Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

стенки. С любого положения, с любой ноги эта небольшая кобылешка взлетала, как мячик. Была незлопамятна. Борис никогда её не наказывал, но ведь напряжения приходилось выдерживать страшные. А с кобылами, известно, как бывает: отобьешь душу, переработаешь и – конец! Но Диаграмма была отходчива. Умела себя беречь, сама распределяла свои силы, без лукавства и без отлыниванья. Открытая сердцем, откровенная по езде, да что говорить, талантлива была…

Эликсир театральности, или Театр на дому

«Зачем в его скромном кабинете толпились тузы…».

«Былое и думы».

Все те же слова из «Былого и дум» снова и снова воскресали в моей памяти, когда поднимался я по лестнице на второй этаж, идя к другу-однокашнику. Все школьные годы мы с ним сидели за одной партой. В школе его звали «Пашкой», домашнее прозвище – Буба, а имя ему Халил. «У меня папа перс», – мой друг объяснял, откуда у него экзотическое имя. Мать моего друга, Елизавета Владимировна Алексеева («Лёличка» для домашних, а мы, мальчишки, называли её «Тётичкой»), актриса, дочь переводчика иностранных оперных либретто Владимира Сергеевича Алексеева, племянница Константина Сергеевича Станиславского. Две творческие традиции, театр и генетика, проявились у Бубы различными способностями, разносторонне одаренный, он преуспевал, за что ни брался. Был чемпионом Москвы по плаванию, мастером парусного спорта, не выучив урока по математике, вызванный к доске умудрился придумать свое собственное доказательство теоремы, мог бы стать актером, математиком, а стал… домовладельцем, вышедший из купечества вернулся к наследственным корням. «У нас был дом», – ещё в школе говорил мне мой друг, имея в виду доходный дом у Красных ворот. Когда мы с ним ссорились, что бывало очень редко, Буба говорил: «До семнадцатого года ты бы у меня в дворниках не числился!» Все-таки мой дедушка у его дедушки выходил, пусть статистом, на прославленные подмостки.

Отец моего друга, кинооператор Али-Сеттар снял «Аршин-Малалан» и «На дальних берегах». После просмотра в Доме кино его фильма «Похождения Хаджи Насреддина» у нас состоялся разговор в духе «Парадокса об актере». «Какой умный актер!» – говорю об исполнителе главной роли. «Ты себе не представляешь, какой же он дурак», – отвечает Али-Сеттар. Значит, умен актерски, раз убедительно сыграл мудреца.

Один толстовский современник приехал в Ясную Поляну, целый день слушал рассуждения Толстого и уехал с выводом: «Среднего ума толстовец». Чего же он ожидал? Очевидно, прямо высказанной истины, известной ему из творений писателя.

А Станиславский? «Дядя Костя был глуп», – услышал я у Алексеевых. «Станиславский понятия не имел о том, что такое метр длины, – пишет в мемуарах его сподвижник, Немирович-Данченко, – зато чувствовал каждый сантиметр сценического пространства». Как же так? Ведь написано в книгах о том, каким замечательным директором своей золото-прядильной фабрики был Станиславский. Как мог он директорствовать, не зная, что такое метр? Очевидно, актер убедительно играл роль директора (или невежественного простака – утверждал друг семьи Метальников), во всяком случае играл. Шаляпин знал по-английски не больше двух слов, но в общении с англичанами производил, говорят, впечатление владевшего их языком в совершенстве. Всеведение Сталина – эффект лицедейства: наш вождь, как Нерон и Наполеон, был незаурядным актером, умение производить впечатление – дар властителей.

Елизвета Владимировна с нами обращалась, как сыновьями. «Я – трюк! Я клоун!» – говорила она о себе. Мы с ней разыгрывали шарады, хохотали до упаду над её показами исторических лиц. В их тесной квартире, и не в комнате, а на кухне бывали театральные тузы и заправилы кино. До семнадцатого года «Лёличка» успела лишь родиться, но росла в кругу «бывших». К ним по-прежнему приходили люди «из бывших». У одного из таких гостей, годы спустя, мы с женой побывали в гостях.

Это был вернувшийся из заграницы эмигрант Лев Дмитриевич Любимов, сын Председателя Государственного Совета, его семейная история послужила Куприну сюжетом для «Гранатового браслета». Лев Дмитриевич рассказал нам свою советскую историю, которую я уже видел в исполнении Елизаветы Владимировны, и первоисточник подражал копии. Одинокий старик, вернувшись на родину, оказался без прислуги. Нанял домработницу, и она норовила женить старика на себе. Этой дал расчет, нанял другую – та же история, и так одна за другой. Ему порекомендовали замужнюю, и замужняя ему предложила: «Вы не против, если я останусь жить у вас?» – «А как же ваш муж?!» – «Муж не возражает». Пришлось нанять пожилого мужчину. «Он ничего не умеет делать, ни готовить, ни убирать, ни стирать, – жаловался Лев Дмитриевич, – но хотя бы не пытается выйти за меня замуж». Из этой истории у Елизаветы Владимировны был сделан коронный номер, который гости требовали бисировать.

Показывала она и Михаила Чехова в роли Гамлета (похожим на старую бабу), изображала, каким был Михаил Булгаков (манерно странный, фиглярствовал, прикидывался то тем, то другим – вдруг с моноклем!). Множество живых театральных лиц прошло перед нами на алекссевской кухне. Вижу их имена в печати, преимущественно в мемуарах, и самому себе верю не без труда. Фигуры, поднятые на пьедестал, у Алексеевых находились от меня на расстоянии протянутой руки: Нина Алисова, Лариса Кадочникова, Варвара Сошальская, Владимир Сошальский, Владлен Давыдов, Евгений Моргунов…[1] Не только таланты, но и поклонники бывали у Алексеевых. Посчастливилось мне узнать зрителей-завсегдатаев, видевших несколько актерских поколений. Один раз не на кухне, а в Художественном театре, на просмотре «для пап и мам», оказался я рядом с «Дядей Гоней», Георгием Андреевичем Штеккером, родственником Алексеевых. Перед началом спектакля между рядами кресел проследовала мимо нас долговязая фигура мхатовца среднего поколения. «Здравствуй, Гриша» – приветливо сказал ему Штеккер. «Здравствуй, Гоня», – величаво произнес годившийся ему в сыновья. Георгий Андреевич вздохнул, словно измерил полученный им ответ по шкале времен: «Каждый сам себе Станиславский». А когда начался спектакль, Дядя Гоня, знавший толк в театре, вдруг тихо и восторженно прошептал: «Это – Лёличка!» На мхатовской сцене оказалась разыграна мизансцена, которую постановщик спектакля видел на алексеевской кухне.

К актрисе, не состоявшей в театре и по-домашнему называемой «Лёличкой», приходили знаменитости сцены и экрана, а она, трюк и клоун, по ходу кухонной болтовни, осуществляла сценический показ легендарных ситуаций, сохранившихся в театральных преданиях. Побывал на алексеевской кухне известный кинорежиссер и, очарованный болтовней и показами, предложил хозяйке роль в своём фильме. Елизавета Владимировна взяла меня с собой на съемки. Надо было видеть выражение лица режиссера, когда один за другим он делал дубли. Искушенный в подборе актеров смотрел и, кажется, не мог поверить своим глазам: куда перед объективом девалось всё то, чем был он очарован за кухонным столом? А