Государственный киллер - Михаил Серегин

– «Это их худые черррти мут… ик!…ят воду нам в пррруду… ета все прри-и-идумал Черрр… ик!.. чи-и-илль в восемнадцатом году… мы про мины, про пожары сочиняли-и ноту ТАСС… но примчались санитары… ик!.. и зафихсиррывали нас!»

Вероятно, этот монолог пациентов психиатрической клиники в исполнении пресвятого отца был вызван утренней информацией об очередных ракетно-бомбовых ударах НАТО по Югославии, к коим тот относился крайне неадекватно и бурно реагировал на каждое подобное сообщение. По крайней мере, именно так квалифицировал его поведение Владимир.

И он оказался прав. Тем более что для таких предположений были все основания, потому как накануне отец Велимир распахивал окно, несмотря на минус три по Цельсию, и орал на весь двор могучим протодиаконским басом: «Свввободу-у-у-у Югославии-и-и-и!»

Затем его бурную реакцию с десятиэтажной бранью и захлебывающимся истерическим смехом вызвали вечерние новости, в которых между сообщениями о новых бомбовых ударах по Югославии с взрывом нефтеперерабатывающего завода и политическом кризисе в России в связи с готовящимся в стане КПРФ импичментом президенту невинно притулился репортаж из США о сбежавшей из фермерского хозяйства корове, нарушавшей общественный порядок и покой американских налогоплательщиков возмутительным мычанием и загрязнением улиц посредством естественных отправлений организма.

Коронной фразой в репортаже следует признать: «Захват коровы был произведен с помощью работников ветеринарных служб, потому что полицейские не смогли призвать к порядку зарвавшееся крупнорогатое сельхозимущество и мотивировали свою неспособность отловить корову тем, что их не учили этому в академии».

Действительно, крупнейший эксцесс… подумаешь, бомбят сербов и убивают албанцев, и ничего, что левые в России открыто призывают к войне, а Европа напоминает пороховой погреб. С точки зрения американского дядюшки Сэма, важнейшим следует признать именно это из ряда вон выходящее событие: сбежавшую корову.

Нет причин сомневаться, что это стало в Штатах репортажем дня.

– Наше НАТО громко плачет, уронило бомбу на Сербию, – сказал Владимир, – так, что ли, Афоня? Не в рифму, зато правда.

– Шаррахнуть бы по ним боеголовками…

– Ядерными, – иронично присовокупил Володя.

– И прямо по Вашингтону! – войдя в раж, прогрохотал отец Велимир, врезав кулаком по журнальному столику и одним глотком препроводив в себя бутылку пива. – Не все ж ихнему Клинтону Монику Левински, понимаешь…

– Ну, ты прямо как коммунист запел, – сказал Владимир. – Только почему это у тебя такие милитаристские настроения проявляются исключительно по пьяни или с бодуна?

Отец Велимир икнул и уставился на Свиридова.

– Напраслину глаголешь, сын мой, – гнусаво сказал он, вероятно, вспомнив о своем сане, – негоже перечить своему духовному отцу.

– Тоже мне светодуховный пастырь, – усмехнулся Владимир. – А кто вчера орал, что с радостью утопил бы половину прихожан и особенно сварливых прихожанок почтенного возраста в крещенской купели?

– Веселие Руси пити есть, – с притворной кротостью потупив глаза, сконфуженно процитировал князя Владимира Красное Солнышко отец Велимир.

– Так оно и есть.

В этот момент прозвучал звонок в дверь. Владимир досадливо поморщился и крикнул:

– Илюха, пойди открой, там, наверно, к тебе какая-нибудь шала… подружка пришла.

Из своей комнаты вышел заспанный младший брат Владимира Илья в одних семейных трусах и со своим любимым питомцем – мартышкой Наполеоном на руках и недовольно пробурчал:

– Кого это там еще несет?

– Открывай, открывай…

Илья направился в коридор, а Свиридов посмотрел на часы и буркнул:

– Половина восьмого утра, и уже проходной двор какой-то. Я у Илюхи на днях ночевал, так к нему в три часа ночи завалилась пьяная компания и потребовала продолжения банкета. Ну, этот идиот, естественно, согласился. Так они отсюда еще сутки не вылезали – понравилось им, видите ли.

– Да, тут весело, – согласился святой отец, после полутора литров выпитого пива наконец возвративший себе человеческий вид и нормальный тембр голоса. – Он как-то раз попросил меня исповедовать одну его подругу… Грешна она была… Ну так вот, пришел я к Илюхе, эта мымра уже сидит с Илюхой, причем оба пьяные до последней возможности. Он говорит: ну че, давай исповедуй, она как раз до кондиции… аз воздам, господи, помилуй меня, иуду многогрешного! Ну, и только я, знаешь ли, приступил к исповеди, вваливается толпа каких-то ублюдков – уж не знаю, как они попали в квартиру, – и самый жирный, с круглой мордой, хлобысть мне по шее! Ну, я его и благословил в ответ, так что мало не показалось. Да и остальных нечестивцев… Они все, значит, вповалку, а я выхожу в коридор, а там Илюха сидит с расквашенной харей и смеется.

