Конго - Стюарт Клоэт

Я легко представляю себе, как это произошло: она встала, начала нас искать и наткнулась на туземца, несущего детеныша обезьяны, сморщенное лицо которого странным образом напоминает лицо человеческого младенца. Она вырвала новорожденного из рук Соломона — так звали туземца — и по ассоциации идей перенесла на это хрупкое создание материнскую нежность, лишившуюся недавно своего предмета. Маленькая горилла цеплялась за нее изо всех сил. Увидев Елену, я сразу же понял, что ее сердце усыновило этого младенца.

— Посмотрите, — сказал я профессору.

— Итак, — ответил он, распрямляясь, — она его приняла.

Я никогда не узнаю, какая мысль владела моим учителем, когда он затеял эту операцию.

А Елена, сознавала ли она свои поступки? Но что нам известно о Елене? С ее двойственным происхождением и кровью, насыщенной экспериментальными сыворотками? Ле Гран полагал, вероятно, что решение этой проблемы отыщется позже.

— Отведите ее в дом, — сказал он, — а мне пришлите пробирки и спиртного.

Он вернулся уже на закате; при его появлении Елена произнесла лишь одну фразу:

— Он мой.

В следующем году мы возвратились в Брюссель. Теперь нас стало четверо, так как для Елены это была не горилла, это был ее ребенок. Профессору пришлось употребить все свое влияние в Пароходной Компании, чтобы получить каюту, которую она могла бы разделить с этим необычным пассажиром. Малыш гориллы начинал выть, как только она делала вид, что собирается его оставить.

Елена звала его «бэби». Профессор тоже, время от времени. Я по мере возможности избегал говорить об этом. Я ничего бы не имел против, если бы она обращалась с ним как с ручным животным, но он спал в ее постели, в то время как Ле Гран жил со мной в одной каюте. Елене было тогда двадцать лет. Я не стану рассказывать о восьми последующих годах, это составляет тему, на которую предпочитают не распространяться.

Так же ничего я не скажу о нашей совместной жизни с «этим», которому теперь исполнилось девять лет. Но напомню, что Елена была красивой, профессор уже немолодым и обычно очень рассеянным. А я не был создан иначе, чем другие мужчины. Что касается подростка гориллы, то он нас ненавидел в одинаковой степени, профессора и меня, а был он уже намного сильнее, чем мы…

Елена одевала его как мальчика соответствующего возраста: в матросский костюмчик и даже с носками и обувью; ел он с нами за столом, лицо у него было морщинистым, как у старика. Он продолжал спать в комнате Елены, а профессор ложился в своем кабинете. Кожаная постель Конго с простынями и одеялами располагалась в углу комнаты, что в случае с ребенком являлось бы недопустимым. Елена с женской непоследовательностью относилась к нему в одно и то же время как к человеческому существу и как к собаке. Но Конго не был собакой. Он испытывал любовь и ненависть первобытного человека, поскольку, если по происхождению он являлся человекообразной обезьяной, то по воспитанию достиг уровня неандертальца. И он был влюблен в Елену.

Я сознательно употребляю слово «влюблен». Его чувства не были сыновними. На богатой протеинами пище он рано созрел. Хотя его обхождение с Еленой напоминало поведение ласкового ребенка — он цеплялся за ее руку, юбки, забирался на колени, обнимал за шею и целовал в губы, — в его глазах, когда он думал, что на него не смотрят, читалось желание. Он испытывал свои силы в наше отсутствие. Он больше не ломал вещей — уже миновал эту детскую стадию, — но однажды я застал его за тем, что он нес дорожный сундук в вытянутой руке без малейшего усилия, а весил тот семьдесят пять килограммов. В эту пору он имел объем груди метр сорок, рост метр шестьдесят и вес восемьдесят пять килограммов. С того времени он стал гораздо сильнее.

Сначала говорили, что это несчастный случай, потом решили впутать меня. Мотив найти было нетрудно: ревность. Ревность к его жене, к положению, которое мой учитель занимал в научном мире, — утверждали так. Но в день трагедии я некоторое время отсутствовал — нужно было прочитать лекцию, — иначе ничто бы меня не спасло: он назначил меня душеприказчиком и завещал свои книги и рукописи. И вот я не только потерял самого близкого друга, но и едва не был обвинен в убийстве.

Ничто больше не препятствовало моей женитьбе на Елене. Какой же нормальный человек мог бы жить рядом с молодой красивой женщиной — да еще в таких странных обстоятельствах — и не влюбиться? Кроме того, Елена не умела обходиться без меня, даже когда Ле Гран был еще жив, а после его смерти и подавно. Я оберегал ее от внешнего мира — ее и Конго. Она продолжала быть без ума от этого мерзкого животного, и ничто не могло оторвать ее от него, даже любовь ко мне.

Ле Гран необъяснимым образом выпал из окна. Квартира, в которой мы жили, находилась на пятом этаже. В руках он держал кувшин для воды. Я очень хорошо представляю себе, как он поскреб кончиком пальца землю в цветочном горшке, прежде чем полить ее. В последнее время он как-то очень быстро одряхлел. Он не должен был услышать входящего в комнату Конго — передвигался тот с легкостью кошки, да и пол был покрыт ковром. Я представляю эту сцену так явственно, словно сам при ней присутствовал: руки чудовища, обрушившиеся на моего учителя, его крик и звук разбивающегося об асфальт тела…

Я уверен, что и Елена так же точно, как я, знает убийцу своего мужа, — но ни разу нам не хватило духа заговорить об этом. И я знаю, что теперь она боится за меня. Она никогда не оставляет меня одного с обезьяной. Я подумывал отравить его мышьяком, но Елена бы догадалась об этом, так как у нее достаточно медицинских познаний, и она посчитала бы меня убийцей — убийцей ее сына. Я собираюсь применить альбумин, пяти кубических сантиметров вполне хватит.

Это опасная игра; но может, случай будет на моей стороне. Ожидая, я всегда вооружен под предлогом, что по ночам мне приходится бывать в мало безопасных местах. Елена как-то сказала:

— Пистолет мешает тебе. Он мнет костюм. Зачем ты его постоянно держишь при себе?

Это браунинг тридцать второго калибра. Я даже не знаю, могут ли его пули остановить нападающего. Все же он меня немного успокаивает. Но сегодня я ощущаю, как тревога обретает явственные очертания, хотя и не в состоянии определить, что именно мне угрожает. Поэтому я оставил научный труд и пишу это письмо. Нужно, чтобы кто-нибудь знал.