Гогу, заплатить любую цену из кошелька своей судьбы за возможность жить и трудиться в среде художников. То, что он, молодой перспективный учёный с высшим образованием и зарплатой сто пятьдесят рублей, переходит в разряд неквалифицированных рабочих и всего на девяносто рэ, Гошу не смущало совершенно. Его смущало другое. Как объявить об этом маме и как объяснить своё решение шефу, отеческим расположением которого он трогательно дорожил.

Разговор со Слесаревым состоялся на следующий день. Игорь Сергеевич долго, внимательно разглядывал Гошу, потом сказал: «Второй раз начинать жизнь не просто, и не каждый на это может решиться. Ну да Бог тебе судья, ступай и докажи, что ты прав».

Маме он решил пока ничего не говорить, да и что говорить – физику бросил, а художество сложится ли… Одно Гоша знал твёрдо – он поступает правильно. Трудно порой объяснить другим очевидные для тебя самого вещи. Тут-то ему и вспомнился каверзный основной закон философии, этот невероятный переход накопленного количества в качество. Переход всегда мгновенный и внешне никакой житейской логикой не объяснимый. Заговори с ним о смене профессии пару лет назад, Гоша покачал бы головой и наверняка не согласился. Но два года ежедневного рисования не прошли даром. В нём накопилось художество. Заполнив полушария ума, оно, как тесто из бадьи, вывалилось наружу. Предложи ему работу санитара в морге, чтобы иметь возможность по ночам препарировать трупы и изучать анатомию, как это тайно делал великий Микеланджело, он согласился бы и на это.

Часть 3. Ложь во спасение?

В литографской студии Гоша перезнакомился со всеми выдающимися московскими графиками того времени. Умница, верный советчик и отменный график Саша Ливанов Весёлый, хмельной и невероятно талантливый художник книги Витя Дувидов. Элегантный, с неизменной бабочкой поверх белой рубашки, дивный офортист Слава Павлов… Сердце Гошино замирало, созерцая великолепие литографской компании. Но на созерцание нужно время, а он весь день ворочал тяжёлые литографские камни и шлифовал протравленные коллоидным раствором рисунки. Работа, скажу вам, не из лёгких! А после смены бежал в студию, рисовал или писал обнажёнку. Возвращался домой уже за полночь и рассказывал встревоженной маме о том, как он хорошо поработал… в институтской библиотеке.

«Шила в мешке не утаить» – так говорят мудрецы, по молодости лет пытавшиеся обмануть самих себя. Единственным человеком, кто знал о ненаучных похождениях Гоши, была Ленка. Она клятвенно обещала никому ничего не рассказывать и практически полностью сдержала страшную клятву, открыв Гошину тайну только своим родителям. Родители Лены видели в преуспевающем молодом физике хорошую партию для своей дочери и, узнав правду, были весьма огорчены. Отец Лены позвонил… Гошиной маме и выложил всё, как есть:

– Галина Георгиевна, дорогая, а вы знаете о том, что Егор бросил физику, ушёл в какие-то рабочие? Нам Леночка рассказала, мы так огорчены!

Это был удар. Отец звонил при дочери. Ленка рыдала, висла на руке отца, пытаясь отобрать трубку. Она поняла, что натворила непоправимое, но было уже поздно. Когда Гоша, как всегда, к полуночи вернулся домой, он застал маму неподвижно лежащей на диване почти без признаков жизни. Слава Богу, в тот раз всё обошлось. Скорая приехала быстро. Маму откачали.

Лена с неделю «валялась у Гоши в ногах», вымаливая прощение за поступок отца. И так как мама шла на поправку, Гоша, повеселев, обнял свою Ленку и примирительно поцеловал её в щёчку.

Шло время. Ни Гоша, ни мама тему новой работы в разговорах не поднимали. Сын старался во всём быть любящим и предупредительным. Мать оказывала сыну знаки материнского внимания и тепла. Но разговор назревал. Как-то вечером мама сказала:

– Сынок, поговори со мной.

– О чём, мама?