Свиридов-старший весело захохотал.

– Да погоди ты ржать, – остановил его Фокин. – Это совсем не смешно. Оказывается, эти ребята его сильно достали, и он решил разделаться с ними таким диковинным способом… Покрутился у них перед носом с этой дурой и потом нагло поперся домой и меня пригласил.

– Ты чушь мелешь, пресвятой отец! – довольно бесцеремонно перебил его Владимир. – Ты сам-то трезвый был или тоже в пьянственном недоумении, аки змий зеленый?

– Пропустили с отцом диаконом перед молебном, чтобы голос был гуще и представительнее, по одной…

– …бутылке, – для вящего эффекта присовокупил Свиридов. – Эх ты, пастырь душ человеческих, е-мое.

В этот момент в комнату вошел Илья и, довольно косо посмотрев на брата, сказал:

– А это к тебе.

– Ко мне? – удивился Свиридов и поглядел на отца Велимира.

– К нему? – эхом откликнулся тот и оттолкнул Наполеона, с редкостным упорством теребящего его окладистую бороду.

Удивление Свиридова и его друга вполне понятно, потому как Владимир не был прописан в квартире своего брата, а имел другое, мало кому известное место постоянного обитания.

– Проходите, Марина Андреевна, – повернувшись, сказал кому-то Илья.

Марина Андреевна оказалась невысокой полной женщиной лет около сорока пяти, довольно простенько и неброско одетой. Владимир мельком видел ее пару раз, в том числе и в квартире брата, куда та заходила что-то спросить. Она жила в квартире напротив.

Она мелкими шажками прошла в комнату, где отходили от вчерашнего алкогольного безобразия Свиридов и Фокин, нервно отшатнулась от пронесшегося мимо нее с оголтелым гыканьем и верещанием Наполеона, вероятно, обрадовавшегося приходу нового лица, и посмотрела на Владимира. Лицо ее казалось каким-то помертвелым и серым, словно от глубокой усталости. Нет, нельзя сказать, чтобы оно выражало глубокое отчаяние, как о том пространно пишется в велеречивых бульварных изданиях с душком слезовыжимательной сентиментальности. Нет, просто это было лицо смертельно уставшей женщины, которая не спала всю ночь.

– Доброе утро, Марина Андреевна, – произнес Свиридов, – присаживайтесь. Вы хотели видеть меня, не так ли?

– Да… да. – Женщина присела на самый краешек кресла, в котором секундой раньше уже удобно расположился Наполеон, нагло раскинув лапы, но она даже не заметила его.

– Я вас внимательно слушаю, Марина Андреевна.

Она покачала головой и нервно скомкала носовой платок, потом нерешительно взглянула сначала на Свиридова, а затем ее глаза остановились на отце Велимире.

– Это мой друг, – сказал Владимир, – он священник из Воздвиженского собора, и если вы опасаетесь говорить при нем, то напрасно… Ну так в чем дело?

– Вы знаете моего сына, Владимир Антонович? – спросила Марина Андреевна, опустив глаза. – Я пришла из-за него, но если он вам незнаком…

Свиридов кивнул. Он знал сына этой женщины, долговязого добродушного парня, довольно нескладного и в придачу лопоухого, но производящего весьма хорошее впечатление. Он сталкивался с ним пару раз на лестничной клетке, а Илюха даже дружески здоровался, хотя отзывался о нем несколько снисходительно и свысока.

– Все из-за него, – продолжала женщина бесцветным голосом. – Он всегда у меня был каким-то растяпой… Впрочем, с таким именем и фамилией сложно не быть недотепой.

Выглянувший из соседней комнаты Илья при последних словах Марины Андреевны с трудом удержался от того, чтобы не прыснуть от смеха. Вероятно, этот тип вспомнил, как зовут его незадачливого соседа.

– Его, по-моему, зовут Степан… Да? – припомнил Владимир.

– Нет, Семен… Угораздило же нас назвать его так же, как и моего мужа. – Она покачала головой, и ее бледные, ненакрашенные губы искривила горькая усмешка.

– Ну и что? – встрял отец Велимир. – Семен Семеныч – вполне приличное имя. Даже из какого-то кино как будто бы.

Марина Андреевна вздрогнула и снова стала мять в руках носовой платок.

Свиридов улыбнулся, догадавшись о фамилии этой женщины и ее сына. Да, с таким Ф.И.О. в самом деле сложно постоянно не попадать впросак.