Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

Собаки, всадники, стадо почти все вместе толкались в воротах, которые старец напрасно хотел закрыть.

Наконец он их бросил. И он и женщины побежали, испуганные, к хате. Только девушка, которой было жаль овец, а страх подкашивал ноги, замешкалась на пороге.

С коня молниеносно соскочил паныч и схватил её уже наполовину бессознательную и кричащую. Посмотрев в её голубые влажные глаза, он схватил коня, который, отделавшись от пана, только что отряхнулся. Два товарища стояли в изумлении, когда парень со своей ослабевшей и зовущей на помощь добычей уже стал снова садиться на сивого.

– Эй! Вот это добыча! Это добыча, которую я давно подстерегал! – крикнул он, дико смеясь. – Поехали с нею в лес!

Девушка, поднимая руки, звала на помощь, но дверь хаты была заперта, никто не осмелился выбежать на защиту, только одна собака схватила паныча за ногу, но затем две огромные его гончие с кровавыми пастями напали на неё и задушили.

Во дворе они уже много натворили. Молодой бычок лежал на земле растерзанный, с остекленевшими глазами, а кровь, которая текла из его горла, жадно хлебали псы… Несколько овец тяжело дышало и блеяло.

Мальчик смеялся громким голосом.

– В лес! – воскликнул он. – Уходила ты от меня не раз, когда я гонялся за тобой на ягодах… пришло твоё время…

Дверь хаты неожиданно отворилась, из неё выбежал седовласый старик с заломленными руками.

– Смилуйтесь! Смилуйтесь! – стонал он.

На его крик прибежали панские псы и начали раздирать его одежду, стали кусать тело.

Он не чувствовал этого и кричал:

– Смилуйся!

Молодой безумец не слушал. Два товарища побледнели, безумие сошло с их лиц, страх и ужас их перекосили. Смотрели то на пана, то друг на друга. Колебались. Он ни на что не обращал внимания, в сильных руках держал девушку, сажал её уже на коня и сам за ней усаживался.

Старик, которого кусали псы, волоча его за собой, прибежал и, стоня, схватил его за ноги. Из хаты показалась рыдающая женщина, ломая над головой руки и воя нечеловеческим стоном.

Всего этого мальчик не слышал, натягивая поводья коня и уже приближался с девушкой к воротам.

Затем в воротах вдруг показался всадник.

Человек был старый, на сильном коне, в простой епанче, с непокрытой головой. Через плечи у него висела на верёвке охотничья труба из простого рога.

Его седые волосы были разбросаны ветром и рассыпаны по плечам и лицу. У него было бледное, как у трупа, лицо, глаза – угасшие и страшные, лоб – сморщенный в толстые складки, широкая грудь учащённо дышала. В нём чувствовалась великая сила и некая мощь, такая, что, когда его глаза встретились со взглядом мальчика, красный, обезумевший паныч побледнел, зубы его заскрежетали.

– Дьявол тебя сюда принёс, Воюш! – закричал он вдруг, приходя в бешенство и напрасно пытаясь выскользнуть из ворот с девушкой.

Воюш стоял поперёк как стена, прерывисто дышал, говорить ещё не в состоянии, и хотя не говорил, этим дыханием был грозный, – всё в нём кипело.

– Павлик! Отпусти немедленно девушку! – закричал он наконец сильным голосом.

Что-то было в этом голосе такое повелительное, что руки, державшие пойманную добычу, потеряли силу, и девушка, пользуясь этой минутой, выскользнула как змея, съехала на землю, побежала к старцу, который её подхватил, а с ним в хату…

Дверь с громким стуком захлопнулась.

Собаки, которые преследовали их, бились мордами о дерево – внутри упала задвижка.

Когда от него ускользнула добыча, Павлик уже её не преследовал, но стал в ярости бросаться на Воюша и грозно сверкать глазами. Тот не испугался. Смотрели так друг на друга, воюя взглядами, похожими на молнии, пока мальчик не опустил голову.

Старый Воюш дышал ужасом, какая-то отчаянная боль была в нём видна.

– О! Ты, недостойный сын Яздона! – произнёс он голосом грубым и рычащим. – Кто бы в тебе узнал отца? Для того мы тебя воспитали, для того я тебя на руках носил, чтобы ты стал убийцей и шутом? У тебя ещё усы не выросли…

Он поднял кулак вверх…

– За мной! В замок! – добавил он. – За мной! На этот раз я не утаю от старика, нет! Довольно этих выходок. Мы тебя не сдерживаем, я старый, на тебя нужно железную руку.

Он посмотрел на кровавые жертвы собак.

– Ох уж твоя забава! Твоя охота! Мало тебе зверя в лесу, нужно бедному загороднику душить отару своими псами, яростными, как ты! И их ребёнка хотел украсть!

Павлик слушал как окаменелый, но в нём дрожал гнев.

Воюш кивнул.

– В замок! Собак на верёвку! Твои слуги пана стоят!

Он повернулся к двум сопровождающим, которые вскоре соскочили с коней. Павлик ещё стоял и молчал, когда Воюш громко повторил:

– В замок!

Юноша повернул голову и забормотал:

– Долго ты думаешь мне приказывать? Ты?

– Пока меня отец твой от этого бремени не избавит, – ответил Воюш, – пока я за тебя отвечаю перед Богом, Яздоном и памятью твоей матери. В замок! – повторил он ещё раз.

Но наглый, упрямый мальчик не двигался.

– Я прикажу тебя связать и повезу как барана! – крикнул старик. – Потом упаду отцу в ноги, пусть с тобой делает, что хочет. В замок!

Собаки уже были на верёвках и, уставшие, сидели, учащённо дыша и облизывая кровавые рты. Слуги послушно сели на коней, только Павлик не двигался. Воюш приблизился к нему, дёрнул за узду его коня. У юноши дрогнула рука, в которой держал копьё, словно собирался защищаться, – и опустилась.

Он что-то забормотал, опустил голову и дал шпоры коню.

Они молчали, выезжая со двора, только Воюш дышал ещё гневом. Павлик, со злостью поглядывая на старика, позволил коню следовать за ним, слуги тащили за собой собак. Так они выехали со двора, а дверь хаты ещё открыть не смели, и те были уже в нескольких стайях, когда сначала отворилось окно и высунулась седая голова, потом, качаясь на окровавленных ногах, выбежал старик, ломая руки, остановился поглядеть облитое кровью поле боя. У порога лежал старый домашний друг, пёс с вытянум языком и вылезшими из черепа глазами.

Пустив Павлика вперёд, Воюш ехал за ним следом, подальше ехали слуги, разговаривая шёпотом друг с другом, рвение и веселье которых прошли. Они хмуро поглядывали друг на друга, то на паныча, то на старика, который, выехав в поле, вдохнул воздух широкой грудью, сплюнул раз и другой и, грозно смотря на молчавшего мальчика, начал говорить наполовину ему, наполовину себе:

– А! Прекрасный ты сын храброго Яздона, комеса на Пжеманкове, которого князья