– Расскажи мне, кто ты теперь. Я постараюсь понять тебя.

Егор потупился и долго искал первые слова.

– Мама, милая, я виноват перед тобой. Я начал строить новую жизнь, а тебя с собой не позвал. Я был уверен, что ты меня не поймёшь. Я сам себя не понимаю. Знаю, что прав, что поступаю единственно верно, но это моя правда, она может не стать твоею. Наверное, если бы я сам тебе всё как-то объяснил, не было бы так тяжело. Прости, мама. «Благая ложь во спасение» не получилась.

Мама долго, не отрываясь, смотрела на сына.

– Ты говоришь мудро, это знак для меня, что ты не безрассуден, – задумчиво произнесла она, – я положила жизнь на то, чтобы тебя вырастить и выучить. Не скрою, ты лишил меня ожидаемой радости. Выходит, я, как и ты, начинаю жизнь сначала, но сил моих прежних уже нет. Я теперь не помощница, а скорее обуза тебе. Так-то, сынок.

Гоша обнял мать. Они долго сидели, прижавшись друг к другу. Наконец, мама очнулась и, гладя Гошины вихры, тихо шепнула:

– Поступай, как знаешь, сын. Я с тобой.

Часть 4. Новые времена, кто Вы?

Говорят, новобранцев-матросов учат плавать одним простым способом: их просто «вываливают» в море и командуют: «Плыви!» Иногда море штормит, и ритуал посвящения приобретает пасторально-трагический оттенок.

Что-то подобное выпало на долю Гоши, когда он (заметьте, добровольно!) прыгнул с ухоженного круизного лайнера «Академик И. В. Курчатов» в маленькую грязную комнату для шлифовки литографских камней.

Художники – люди интересные, но разные. И есть среди них не только милые Ливаны и Дувиды, но и всякая талантливо-спесивая сволочь, которая не упустит случая показать своё «творческое» превосходство над братьями по труду. Ох, как зачесались однажды у Гоши руки на одного такого чистоплюя! Сдержался. И правильно сделал. «Начинай исправлять мир с себя», – припомнил тогда Гоша любимую бабушкину фразу. А Саша Ливанов, оказавшийся свидетелем стычки, подошёл к Егору со словами: «Запоминай: Вы можете меня унизить, убить, надругаться над моим телом, но вы не можете причинить мне зла». И отошёл, полагая, что мудрость невозможно объяснить иначе, как услышать сердцем. Гоша услышал.

В один из вечеров литографская гуляла. Праздновали приём в Союз художников шестерых выпускников Суриковки. Кто-то принёс гитару. Выпили, заговорили об искусстве, ещё выпили, гитара пошла по кругу, дошла до Гоши. Поднастроив пару струн, он запел. Шумная компания притихла на первых же аккордах. Высокий потолок студии отражал гармонические переливы мягкого и глубокого голоса. Песня закончилась. С минуту в студии царило немое оцепенение. Потом все разом захлопали, закричали, бросились к Егору: «Старик, спой ещё!»…

Квартира, в которой проживал Гоша с мамой, представляла собой нормальную советскую типовую барахолку с сервантом, книжным шкафом, торшером при диване и т. д. Но вскоре всё изменилось. Прихожая, заваленная подрамниками, старыми мольбертами, разбитыми в хлам этюдниками уже не справлялась со своей основной функцией – пропускать обитателей жилища. Мама вздыхала, глядя на Гошину свалку, но молчала и даже с некоторым интересом отслеживала стремительные изменения их квартирного быта. У Гоши была хорошая мама. Она полностью подчинила себя интересам сына. И Гоша это понимал. Часть гостиной он полностью освободил от мебели. В центре стоял скульптурный станок, а в углу – вращающийся подиум для натуры. К Гоше приходили товарищи, приглашали натуру, рисовали углём, писали акварелью, маслом. Паркет был застелен оргалитом, и мама втайне надеялась, что когда-то у сына будет отдельная художественная мастерская, а она снова увидит любимый паркет, который выложил много лет назад собственноручно её отец, дед Егора.