Тамбовская казначейша - Михаил Лермонтов

XX

Еще безмолвен город сонный;На окнах блещет утра свет;Еще по улице мощенойНе раздается стук карет…Что ж казначейшу молодуюТак рано подняло? КакуюНазвать причину поверней?Уж не бессонница ль у ней?На ручку опершись головкой,Она вздыхает, а в рукеЧулок; но дело не в чулке —Заняться этим нам неловко…И если правду уж сказать —Ну кстати ль было б ей вязать!

XXI

Сначала взор ее прелестныйБродил по синим небесам,Потом склонился к поднебеснойИ вдруг… какой позор и срам!Напротив, у окна трактира,Сидит мужчина без мундира.Скорей, штабротмистр! ваш сертук!И поделом… окошко стук…И скрылось милое виденье.Конечно, добрые друзья,Такая грустная статьяНа вас навеяла б смущенье;Но я отдам улану честь —Он молвил: «Что ж? начало есть».

XXII

Два дня окно не отворялось.Он терпелив. На третий деньНа стеклах снова показаласьЕе пленительная тень;Тихонько рама заскрипела.Она с чулком к окну подсела.Но опытный заметил взглядЕе заботливый наряд.Своей удачею довольный,Он встал и вышел со двора —И не вернулся до утра.Потом, хоть было очень больно,Собрав запас душевных сил,Три дня к окну не подходил.

XXIII

Но эта маленькая ссораИмела участь нежных ссор:Меж них завелся очень скороНемой, но внятный разговор.Язык любви, язык чудесный,Одной лишь юности известный,Кому, кто раз хоть был любим,Не стал ты языком родным?В минуту страстного волненьяКому хоть раз ты не помогБлиз милых уст, у милых ног?Кого под игом принужденья,В толпе завистливой и злой,Не спас ты, чудный и живой?

XXIV

Скажу короче: в две неделиНаш Гарин твердо мог узнать,Когда она встает с постели,Пьет с мужем чай, идет гулять.Отправится ль она к обедне —Он в церкви верно не последний;К сырой колонне прислонясь,Стоит всё время не крестясь.Лучом краснеющей лампадыЕго лицо озарено:Как мрачно, холодно оно!А испытующие взглядыТо вдруг померкнут, то блестят —Проникнуть в грудь ее хотят.

XXV

Давно разрешено сомненье,Что любопытен нежный пол.Улан большое впечатленьеНа казначейшу произвелСвоею странностью. Конечно,Не надо было 6 мысли грешнойДорогу в сердце пролагать,Ее бояться и ласкать!

. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .

Жизнь без любви такая скверность;А что, скажите, за предметДля страсти муж, который сед?

XXVI

Но время шло. «Пора к развязке!»Так говорил любовник мой.«Вздыхают молча только в сказке,А я не сказочный герой».Раз входит, кланяясь пренизко,Лакей. – «Что это?» – «Вот-с записка»;Вам барин кланяться велел-с;Сам не приехал – много дел-с;Да приказал вас звать к обеду,А вечерком потанцевать.Он сам изволил так сказать».– «Ступай, скажи, что я приеду». —И в три часа, надев колет,Летит штабротмистр на обед.

XXVII

Амфитрион был предводитель —И в день рождения жены,Порядка ревностный блюститель,Созвал губернские чиныИ целый полк. Хотя бригадныйЗаставил ждать себя изрядноИ после целый день зевал,Но праздник в том не потерял.Он был устроен очень мило;В огромных вазах по столамСтояли яблоки для дам;А для мужчин в буфете былоЕще с утра принесеноВ больших трех ящиках вино.

XXVIII

Вперед под ручку с генеральшейПошел хозяин. Вот за столУселся от мужчин подальшеПрекрасный, но стыдливый пол —И дружно загремел с балкона,Средь утешительного звонаТарелок, ложек и ножей,Весь хор уланских трубачей:Обычай древний, но прекрасный;Он возбуждает аппетит,Порою кстати заглушитМеж двух соседей говор страстный —Но в наше время решено,Что всё старинное смешно.

XXIX

Родов, обычаев боярскихТеперь и следу не ищи,И только на пирах гусарскихГремят, как прежде, трубачи.О, скоро ль мне придется сноваСидеть среди кружка родногоС бокалом влаги золотойПри звуках песни полковой!И скоро ль ментиков червонныхПриветный блеск увижу я,В тот серый час, когда заряНа строй гусаров полусонныхИ на бивак их у лескаБросает луч исподтишка!

XXX

С Авдотьей Николавной рядомСидел штабротмистр удалой —Впился в нее упрямым взглядом,Крутя усы одной рукой.Он видел, как в ней сердце билось…И вдруг – не знаю, как случилось —Ноги ее иль башмачкаКоснулся шпорой он слегка.Тут началися извиненья,И завязался разговор;Два комплимента, нежный взор —И уж дошло до изъясненья…Да, да – как честный офицер!Но казначейша – не пример.

XXXI

Она, в ответ на нежный шопот,Немой восторг спеша сокрыть,Невинной дружбы тяжкий опытЕму решила предложить —Таков обычай деревенский!Помучить – способ самый женский.Но уж давно известна намЛюбовь друзей и дружба дам!Какое адское мученьеСидеть весь вечер tête-à-tête,[1]С красавицей в осьмнадцать лет

. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .

XXXII

Вобще я мог в году последнемВ девицах наших городскихЗаметить страсть к воздушным бреднямИ мистицизму. Бойтесь их!Такая мудрая супруга,В часы любовного досуга,Вам вдруг захочет доказать,Что 2 и 3 совсем не пять;Иль, вместо пламенных лобзаний,Магнетизировать начнет —И счастлив муж, коли заснет!..Плоды подобных замечанийКонечно б мог не ведать мир,Но польза, польза мой кумир.

XXXIII

Я бал описывать не стану,Хоть это был блестящий бал.Весь вечер моему улануАмур прилежно помогал.Увы. . . . . . . . . .Не веруют амуру ныне;Забыт любви волшебный царь;Давно остыл его алтарь!Но за столичным просвещеньемПровинциалы не спешат;

. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .

XXXIV

И сердце Дуни покорилось;Его сковал могучий взор…Ей дома целу ночь всё снилосьБряцанье сабли или шпор.Поутру, встав часу в девятом,Садится в шлафоре измятомОна за вечную канву —Всё тот же сон и наяву.По службе занят муж ревнивый,Она одна – разгул мечтам!Вдруг дверью стукнули. «Кто там?Андрюшка! Ах, тюлень ленивый!..»Вот чей-то шаг – и перед нейЯвился… только не Андрей.

XXXV

Вы отгадаете, конечно,Кто этот гость нежданый был.Немного, может быть, поспешноЛюбовник смелый поступил;Но впрочем, взявши в рассмотреньеЕго минувшее терпеньеИ рассудив, легко поймешь,Зачем рискует молодежь.Кивнув легонько головою,Он к Дуне молча подошелИ на лицо ее навелВзор, отуманенный тоскою;Потом стал длинный ус крутить,Вздохнул, и начал говорить:

XXXVI

«Я вижу, вы меня не ждали —Прочесть легко из ваших глаз;Ах, вы еще не испытали,Что в страсти значит день, что час!Среди сердечного волненьяНет сил, нет власти, нет терпенья!Я здесь – на всё решился я…Тебе я предан… ты моя!Ни мелочные толки света,Ничто, ничто не страшно мне;Презренье светской болтовне —Иль я умру от пистолета…О, не пугайся, не дрожи;Ведь я любим – скажи, скажи!..»

XXXVII

И взор его притворно-скромный,Склоняясь к ней, то угасал,То, разгораясь страстью томной,Огнем сверкающим пылал.Бледна, в смущеньи оставаласьОна пред ним… Ему казалось,Что чрез минуту для негоЛюбви наступит торжество…Как вдруг внезапный и невольныйСтыд овладел ее душой —И, вспыхнув вся, она рукойТолкнула прочь его: «Довольно,Молчите – слышать не хочу!Оставите ль? я закричу!..»

XXXVIII

Он смотрит: это не притворство,Не штуки – как ни говори —А просто женское упорство,Капризы – чорт их побери!И вот – о, верх всех унижений!Штабротмистр преклонил колениИ молит жалобно; как вдругДверь настежь – и в дверях супруг.Красотка: «ах!» Они взглянулиДруг другу сумрачно в глаза;Но молча разнеслась гроза,И Гарин вышел. Дома пулиИ пистолеты снарядил,Присел – и трубку закурил.

XXXIX

И через час ему приноситЗаписку грязную лакей.Что это? чудо! Нынче проситК себе на вистик казначей,Он именинник – будут гости…От удивления и злостиЧуть не задохся наш герой.Уж не обман ли тут какой?Весь день проводит он в волненье.Настал и вечер наконец.Глядит в окно: каков хитрец —Дом полон, что за освещенье!А всё засунуть – или нет? —В карман на случай пистолет.

XL